Это помогло, и нарты пошли побыстрее, к тому же мы, кажется, вышли из зоны рыхлого снега: нарты и лыжи проваливались уже не так глубоко. До 18 часов двигались практически без перерыва и прошли 10 миль! Великолепный результат для такой поверхности.
Сегодня впервые наш лагерь должен был стать двухпалаточным и в то же время двухпалатным: палата погонщиков собак (Уилл, Джеф и Кейзо) и палата наездников на собаках (Этьенн, Дахо и я). Пока я занимался упряжкой, Этьенн и профессор поставили палатку для палаты наездников. Раздав корм собакам (как я и предполагал, ни одна из них, кроме Брауни, к нему и не притронулась), я успел еще и помочь ребятам с палаткой. Настроение под стать погоде, то есть ясное. Договорились, что ужины готовит профессор, завтраки за мной, Этьенн обеспечивает радиосвязь. Дахо в первый же вечер продемонстрировал незаурядные кулинарные способности, а также некоторые приемы, заимствованные им из богатой экспедиционной практики Джефа. Мы с Этьенном представляли собой голодную, а потому весьма благодарную, когда речь шла о предстоящем ужине, аудиторию. Дахо тонко чувствовал наше настроение и не спешил. Он вообще, мне кажется, крупнейший среди нас специалист по выдерживанию пауз. Профессор устроился поудобнее на спальном мешке и, обращаясь к нам торжественно, изрек первую доктрину Джефа. «Прежде всего, джентльмены, — заявил он, — мы должны прикончить самые тяжелые по весу продукты, каковыми в нашем ассортименте являются рыбные консервы! Начнем с лосося!» Его рука погрузилась в огромную сумку с провиантом и безошибочно извлекла оттуда большую красную банку с консервированным лососем. «С двух» — это уже была моя поправка. Профессор вопросительно посмотрел на Этьенна. До него, наверное, дошли слухи о моем аппетите, и он не очень мне доверял, но Этьенн согласно кивнул головой, и профессорская рука еще раз нырнула в сумку. Теперь обсуждался гарнир. Я был почти уверен, что профессор предложит рис, но он сегодня просто великолепен в своей непредсказуемости. «Макароны!» — объявил он и, встретив, естественно, одобрение с нашей стороны, углубился в процесс. Мы с Этьенном чувствовали себя при этом если и не лишними, то уж во всяком случае абсолютно не необходимыми. Голодный желудок и неотступная мысль о том, куда же все-таки деть третий спальный мешок, не давали расслабиться ни на минуту. Наконец ужин был готов, и мы в три ложки быстро прикончили все то, что успел приготовить профессор. Он был несколько озадачен и с подозрением посмотрев на мою миску — уж очень угрожающе она выглядела, я скромно отвел глаза.
Профессор вздохнул, как бы мирясь неизбежным злом, и выдал десерт. Это огромная плитка чилийского шоколада с орехами, а в довершение всего — чай. Сила! Все проблемы ушли на задний план, уступив место чувству глубокого умиротворения. На ясном небе уже обозначились звезды, легкий мороз, что-то около 23–24 градусов, противный упругий ветер от северо-востока — все это сулило неплохую погоду на завтра. Забросив примус в изголовье палатки, посередине уложили третий спальный мешок. Это почетное место для профессора мы с Этьенном охраняли с двух сторон. Заснули с хорошим настроением. Координаты двухпалаточного лагеря: 73,7° ю. ш., 68,0° з. д.
4 октября, среда, семидесятый день.
