Сегодняшний наш двадцатимильный бросок вселил в нас определенные надежды на то, что октябрь будет для нас более удачным. Именно сегодня я предсказал в своем дневнике, что мы достигнем горы Рекс 13 октября и, как оказалось впоследствии, как в воду глядел — но об этом далее… К нашему приходу профессор приготовил отменный ужин, предложив в качестве холодной закуски все того же отогретого в чайнике консервированного лосося, а в качестве основного блюда чудесное пюре с небольшими кусочками мяса, политыми адским по остроте соусом. После такого специфического ужина чай с шоколадом был весьма кстати. Лагерь в координатах: 73,9° ю. ш., 68,7° з. д.
5 октября, четверг, семьдесят первый день.
Надежды на благосклонность октября к нашей экспедиции оказались несколько преждевременными. Всю ночь свирепствовал ветер, но спать было тепло и спокойно, ибо я даже во сне чувствовал, что унести палатку, на полу которой плечом к плечу лежат не самые хрупкие представители трех великих держав, не под силу никакому ветру. К утру и ветер стал это понимать и немного ослабел, однако метель продолжалась. За счет нашего мощного интернационального дыхания на потолке и стенах палатки наросло много инея. Рано утром, сразу же после пробуждения мы с Этьенном стали одновременно соскабливать со стен и потолка эти белые махровые и неуютные обои. В палатке начался легкий снегопад, и снег моментально покрыл тонким ковриком спальные мешки. Наибольшей толщины снежный покров достигал на спальном мешке профессора, лежавшего неподвижно: он, по-видимому, еще спал или, по крайней мере, делал вид. Мне пора было выбираться наружу. Признаюсь, очень не хотелось вылезать в метель из холодной палатки (примуса мы по понятной причине еще не включали), но… Захватив только полотенце, я подполз на коленях к двери и осторожно, стараясь не потревожить профессора, открыл ее. На этот раз никакого голубого неба, все бело. Казалось, что ветер злорадствовал, стараясь наверстать явно упущенную вчера возможность очередной раз нам досадить. Первыми попросились обратно в палатку мои босые ноги, а сразу же за ними и все остальное облепленное снегом тело. Обычно после снежного душа я возвращался в палатку, одевался и выбирался снова, чтобы оценить погоду и сообщить о ней своим товарищам. Но сейчас, когда мы жили по трое в палатке, каждый вход и выход из нее был тяжелым испытанием как для входящего, так и для находящихся в палатке, особенно в ненастную погоду. Вообразите себе на минуту, что дверь вашей небольшой, но уютной спальни выходит непосредственно на улицу. Это, наверное, не так-то легко представить даже при существующей у нас жилищной проблеме, но все-таки попробуйте. А теперь представьте, что на этой улице беспроглядная метель, но вас она никак не касается, потому что вы лежите на уютном и теплом спальном мешке или под пуховой периной (если так будет понятнее). И вот в самые сладкие и сонные минуты перед пробуждением вы вдруг чувствуете, что кто-то достаточно бесцеремонно ползет через ваш спальный мешок, больно надавливая коленками на ваши отдыхающие ноги, а затем дверь вдруг распахивается, и в спальню врывается вой ветра и холодный снег. Это уже не сон! Вы в ужасе открываете глаза, но застаете уже только руку преступника, судорожными рывками закрывающего неподатливую молнию двери. Вы почти успокаиваетесь и пытаетесь досмотреть так грубо прерванный сон, но не тут-то было! Вновь леденящий слух звук распахиваемой молнии, и теперь вы уже окончательно просыпаетесь и узнаете в неизвестном вашего соседа по палатке. Да будь он вам хоть ближайшим другом или родственником, я думаю, что вам все равно захотелось бы чего-нибудь добавить к традиционному: «Не забудь, пожалуйста, закрыть дверь!» Стоя нагишом под пронзительным ветром, я на мгновение представил себе эту ситуацию и решил пожалеть ребят. Я решил совместить снежную процедуру и метеонаблюдения. Гигантскими прыжками, что называется не чуя под собою ног, я бросился к нартам. Температура минус 23, ветер 20 метров. Надо сказать, что, как в юриспруденции незнание законов не освобождает от ответственности, так и в метеорологии незнание температуры и скорости ветра никак не освобождает от ощущения чертовского холода и даже усугубляет его. Пригибаясь и подставляя ветру более защищенную спину, я подбежал к пирамиде. «Здорово ребята, — уже на чистейшем русском языке приветствовал я своих иностранных коллег (по-английски мне было не выговорить). — Майнус твенти три, уинд твенти митерс! Си ю!» Я хотел уже было бежать домой, как вдруг из палатки раздался неторопливый голос Уилла: «Виктор, как там с видимостью? Можно ли сегодня двигаться?» — «Нужно!» — заорал я и, как бы в подтверждение этого, рванулся в свою палатку. Примус еще бездействовал, но при отсутствии ветра мне показалось, что в палатке очень тепло. Профессор уже проснулся и, поблескивая очками из глубины мешка, с любопытством наблюдал за моими действиями. Я быстро пополз на свою половину, оставляя за собой мокрый, от таявшего на теле снега, след. Запустив примус, я первым делом поставил на него чайник, наполнив его из трех термосов запасенной накануне вечером горячей водой. Я знал, что первыми словами профессора после пробуждения будут: «Вот эбаут кофи?» Это был явный, с моей точки зрения, пережиток британского воспитания — кофе в постель!
