Подошли немцы, попинали ногами и, смеясь и жестикулируя, скрылись в лощине…
Несколько дней после этого рассказа Савченко не подходил к Веткину; словно тот был повинен в гибели Ельшина.
Савченко поведал эту историю Макару Максимовичу.
— Да — а, — раздумчиво сказал тот. — Скромняга Ельшин никогда не рассказывал о себе.
— Он дома сейчас? — нетерпеливо спросил Савченко. — Увидеть мне его надо. Непременно, Макар Максимович.
Макар Максимович понимал состояние фронтовика, рвущегося увидеть своего спасителя, только ведь Ельшина надо подготовить к такой встрече. Потерял человек всякую надежду на восстановление своего доброго имени. Недаром же говорил тогда, на пенечках, что еще не вернулся с войны.
— Ну вот что… тогда пойдем ко мне, полковник. Ты у меня посидишь, я его подготовлю к встрече… вместе пообедаем, фронтовое братство вспомянем. Да и заночуешь. У меня целый дом пустует.
— Горю нетерпением, — Савченко быстро поднялся со стула и зашагал первым к выходной двери.
Познакомив Корнеевну с необычным гостем, Макар Максимович пошел к Етьшину.
Алексей Михайлович ремонтировал старенький чемодан. Неожиданным появлением соседа, обычно занятого в это время в музее, был удивлен.
— Ты куда это собираешься, Михалыч?
— Да вот для Гали готовлю. В Москву и в Тамбов собирается. С бабкиным домом решать надо.
— Конечно надо, — согласился Макар Максимович. — А я тебе весточку добрую принес… живую, можно сказать.
— Что значит живую? Загадку загадываете, Макар Максимович?
— Наоборот, отгадываю. Помнишь, ты мне заливал насчет правды, которой верить трудно?..
— Ну и что?
— Так вот… оказывается рано или поздно всплывает правда‑то. Ты фамилию такую — Савченко — помнишь?
Ельшин положил на стол отвертку, которой завинчивал шурупчик, настороженно посмотрел на соседа.
— Что‑то не припоминаю. А кто он такой?
— Да ты получше память напряги… Савченко Сергей Сергеевич.
— Не помшо никакого Савченко, да и не называли на фронте по имени — отчеству, вы сами знаете. Звание и фамилия… Не помшо такого.
— Ты кого‑нибудь спасал на фронте, под Смоленском?
— Там все друг друга спасали, и я, конечно, спасал.
— А вот тебя человек запомнил, которого ты спас.
— Спасибо ему, что доброе дело помнит.
— А ты сам ему это сказать не хочешь?
Ельшин замер. Лицо его напряглось, под глазом забилась жилочка. Он неловко переступил протезной ногой, чтобы ближе подойти к Колодину.
— Как? Где сказать?
— Мы одного полковника пригласили помочь экспозицию музея составить, разговорились. Он со своим полком нашу станицу в сорок третьем освобождал, а в сорок первом на Смоленщине капитаном был. Вот тогда, вроде бы, и спас ты его.
— А где он сейчас? — уже возбужденно спросил Ельшин.
— Он у меня. С Корнеевной сейчас беседует. Я его позову. Ты не волнуйся только…
Ельшин сам открыл дверь и отковылял несколько шагов назад, впуская необычного гостя. Глаза его впились в незнакомое лицо пришельца, и Савченко сразу понял, что Ельшин не узнал его. Конечно, столько лет прошло! Из худенького капитана, которого Ельшин нес на руках, Савченко превратился в «полновесного полковника». Но Савченко сразу узнал Ельшина. Вытянутое лицо с белесыми бровямй, крупный подбородок, словно рассеченный на две половины… Он!
Преодолевая спазмы в горле, Савченко решил произнести слова, которые должны же расшевелить память Ельшина:
— Браток, дай глоток воды… И попрощаемся. Видишь, как меня распахало?..
Как налетный ветер вдруг схватывает рябью поверхность воды, так пробежали конвульсии по лицу Ельшина, но тут же засияло лицо от радости, будто солнцем осветилась ветровая рябь.
— У*разбитого блиндажа? — глотая воздух ртом, спросил Ельшин и подался всем телом к Савченко.
Они хлопали друг друга ладонями по спине, потом уперлись руками в плечи, пристрастно всматривались в каждую черточку лица, и у каждого в глазах стоял грустный вопрос, обращенный к судьбе: как же так, столько лет жили, ничего не зная, и только невероятный слу чай свел…
Макар Максимович стоял на пороге, наблюдая за побратимами, и ему завидно было, словно сосед неожиданно получил высокую награду. Да, для ЕльШина это было, наверное, самой высокой наградой.
Галя испуганно выглядывала из своей комнаты. Макар Максимович кивком головы показал ей, что все хорошо, все нормально.
