Некоторые зрители решили, что режиссер издевается: какая, на фиг, трагедия?! Нет, конец, ничего не скажешь, печальный. Но интонация! Режиссерский взгляд на события — олимпийски отстраненный, на грани насмешки. Саспенса нет. Действие прямолинейно движется из пункта А в пункт Б, от преступления к наказанию, без каких-либо неожиданных поворотов как на уровне фабулы, так и на уровне эволюции персонажей. Кто здесь трагический герой? Медвежонок Терри, который полфильма страдает с одной и той же уморительной миной — брови домиком? Крысеныш Иен, который нервно мечется, словно ему прищемили хвост? Оба они — всего лишь глупенькие дети, соблазненные опытным негодяем дядей; при этом с дядей, как ясно, все будет в порядке, а горе родителей режиссер беспечно оставляет за кадром. Как-то все это сомнительно…
Вуди Аллен, однако, настаивает на своем определении жанра. Прямо в нос сует зрителю этот трагизм: тут тебе и название, и музыка, и разговоры об Эсхиле, которые между делом ведут случайные персонажи… В интервью по поводу фильма эпитет “трагический” звучит через слово: “Я всегда мечтал рассказывать трагические истории, но так получилось, что долго был комиком”. “Значительная часть жизни трагична, и часто чувство вины становится частью трагической ситуации, особенно когда оно становится маниакальным”, — правда тут же, рядом: “Преувеличенное чувство вины — неисчерпаемый источник комических ситуаций”. Точно издевается. Или нет?
Аллен в принципе не умеет быть серьезным, и трагическое с комическим у него неизменно путаются, однако же ключевое слово в его рассуждениях — “чувство”: вины ли, любви — без разницы (“Вот, к примеру, любовь, — говорит он. — Трагедия трагедией. Просто кошмар какой-то!”). Сюжет о “братьях-разбойниках” (трагический, безусловно, сам по себе) понадобился ему для окончательного прояснения предъявленной в трилогии концепции мироустройства. Два персонажа, связанные кровными узами и находящиеся в одинаковой кризисной ситуации, — две половинки одной души: целеустремленно-честолюбивая и расхристанная, азартная, живая, то есть способная испытывать чувства. После совершенного убийства душа эта “рвется напополам”. Одна часть стремится поскорее воспользоваться результатом содеянного, другая доходит от невыносимой боли и чувства вины. Тут, чтобы не погореть, нужна срочная ампутация. Живую половину требуется немедленно удалить. К счастью, Иену не хватает на это духа, и душа отправляется в мир иной такой, как есть, — нераздельной. Это не трагический, а более-менее благополучный финал. Лучше уж братьям оказаться там, на ладье Харона, вдвоем; лучше для человека погибнуть и очутиться на том свете самим собой со всеми глупостями, страстями, любопытством, профессиональным азартом и артистизмом, нежели, подобно герою “Матч-Пойнта”, превратиться в совершеннейшее пустое место и влачить свои дни живым мертвецом в комфортабельном буржуазном аду.
В первой картине герой ловко уходит от наказания, убив самое яркое и сильное в своей жизни чувство. В “Сенсации” герой погибает, неосмотрительно позволив чувству поселиться в своей душе. В “Мечте Кассандры” режиссер сводит две эти истории воедино, показывая, перед каким, в сущности, выбором стоит человек: “Да, ты можешь забыть о совести и „замести ее под ковер”. Да, можно делать все, что хочется, зная, что тебе ничего за это не будет. Для этого требуется только одно — убить в себе напрочь способность чувствовать”. Вуди Аллен — агностик и скептик — принципиально избегает однозначных ответов на вечные вопросы: есть ли Бог, высшая справедливость, загробное воздаяние? Метафизика в его кукольном, подчеркнуто условном мирке — лишь повод для иронических фантазий и полемических разглагольствований. Но он настаивает, что совесть — этот неведомого происхождения ограничитель наших немереных аппетитов — таинственно связана с жизнью чувств, с живым в нашей душе. Убиваешь одно — приходится убить и другое.
В отличие от “Мечты Кассандры” — трагедии с “хорошим концом”, трагедии понарошку, — “Игры дьявола” Люмета — трагедия самая настоящая, без дураков. Оригинальное название “Before the Devil knows You’re Dead” (“Пока дьявол не знает, что ты мертв”) происходит от старинной ирландской поговорки: “У тебя есть тридцать минут на небесах, пока дьявол не узнает, что ты уже мертв”. Иными словами: наказание неотвратимо и может быть лишь ненадолго отсрочено. И все происходящее в фильме — наглядная демонстрация безжалостного механизма возмездия.
