Иван Карлович Бельтюков, напротив - разменял уже шестой десяток, тяжеловат, волосы у него пегие из-за седины; глаза выцветшие, невыразительные. Угреватый, бугристый нос и пышные усы, переходящие в бороду, выдает в нем человека консервативных взглядов, часто презрительно-высокомерного, но с могучим интеллектом, гордого и деятельного. Борода и очки в какой-то старомодной оправе делают Ивана Карловича похожим на "настоящего", классического ученого, даже с некоторой утрированностью.
Какое-то время мы молча трапезничаем, лишь изредка переглядываемся. Впрочем, молчание наше весьма относительное. Иван Карлович ест с шумом, причмокиванием и даже с каким-то младенческим гуканьем. Наконец, насытившись, он бросает ложку в пустой котелок. Откидывается на подстилке из нарубленных веток папоротника, вытирает бороду рукой, а ладонь - о волосатые свои ноги; после чего требует чаю, словно находится не в походе, на привале, где все равны, а сидит за столиком в "Национале".
Владлен скромно объявляет, что пойдет похлопочет насчет чая, и удаляется.
Раскованные манеры коллеги смущают Фокина. Тонкие его губы нервно подергиваются в извинительной полуулыбке. Не поднимая взгляда от котелка, Дмитрий с преувеличенной старательностью выскребает со дна остатки каши с ароматными волокнами тушенки. Высоко закаченные рукава его военной рубашки открывают взору эстетично вылепленные бицепсы. Аккуратные руки, но ничем не выдающиеся. Однако видел я как он этой ладонью с одного удара, словно тростинку, перерубил дерево толщиной в несколько дюймов. В молодости я как-то попробовал ударить пару раз по деревяшке. В результате ладонь моя посинела и распухла так, что я зарекся использовать свою руку в качестве топора. Но стал уважать людей, которые способны на такую замену. Хотя, в принципе, я против грубой силы. Однако, если она эстетична, а главное, моральна, исповедует философию добра, то такую силу я приветствую.
- Господин Колосов, - в типично штатской манере обращается ко мне Иван Карлович, едва деятельная фигура Владлена растворяется в лагерной толчее. - Мы тут с коллегами сравнили кой-какие данные и пришли к сенсационному выводу, как любят выражаться газетчики...
Из уважения к ученому я делаю заинтересованное лицо и перестаю есть. Но энтомолог вдруг замолкает и начинает шарить вокруг себя руками в поисках не принесенного официантом чая. Сомнения ли грызут его или боязнь потерять репутацию серьезного ученого, но дальше вступления у него дело не идет. Тогда Дмитрий Фокин, с раскованной прямотой молодости, приходит ему на выручку.
- Дело тут вот в чем... - говорит зоолог, доверительно ко мне придвигаясь. - Нам кажется... нет, мы просто убеждены, что... Понимаете, Георгий Николаевич, все полагают, будто нас привезли на одну из планет системы Беты Водолея, так?
- Согласно купленным билетам, это так, - подтверждаю я, однако на всякий случай изображаю на лице скептическую усмешку человека, знающего больше, чем говорящего об этом вслух.
- Вот и вы тоже сомневаетесь, - воодушевляется зоолог Фокин, - и правильно делаете. Кое-кто поспешил окрестить эту планету Новой Землей, а это не совсем верно. Даже совсем неверно. Это - Старая Земля!
- В каком смысле - "старая"? - говорю я, отстраняя от себя котелок. Есть мне уже не хочется.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
- В буквальном, - отвечает Иван Карлович, решаясь наконец сказать свое веское слово. - Мы находимся на Земле, на нашей родной планете, но в ту ее эпоху, когда жизнь только начала развиваться. По нашим прикидкам - сейчас конец Каменноугольного или самое начало Пермского периода Палеозоя - эры древней жизни.
- Почему именно Пермского периода? - осведомляюсь я.
- Видите ли, - отвечает Иван Карлович, - вы, наверное, заметили, что здесь нет мух, комаров и других кровососущих насекомых. Отсутствуют бабочки. Все они появятся гораздо позднее, в Юрском периоде - примерно, через 150 миллионов лет. Зато равнокрылые хоботные - гомоптера - тли, цикады, известные именно с Пермского периода Палеозойской эры, наблюдаются в большом разнообразии.
- Совершенно отсутствуют покрытосемянные, цветковые растения, - дополняет картину ботаник Полуньев. Оказывается, он сидел у меня за спиной, незаметно присоединившись к нашему синклиту.
Полуньев - прелюбопытнейший тип рассеянного ученого. Спец по флоре откидывает упавшую на глаза длинную прядь грязных волос с проблесками седины и продолжает:
- Но уже изредка встречаются голосемянные. Вспомните, вчера мы проходили через молодой сосновый бор... Хотя по-прежнему господствует древовидный папоротник. И вообще папоротники всевозможных видов. Passim* - гигантские хвощи, плауны...
[ *Passim - Повсюду (лат.)]
- И дикое количество тараканов, - говорю я, подбрасывая факты в копилку их теории.
- Совершенно верно, надотряд тараканообразных - бляттиа - в это время составляли большую часть фауны насекомых.
- Господа, прошу в компании не выражаться матом. Мы с вами не на заседании Политбюро ЦК КПСС, - делаю я замечание ученым.
- Помилосердствуйте! Никто и не думал выражаться, - пугается Полуньев. - Я сказал "бляттиа". Это латинское название одного из видов тараканообразных. Наш Аркаша как раз из этой породы. Иван Карлович назвал их мегалоблятта.
Бородатый энтомолог важно кивает головой, подтверждая слова Полуньева.
- Тогда прошу прощения, - поднимаю я руки вверх. - А как насчет настоящих животных? - интересуюсь я с весьма практической точки зрения.
- А разве насекомые - не настоящие животные? - удивляются ученые.
- Ну, разумеется, - поспешно, чтобы мой ляпсус не стал заметен, соглашаюсь я, - но я-то имею в виду НАСТОЯЩИХ животных в смысле ВЫСШИХ, под которыми простые люди обычно подразумевают, кроме безобидных белочек и зайчиков, - хищников типа динозавров или там львов, медведей...
- Ни один из названных вами видов еще не появился, - тоном терпеливого учителя говорит Иван Карлович, однако на лице его легко читается некоторое смятение чувств от своих же, только что сказанных слов, настолько все это звучит нелепо, дико, необычно. - Все эти представители фауны ПОЯВЯТСЯ в далеком будущем, только через десятки, а то и сотни миллионов лет.
