Но хороший завтрак — хороший день! И я, как ответственный за завтрак, никак не мог допустить, чтобы профессор ощущал в новой палатке какие-то связанные с изменением утреннего кофейного ритуала неудобства. Я надеялся незаметно и постепенно отучить его от этой вредной привычки. Мы же с Этьенном достаточно хладнокровно и терпеливо ждали основного завтрака. Позавтракав, я первым выбрался наружу. Ветер ничуть не ослабел, но сейчас в полной экипировке я мог внимательно оглядеться вокруг. Первое, на что я обратил внимание, это были наши нарты, точнее то, что от них осталось. Накануне вечером мы неудачно расположили их точно в ветровой тени пирамидальной палатки, и огромный оставленный ею шлейф плотного, утрамбованного ветром и морозом снега накрыл их почти полностью. Опять раскопки опять неизбежное соревнование с ветром — кто кого! Казалось бы, нет ничего проще: становись спиной к ветру и, говорится, бери больше — бросай дальше! Но это только казалось. Как только ты становишься спиной к ветру, то мощное и ламинарное течение воздушных струй начинает неизбежно нарушаться из-за низких аэродинамических качеств твоей фигуры. Образующиеся турбулентные вихри поистине с королевской щедростью швыряют тебе в лицо полные пригоршни снега, который, тая от соприкосновения с теплой (пока еще) кожей и замерзая вновь, превращается в ледяную корку, начисто лишающую твое лицо индивидуальности. Я, до сих пор не замечавший на лице своем наличия каких-либо бровей или ресниц, в считанные секунды стал обладателем таких густых бровей, которым мог бы позавидовать любой политический лидер эпохи застоя, не говоря уже про ресницы, длина и густота которых полностью маскировала мой выдающийся нос. Поэтому приходилось крутиться, подставляя ветру то один, то другой бок. С восходом солнца стало как-будто бы посветлее, но видимость продолжала оставаться исключительно плохой — не более 50 метров. Этьенн и Дахо, выбросив все из палатки, продолжали оставаться внутри, как они потом объяснили, для весьма важного протокольного мероприятия, которое невозможно было выполнить снаружи по причине жесткой погоды. Наконец оба они, счастливые и, по-видимому, вполне удовлетворенные итогами совместного заседания, выбрались наружу, и мы втроем начали борьбу с палаткой, упаковкой нарт, словом, со всем тем лагерным снаряжением, которое начинает проявлять строптивость в плохую погоду. Сборы были продолжительными. Мы помогли сначала Уиллу, затем Кейзо и Уилл помогли нам. Джеф в это время один занимался своей упряжкой и справился с этой задачей раньше нас. Когда я подъехал к нему узнать направление, он не без иронии заметил: «И что это вы там впятером делаете так долго? Я сделал все один и гораздо быстрее вас!» Пришлось мне от имени всех остальных менее расторопных участников команды восхититься Джефом и похвалить его. С этим и двинулись. Сразу же после выхода мы попали в зону высоких застругов — своеобразных застывших снежных волн на поверхности ледника. Движение еще более осложнилось. Я шел впереди с компасом, и единственное, что я видел совершенно четко, были мои лыжи. Поверхность снега, небо и все окружающее меня пространство были укрыты плотной белой пеленой летящего снега. Мне казалось, что я передвигаюсь в каком-то сказочном, лишенном измерений мире. Кончики лыж то внезапно упирались в какую-то невидимую стену, и я, продолжая движение по инерции, падал вперед, едва успевая выставить руки, или же ощущал вдруг, что проваливаюсь в какую-то яму, ни глубины, ни размеров которой не видел. При этом еще надо было держать в поле зрения компас, стрелка которого на этих ухабах, естественно крутилась как сумасшедшая. Примерно через час такого «хода», оглянувшись в очередной раз, я увидел, что карты Кейзо лежат на боку, свалившись с очередного заструга. Поднять их в сторону склона было невозможно, поэтому пришлось перевернуть их через «голову».