Повествование строится нелинейно. Картина начинается, в сущности, с кульминации — сцены ограбления, — и дальше чередуются эпизоды “до” и “после” в почти произвольном порядке. Иногда Люмет повторяет уже виденное нами, но в другом ракурсе. Восприятию фабулы это никак не мешает (дело привычное), но вот пафос, смысл, философская подоплека доходят до сознания только после просмотра, когда мозаика складывается воедино. В этот момент картина и обрушивается на тебя всей мощью. Помимо прочего, режиссерские игры со временем создают ощущение взгляда “сверху”, извне временнбого потока: ничего непредсказуемого, все задано изначально, этим миром правит закономерность — не случай. Ясно, что преступление тут было совершено задолго до неудачной попытки ограбления родительского ювелирного магазина, которую младший брат предпринял по наущению старшего. Просто до ограбления были те самые “полчаса”, пока “дьявол еще не знал”, а после, методично скрежеща, пришло в действие чудовищное колесо воздаяния.
Американская семья. Старики родители — уютные, бодрые пенсионеры из тихого пригорода, два взрослых сына, давно живущие своей жизнью. Есть еще сестра, но она — персонаж эпизодический…
Старший брат, Энди (Филипп Сеймур Хоффман), — бухгалтер в риелторской фирме, неприятный, толстый блондин с зализанным пробором; недолюбленный в детстве ребенок с комплексом “Я вам всем докажу!”. Цинично подворовывая у себя в компании, он уже добился шестизначного годового дохода, имеет дом, красавицу жену (Мариса Томей)… Но за отношение к “двуногим тварям” исключительно как к “орудию” персонального преуспеяния судьба тихо мстит Энди импотенцией и наркозависимостью. Долгая смачная сцена семейного секса, с которой начинается фильм, в его жизни — редкое исключение. Его удел в основном — синтетические радости героина, которые поставляет лощеный мальчик-гей, наркодилер, пользующий богатых клиентов в своей роскошной квартире с бесконечными хайтековскими диванами, располагающейся в не менее роскошном стеклянном билдинге.
Младший брат Хэнк (Этан Хоук) — любимчик родителей, но при этом законченный лузер. Патлатый, дерганый, вечно на взводе… Бывшая жена терзает его, требуя алименты. Дочка презирает. Правда, у него роман с женой брата, и им хорошо в постели.
Ввиду грядущей аудиторской проверки, которая неизбежно вскроет его манипуляции с платежными ведомостями, Энди подбивает брата совершить “идеальное” преступление. Родительский магазинчик известен до мелочей, охраны нет, старушка продавщица слепа как курица и во время ограбления рыпаться, понятно, не станет. Мамины с папой убытки покроет страховка. Короче, приходи и бери. Помимо необходимости поправить дела во всем этом есть для Энди и дополнительная сладость: натравить любимчика-брата на родителей. Он почти бравирует своей готовностью манипулировать самыми близкими, искренно полагая, что “после” все останется по-прежнему: к ограбленным старикам можно будет все так же приходить на семейный обед; брату — окончательно сломав его — снисходительно покровительствовать; и с женой все наладится, и счет в банке будет расти… Не тут-то было!
Братец-недотепа догадывается взять с собой на дело приятеля — настоящего отморозка. Отморозок, понятно, вламывается в магазин с настоящим, не игрушечным пистолетом. Вместо старушки продавщицы в тот день и час в магазине оказывается мама (Розмари Харрис). А она — дама решительная — дает грабителю вооруженный отпор. В результате отморозок отправляется на тот свет, а мама оказывается в реанимации, в коме.
И дальше у братьев начинаются веселые дни. Изображать семейное горе, поддерживать потрясенного папу (Альберт Финни), дежурить в больнице, потом уговаривать отца принять решение об отключении мамы от аппаратов: она безнадежна. Похороны. Бесконечная вереница соболезнующих соседей и родственников… Старший держится, младший в ужасе сбегает с похорон: “Ну что ж, он всегда был ребенком”.
Но этого мало. Финансовые проблемы не решены. Аудиторы вежливо терзают Энди и без конца вызывают на какие-то совещания. А тут еще братец вляпался, засветился перед ограблением, и теперь его шантажирует брат подружки убитого отморозка — такой же отморозок. Нужны деньги, нужно соблюдать осторожность, контролировать брата, который находится в перманентной истерике, самому “делать лицо”. Это почти невыносимо. Разговор с отцом после похорон завершается тем, что отец дает Энди пощечину. Беседа с женой на тему: “Объясни мне, что происходит”, — заканчивается ее уходом; при этом, стоя с вещами в дверях, она сообщает, что наставляла ему рога с его собственным братом. Дорогостоящее мещанское счастье, которое по крохам возводил неприметный “бухгалтер-наполеон”, рушится в пыль. Но он не сдается. Разгромив квартиру и провалявшись несколько часов в позе эмбриона, Энди принимается лихорадочно действовать. Пусть судьба затягивает удавку на шее, он вывернется, решит проблемы. Как всегда. Любой ценой.