— Галя! Дочка! — крикнул взволнованно Ельшин. — Иди сюда, познакомься с моим фронтовым побратимом. Вот капитан… простите, теперь полковник Савченко.
— Сергей Сергеевич, — представился Савченко. — Очень рад, что у моего друга такая дочь.
— Галя, — каким‑то необычным для него голосом, приказным, что ли, сказал Ельшин. — Готовь на стол, неси все, что у нас есть в холодильнике. Самого дорогого гостя встречаем!
— Ну вы тут поговорите, а мы с Корнеевной к вам в пай вступим, принесем тоже все, что нужно для такого случая.
Уже в сенях Макар Максимович расслышал слова Савченко: «А ведь мне тогда Веткин, твой комроты, в госпитале сказал, что видел в бинокль тебя убитым. Поэтому и не искал я тебя. И ответ Ельшина: «Я Веткина через архив разыскивал. Погиб он в сорок четвертом.
… Сколько фронтовых воспоминаний было в тот день! Как преобразился Ельшин!
— Вот теперь, Макар Максимович, и я по — настоящему с войны вернулся. Теперь к моей высшей тираде, что жив остался, прибавилась еще одна не менее высокая: человек добро не забыл! — Ельшин кинул счастливый взгляд на свата.
ПУТЕШЕСТВИЕ В ДЕТСТВО ГЕНЕРАЛА
Представьте себе девятилетнего мальчишку в голодном двадцатом году. Он остался без матери, вместе с отцом ходит по пригороду Ейска в поисках работы за кусок хлеба. Но в услугах никто не нуждается — все кругом голодают.
И тогда отец взял сына за руку и повел в глухую станицу Привольную, где когда‑то клал печи еще со своим отцом. Мог ли он тогда подумать, что всего через два десятка лет его босоногий сынишка станет прославленным генералом авиации, Героем Советского Союза?
Я не выдержал и забежал вперед, но, ей — богу же, об этой необыкновенной человеческой судьбе нельзя рассказывать спокойно, подряд год за годом, хочется сразу высказать главное, а потом уже воспоминаниями людей дорисовать портрет этого незабываемого красивого душой орла России, вылетевшего из приморского гнезда Кубани — из станицы Привольной.
Вот строки его биографии:
Двадцатидвухлетним из рабфака поступает в школу военных пилотов.
Первое боевое крещение — в Испании. Вернулся с орденом боевого Красного Знамени.
Патриотом, интернационалистом ринулся Тимофей Хрюкин в бои по защите интересов китайского народа. За уничтожение японского авианосца китайское правительство наградило его своим боевым орденом, а Президиум Верховного Совета СССР присвоил ему звание Героя Советского Союза. Это было 22 февраля 1939 года, а 4 мая 1940 года Т. Т.Хрюкин получил воинское звание комдива. В связи с введением генеральских званий он стал генерал- майором авиации. В тридцать лет — генерал!
В книжке «Полководцы и военачальники Великой Отечественной войны», вышедшей в серии «Жизнь замечательных людей», о Хрюкине сказано: «Имя этого несколько сурового на вид человека с Золотой Звездой Героя на мундире стало известно всей стране уже в предвоенный период. о- тя иногда самому ему казалось, что совсем еще недавно он начинал свой путь летчика в Ворошиловградской авиашколе. Генерал был очень молод».
«В первый год Отечественной войны ему пришлось отражать бешеный натиск врага, который пытался штурмовать жизненные центры нашей страны на севере. А на заключительном этапе он штурмовал Кенигсберг — вражескую крепость, которую гитлеровцы считали неприступной». Он получает звание генерал — полковника и становится дважды Героем Советского Союза.
В последние, годы Тимофей Тимофеевич окончил Академию Генерального штаба, партия и правительство доверили ему высокий пост заместителя Главнокомандующего ВВС. Таков путь славного питомца станицы Привольной. А теперь дадим слово людям, с которыми он общался за свою короткую, но яркую жизнь.
Вот что вспоминает друг его детства Федор Кондратьевич Гончаров, которого я разыскал в станице Привольной на улице Хрюкина:
«Тогда еще и названия у нашей улицы не было. Москалями нас величали да «дрантами», то есть голодранцами. Я с матерью и отчимом жил, нелегко мне было, но однажды дружок по несчастью у меня появился: к соседке — бобылке из Ейска на постой сапожник с сыном приехал. Тимофей оказался моим ровесником, мы сразу и задружили с ним. Только он ростом был чуть не вдвое выше меня. Когда отец его поженился на этой бобылке, он стал пропадать у меня: мы и спали с ним вместе — летом на чердаке, а зимой на печке. Моя мать, бывало, кочергой нас будила, батрачили мы, скот пасли вместе. Учебу пришлось бросить, отходили по три года