Хотя ветер с северо-востока был почти попутным для нас, собаки постоянно пытались развернуться совсем по ветру. Их можно было понять: летящий снег залеплял их влажные от дыхания морды, и они просто-напросто порой теряли ориентацию в пространстве. Стоило мне оторваться от первой упряжки, как вожак упряжки Кейзо поворачивал в «удобном» для себя направлении. Поэтому мы двигались, останавливались чуть ли не каждые 200 метров. Смена лидирующей собаки должного эффекта не имела. Я предложил изменить курс ближе к ветру с учетом того, что нам все равно предстояло поворачивать к западу. Сначала все согласились, а потом решили все-таки сменить лидирующую упряжку и пустить вперед Тьюли. Тьюли еще раз доказала нам, что порой в критических ситуациях некоторые женщины превосходят мужчин. Вожак упряжки Кейзо в назидание был привязан за веревку к стойке нарт Джефа. Так нам удавалось сохранять единство в наших рядах почти полчаса! Затем вновь остановка, и я узнал, что все упряжки собрались вместе и ребята о чем-то совещаются. Я не поехал к ним и остался ждать. В результате вперед снова выпустили упряжку Кейзо, но с новым вожаком. Это был легендарный, овеянный всеми ветрами Арктики Сэм — ветеран уилловской упряжки. Я узнал его издали по характерной только для него манере бега. Он бежал как-то боком, и, казалось, что в душе его происходит постоянная борьба между желанием улизнуть куда-нибудь в сторону и чувством долга, повелевающим ему тянуть упряжку вперед. Равнодействующая этих двух стремлений направлена от кончика хвоста к кончику носа, вследствие чего направление его тела постоянно составляло небольшой угол с направлением движения, но Сэм, как и большинство других ветеранов, был трудолюбив и надежен. Вот и сейчас он уверенно взял след и бежал за мной, правда, немного сбоку, но Сэм всегда предпочитал выбирать дорогу самостоятельно. Перерыв на обед был краток и бессодержателен. Погода отбивала всякий аппетит, ветер еще и усиливался. Я намерил 22–25 метров в секунду и температуру минус 20 градусов. Согласитесь, что эти цифры не располагают к приятному времяпровождению. Однако во время обеденного перерыва мы единодушно приняли весьма важное решение, которое несомненно, содействовала и непогода. Мы договорились перейти к трехпалаточному варианту, как более удобному для всех без исключения, тем более что прозорливый Уилл прихватил чехол для третьей палатки и вез его с собой на всякий случай. Правда, тот же прозорливый Уилл выкинул в снег третий примус, но у нас были небольшие аварийные печки, которые можно было использовать. Это решение вдохновило, я думал, всех из нас, особенно если учесть, что впереди еще было около пяти месяцев путешествия и прожить их надо было так, чтобы не было мучительно трудно и неудобно. Движение после обеда напоминало по своему ритму известное маршаковское: «Шаг — остановка! Другой — остановка…» Видимость в сильных порывах ветра падала до 50 метровой мы с Кейзо то и дело стояли, поджидая остальные упряжки. Часа через три такого рваного движения темп окончательно упал. Чувствовалось, что собаки выдохлись, и мы решили остановиться лагерем пораньше. По новому палаточному расписанию я оставался с Этьенном, а Дахо уходил к Уиллу. Пока мы с Этьенном ставили палатку, Дахо сменил меня на месте управляющего собаками Уилла и стал разводить их вдоль доглайна. Здесь важен был определенный порядок, сообразный с политическими взглядами каждой собаки. Однако когда я подошел к Дахо, чтобы помочь ему отсортировать собак по принципу мирного сосуществования, все они уже были привязаны совершенно произвольно. К счастью, непогода и ветер сгладили резкие политические противоречия между отдельными из них, оказавшимися рядом волею пока не искушенного в этих делах профессора. Поэтому сегодня это было неопасно. Далее я показал профессору, каких собак опасно оставлять в постромках на ночь. Когда я снимал совершенно заледеневшие, твердые как камень постромки с Тима, то обнаружил на его переднем левом колене большую кровоточащую рану — это Тим поработал зубами, выгрызая лед из шерсти. Пес выглядел подавленным и от еды отказался. Я сообщил об этом Уиллу. Тот сказал, что все знает и с завтрашнего дня освобождает Тима от работы.