Первая ночь втроем! Такую фразу можно было бы с большим успехом вынести в подзаголовок или даже в заголовок какой-либо главы. Это могло бы наверняка привлечь больше читателей к этой книге. Эта мысль не оригинальна, не нова, да и вообще принадлежит не мне, а редактору одноименного московского издательства, к которому я обратился с предложением напечатать эту книгу. «Что вы! Бог с вами! — замахал он обеими руками. — Какая Антарктида в наше время! Это никому не интересно, никто и читать-то не будет. Вот если бы вы принесли нам что-нибудь остренькое, о девочках или ну, словом, вы понимаете, о чем я говорю, то тогда, может быть, наша «Мысль» и придумала бы что-нибудь для вас, а так… — он развел руками, — извините. Взгляните, — редактор повел рукой в сторону большого застекленного книжного шкафа, стоящего вдоль стены его просторного кабинета, — здесь на нижней полке книги, изданные за счет средств самих авторов, может быть и вам…» На том и распрощались. «Действительно, — подумал я, выходя из кабинета, — что из того, что на собаках через всю Антарктиду, каких-то 6000 километров да еще за двести двадцать дней… Читать и то устанешь, не то что идти… Вот если бы «Первая ночь втроем» — это так неожиданно и познавательно, как было примерно для нас в ночь на 4 октября 1989 года…»
Как и большинство пионерских начинаний, это тоже чуть было не завершилось известным «комом». Из-за неровности подстилающего рельефа спальный мешок вместе с лежащим в нем профессором оказался в небольшой потенциальной яме в которую неумолимые силы тяготения всю ночь пытаюсь столкнуть как меня, так и Этьенна. В результате профессор не выспался, однако с утра был бодрым и веселым. Я включил примус и, осторожно переползая по спальным местам своих друзей, стал пробираться к выходу на свою обычную водно-снеговую процедуру, от которой я никак не хотел отказываться, несмотря на стесненные жизненные обстоятельства. Картина, которую я увидел снаружи, была великолепна. Представьте себе ярко-синее небо, солнце и переливающийся на нем пушистый толстый белый ковер летящего на небольшой высоте от поверхности снега! Тепло (минус 18 градусов), упругий ветер и неплохая видимость. Вопреки установившейся традиции, палатка погонщиков весьма односложно отвечала голосом Джефа на мое традиционное утреннее приветствие. Чувствовалось, что им настолько тесно втроем в этой палатке, что даже трудно говорить. Когда я вернулся в палатку, ребята уже наполовину выползли из своих спальников, вода закипала и я стал готовить традиционную овсянку, но на этот раз уже на троих. Необходимо было установить новое соответствие между количеством овсянки и воды. Первая попытка удалась, хотя мне и пришлось полностью использовать возможности своей грандиозной миски. Собирались по очереди, ибо не было никакой возможности развернуться в палатке втроем. Я выбрался первым и пошел к собакам. Джеф уже занимался со своей упряжкой. «Как спалось, Джефико?» — спросил я. «Неплохо, — уклончиво ответил Джеф. — Немного тесновато, зато тепло». Ветер настойчиво гнал к юго-западу все новые и новые отряды снежной конницы. Палатка собралась скорее сама по себе, чем с нашей помощью. Пришлось повозиться с упаковкой четырех спальных мешков на укороченные нарты Кейзо. Мешки в своих скользких нейлоновых чехлах никак не хотели держаться друг на друге — ветер вновь и вновь легко и непринужденно сбрасывал их на снег. Чтобы укротить неподатливые мешки, потребовались объединенные усилия сразу трех человек. Уилл попросил Этьенна помочь ему сегодня с упряжкой, и поэтому я шел впереди один, за мной на небольшом расстоянии профессор и далее все, как вчера. Ветер в течение дня усиливался. От синего неба не осталось даже воспоминания, и видимость порой падала до 100 метров. Чтобы не потерять упряжки, мне приходилось постоянно оглядываться. Дахо мужественно держался следом. Он шел, наклонив голову, чтобы не потерять из вида лыжню, и широко расставляя лыжные палки. Для начинающего лыжника ходьба в такую погоду была серьезным испытанием, но профессор, несмотря на многочисленные падения, продолжал стойко держаться в седле. К обеду ветер достиг, как это повелось, почти штормовой силы — свыше 20 метров в секунду, — но, к счастью, он был практически попутным, да и температура повысилась до минус 16 градусов, так что особых неприятностей нам не доставлял. С таким попутным ветерком мы прошли в этот день 20 миль. К вечеру ветер еще больше усилился, и палатку пришлось ставить втроем. В нее набилось много снега, и профессор, вооружившись щеткой, заполз внутрь, чтобы подготовить помещение к вечернему приему. Этьенн занялся антенной, а я пошел кормить собак. Рекс уже вторые сутки отказывался от еды — то ли в знак протеста против воспитательных методов Уилла, то ли считая, что настоящая работа, требующая регулярного подкрепления сил, для него еще не началась. Сегодня по радио узнали, что Генри вместе с собаками благополучно долетел до Пунта-Аренаса. Ветеринар, осмотревший собак тотчас по прибытии, обнаружил у них истощение, но оценил их состояние как вполне удовлетворительное, за исключением Одэна, у которого начался некроз тканей на обмороженной лапе. Однако теперь он находился под наблюдением врача, и мы могли быть уверены в том, что будут приняты все меры для его излечения. Крике сообщил также, что Сойер оставлен на базе Розера для улучшения крови тамошним ездовым лайкам. (Британская антарктическая служба и по сей день широко использует ездовых собак для проведения изыскательских и научных экспедиций на Антарктическом полуострове). Прощай, Сойер! Пусть тебе повезет с новыми хозяевами и друзьями.