Но хороший завтрак — хороший день! И я, как ответственный за завтрак, никак не мог допустить, чтобы профессор ощущал в новой палатке какие-то связанные с изменением утреннего кофейного ритуала неудобства. Я надеялся незаметно и постепенно отучить его от этой вредной привычки. Мы же с Этьенном достаточно хладнокровно и терпеливо ждали основного завтрака. Позавтракав, я первым выбрался наружу. Ветер ничуть не ослабел, но сейчас в полной экипировке я мог внимательно оглядеться вокруг. Первое, на что я обратил внимание, это были наши нарты, точнее то, что от них осталось. Накануне вечером мы неудачно расположили их точно в ветровой тени пирамидальной палатки, и огромный оставленный ею шлейф плотного, утрамбованного ветром и морозом снега накрыл их почти полностью. Опять раскопки опять неизбежное соревнование с ветром — кто кого! Казалось бы, нет ничего проще: становись спиной к ветру и, говорится, бери больше — бросай дальше! Но это только казалось. Как только ты становишься спиной к ветру, то мощное и ламинарное течение воздушных струй начинает неизбежно нарушаться из-за низких аэродинамических качеств твоей фигуры. Образующиеся турбулентные вихри поистине с королевской щедростью швыряют тебе в лицо полные пригоршни снега, который, тая от соприкосновения с теплой (пока еще) кожей и замерзая вновь, превращается в ледяную корку, начисто лишающую твое лицо индивидуальности. Я, до сих пор не замечавший на лице своем наличия каких-либо бровей или ресниц, в считанные секунды стал обладателем таких густых бровей, которым мог бы позавидовать любой политический лидер эпохи застоя, не говоря уже про ресницы, длина и густота которых полностью маскировала мой выдающийся нос. Поэтому приходилось крутиться, подставляя ветру то один, то другой бок. С восходом солнца стало как-будто бы посветлее, но видимость продолжала оставаться исключительно плохой — не более 50 метров. Этьенн и Дахо, выбросив все из палатки, продолжали оставаться внутри, как они потом объяснили, для весьма важного протокольного мероприятия, которое невозможно было выполнить снаружи по причине жесткой погоды. Наконец оба они, счастливые и, по-видимому, вполне удовлетворенные итогами совместного заседания, выбрались наружу, и мы втроем начали борьбу с палаткой, упаковкой нарт, словом, со всем тем лагерным снаряжением, которое начинает проявлять строптивость в плохую погоду. Сборы были продолжительными. Мы помогли сначала Уиллу, затем Кейзо и Уилл помогли нам. Джеф в это время один занимался своей упряжкой и справился с этой задачей раньше нас. Когда я подъехал к нему узнать направление, он не без иронии заметил: «И что это вы там впятером делаете так долго? Я сделал все один и гораздо быстрее вас!» Пришлось мне от имени всех остальных менее расторопных участников команды восхититься Джефом и похвалить его. С этим и двинулись. Сразу же после выхода мы попали в зону высоких застругов — своеобразных застывших снежных волн на поверхности ледника. Движение еще более осложнилось. Я шел впереди с компасом, и единственное, что я видел совершенно четко, были мои лыжи. Поверхность снега, небо и все окружающее меня пространство были укрыты плотной белой пеленой летящего снега. Мне казалось, что я передвигаюсь в каком-то сказочном, лишенном измерений мире. Кончики лыж то внезапно упирались в какую-то невидимую стену, и я, продолжая движение по инерции, падал вперед, едва успевая выставить руки, или же ощущал вдруг, что проваливаюсь в какую-то яму, ни глубины, ни размеров которой не видел. При этом еще надо было держать в поле зрения компас, стрелка которого на этих ухабах, естественно крутилась как сумасшедшая. Примерно через час такого «хода», оглянувшись в очередной раз, я увидел, что карты Кейзо лежат на боку, свалившись с очередного заструга. Поднять их в сторону склона было невозможно, поэтому пришлось перевернуть их через «голову».
