— Ну, через месяц так через месяц, — опять вздохнула Соломка. — Бывает, люди на три года из дома уезжают. Дети не одни брошены — бабки присмотрят, они у нас еще бодрые.
Всеслав молчал, пока женщины устраивались на ночь. Вид у него был задумчивый и немного печальный.
— Ну, все привез? Ничего не забыл? — спросил он, подведя Елисаву к ладьям, где было сложено ее приданое. — Смотри, сестра, все ли на месте. Чует мое сердце, в этот раз ты не вернешься.
— Думаешь? — Елисава несмело глянула на него. — Да я и не собираюсь… Что я в Ладоге делать буду? Магнусовы люди меня там встретят, и я моих боярынь вновь обрадую: опять передумала, выхожу не за того, а за этого?
— Ну, так они затем и едут, чтобы твоей чести от этого урону не было. — Всеслав пожал плечами. — А за кого тебе идти — не их ума дело. Только… едва ли ты…
— Что?
— Ничего.
Всеслав протянул руку и коснулся оберега, который ей подарила Грядислава — тугого сверточка бересты, обвитого ремешком. Елисава носила его на поясе среди прочих мелочей.
— Ты знаешь, что это? — Всеслав поднял на нее глаза. — Это Ладин науз. Грядишка наша большая искусница по наузам — как завяжет, так и будет. К ней все девки бегают, чтобы завязала на замужество поскорее и на мужа поладнее. Она и тебе такой сделала, чтобы Лада тебе верный путь указала и чтобы полотенце тебя к тому привело, с кем жить суждено. Не знаю, кто это будет, но кому вынется — тому и сбудется. Ты своей судьбы не бойся, сестра. Или… — Он испытующе и чуть-чуть лукаво посмотрел на нее. — Может, останешься?
— Как я останусь? — Елисава обернулась и увидела Халльдора. Невозмутимый исландец стоял в десяти шагах позади, не мешая им, но и не спуская с них глаз. Казалось, он в любое мгновение готов был поднять тревогу. — Опять драка будет.
— Захотела бы ты — не было бы драки. Я тебя в жемчужинку превращу и в руке унесу — не заметит никто.
— Да ладно тебе! — Елисава улыбнулась. — Тут не знаешь, что думать, а ты мне басни рассказываешь.
— А что же мне не рассказывать — я и кощунник, и басенник. — Всеслав улыбнулся и придвинулся ближе, держа ее за руку. Рука его вдруг сильно потеплела, стала горячей, но Елисава почему-то не могла отнять свою. — Оберну тебя колечком, перстнем самоцветным, надену на палец и унесу. Стань, красна девица, жемчужинкой скатной, как роса белой, как слеза чистой!
Голос его звучал с чарующей, обволакивающей мягкостью, и у Елисавы закружилась голова. Все в ней вдруг застыло, собственное тело уже не принадлежало ей. Княжной завладела какая-то посторонняя сила, и сама душа словно бы смотрела на нее откуда-то со стороны. А перед глазами разливалось жемчужно-белое сияние, искрилось и мерцало, как роса; она не чувствовала ни рук ни ног, ее окутало непроницаемой пеленой и стало сжимать в комок, как будто какие-то прочные оковы все теснее смыкались вокруг нее. Елисава даже видеть себя не могла; берег исчез, все было залито этим белым сиянием, и только мягкий, властный, изменяющий время и пространство голос все еще звучал рядом с ней и внутри нее.
«Нет, не надо, отпусти», — не голосом, а каким-то остатком сознания попросила она, уже не надеясь, что ее услышат, что ее мысли вырвутся из жемчужинки, в которую она превращалась. И все-таки ее услышали. Несколько мгновений ничего не происходило — смолк чарующий голос, белое сияние висело перед глазами… А потом что-то теплое легко коснулось ее губ, и сияние начало таять. Княжна вновь ощутила себя человеком и увидела, что стоит на берегу реки, а Всеслав держит ее за руки.
Едва придя в себя, она вдруг так испугалась, что отшатнулась от него, чуть не упала, и ему пришлось снова поймать ее. Но Елисава, обретя равновесие, резко отстранилась. Заклинание, превращение, поцелуй-призрак, снявший чары, — все вместе всколыхнуло ее прежний страх перед Всеславом. Этот человек действительно был сильным чародеем, и напряженный пристальный взгляд его серых, дымчатых, туманных глаз из-под нависших бровей сейчас пугал Елисаву почти так же, как в день их первой встречи.
А ничего не было: ни поцелуя, ни превращения живой девушки в скатную жемчужинку. Халльдор и двое его товарищей-варягов, полочане возле ладей — все они видели только, что князь Всеслав и старшая Ярославна стоят рядом, только у него чересчур сосредоточенный вид, а у нее — рассеянный.
Елисава думала, что уже хорошо его узнала, — а в нем таились такие глубины, о которых она не имела представления. Нечто такое, чему вовсе не было места в ее мире и чего ее приучили бояться как дьявольских происков. Познакомившись с ним, княжна узнала, что и в державе, в которой она живет, и в истории ее собственного рода, и в жизни вообще есть много такого, о чем она и не подозревала в Киеве. Словно девушка из сказки, она покинула обжитые знакомые места и углубилась в темную чащу дремучего леса, полного опасных чудес. Но в эту чащу ходят не зря: оттуда возвращаются мудрее, взрослее, научившись гораздо лучше понимать мир и свое место в нем. Всеслав, князь-оборотень и кровный родич Елисавы, стал Серым Волком, унесшим ее за грань познанного, и она боялась его, как боятся всякого, стоящего одной ногой за гранью Того Света. Неужели были времена, когда все князья были такими? Наверное, именно в этом состояло их предназначение? Но ее предки-варяги, особенно дед Владимир и отец Ярослав, очень сильно изменили подвластный им мир. И Всеслав — последний осколок того мира, в котором правили законы рода и старые боги и которого больше нет.
— Не бойся, — сказал Всеслав. — Как ты захочешь, так и будет. Я тебе мешать ни в чем не стану. Поезжай за море, выходи за кого хочешь, за этого ли, за другого ли… Кого ни выберешь, в Нореге княгиней станешь. Я тебя только об одном попрошу…
— Попросишь? — повторила Елисава. Ей казалось даже странным, что он просит ее, хотя сам может сделать все, что только захочет.
— Ярослав Киевский, само собой, не обрадуется, когда узнает, что мы тут наделали. И спор наш в Луках не кончится. Я и за Смоленск буду биться, а дадут боги сил — и за Киев.
— За Киев? — в изумлении повторила Елисава.
— Мой отец из сыновей Владимира и Рогнеды был старшим, ему и наследство первому причитается. Может, из Ярославова гнезда я с тобой одной родственную любовь имею, как должно быть, а братья твои меня оборотнем и зверем лесным почитают. Трудно нам будет друг в друге братьев увидеть. И я тебя вот о чем попрошу: не вмешивайся и мужу — кто бы им ни оказался — не давай. Пойми, сестра: если Ярослав Киевский наш, Изяславов, род под корень изведет, как все другие роды извел, этого ему никакие боги уже не спустят — ни старые, ни новые. Слишком много родной крови он пролил, слишком долго терпение богов испытывал — еще немного, и не стерпят боги, и сам его род с земли исчезнет без следа. Не помогай ему и братьям свой же род погубить.
