Егор расслабил петлю намордника. Первобытный рёв поверг его в дрожь, лицо Быкова обдало шмотьями вонючей слюны. Он принёс кусок мяса с плота и подсунул медведю.
— На, поешь, бедолага. Эко тебя выкручивает. Не нравится в плену? Хоть наговорюсь с тобой за ночь. Эх! Марико, Марико…
Зверь притих от человеческого голоса и вяло кусанул мясо. Голос заставил позабыть об унижении, захрустели косточки на зубах, и, видимо, вспомнил хозяин тайги об удачных охотах на оленей, о брачных боях в начале лета, потому что тяжело по-человечески вздохнул.
А Егор ещё сунул к его носу соблазнительный шмат оленины. Насытившись, медведь повернулся с бока на живот и подмял под себя связанные лапы, задремал, подёргивая круглыми ушами. Пробудился, услышав голос:
— Хватит спать! Всю зиму продрых и опять мостишься? — Егор подсел к нему и погладил напрягшийся загривок. — Ох, псиной же несёт от тебя! Косолапый? Река под боком, а не банишься. Блохи ить сожрут живмя.
Вот что, брат. Скушно мне одному плыть, тоска обуяла. Завтра закачу я тебя на плот — и двинем совместно. Подкормлю в дороге мяском, а там и выпущу. Гуляй себе, да боле не лезь к людям. Смерть от этого примешь раньше времени, а ты — мужик хоть куда. Небось, медведица есть молодая…
Зверь молчал, только порыкивал от непотребного нахальства — прикосновений к себе. Злобы не видел в своём противнике, любопытно пялился на того маленькими глазками. На ночь Егор завязал ему пасть, чтобы не порвал зубами пути, и уснул у костра.
Медведь вслушивался в ночь. Мерно плескалась и шумела неиссякаемая река, где-то трещал валежник под острыми копытами сохатого, от огня наносило горьким дымом и пугающим запахом человека.
Они плыли вдвоём по широкой воде. Медведь жадно пил, расправившись с большими кусками мяса. Сытость примирила зверя с человеком, и хоть амикана подмывало хватануть обидчика за ногу — он сдерживал себя и покорно ждал.
А Егор безумолчно болтал… Следующим утром оставил зверя на косе — больно прожорлив и молчалив. Отплыв, дернул за верёвку. Завязанные петлями узлы соскочили с лап и пасти зверя, тот встал и, не оглядываясь, рванулся в тайгу. Сзади подхлестнул голос:
— Поке-е-едова-а! Амика-а-ан-сэнсэ-э-эй!
Впереди плота плясали гребешки волн. В их плеске слышался голос Марико. Чирки-уточки пролопочут в полёте, и вздрогнет путник — чудится смех Марико. Ветер обдаст нежной зеленью берегов — так пахли волосы Марико…
Затужился Егор: «Господи-и, не дай тронуться умом», — молил, глядя на хмурые скалы, что плутали вершинами меж занебесных царств, где витала душа Марико… И опять терзался…
Утренний туман на водой — в белом кимоно Марико…
На месте былых стоянок табора эвенков и Парфёнова не было. Тёмные жерди от чума разметало зимним бураном, пустой лабаз чернел в ельнике гнездом дьявольской птицы. Егор обошёл всё кругом, перетаскал вещи и провиант на лабаз и отпихнул шестом плот на стремнину.
Переночевал Егор на берегу у костра, а утром набил продуктами сидор, решил идти к старым землянкам, надеясь застать там Игнатия. В пути отыскивал оплывшие смолой затёсы, угадывал на мху прошлогодние следы каравана оленей и медленно двигался на запад.
Питался дичью, брусникой, пёк на камнях из муки пресные лепешки… и никак не мог обрести душевное равновесие. Марико, словно невидимо, шла за ним, являлась в снах. Он просыпался разбитым и угнетённым.
У Егора возникали мысли бросить всё и выйти к людям на далёкий прииск Незаметный. Многое бы Быков отдал сейчас, чтобы забыть прошлое — постылую Манчжурию, банду офицеров в Харбине, Кацумато, расшевелившего его душу…
Нет возврата на китайщину, он уже это твёрдо знал, — только, как его примут люди на новом месте, какой платой заплатить за грехи отца и своё вынужденное бегство из Росси, как наладить новую жизнь с пользой и радостью. Он вздыхал и надолго задумывался.
Только через десять дней блужданий по тайге он вышел в знакомые места. Обе землянки были пусты, шурфы обвалились. На последней стоянке Егор стал мыть золото без особой охоты. Провизия кончилась, теперь он перебивался случайной дичиной и рыбой.
Силы в тяжёлой работе быстро иссякали. Тогда старатель взял лопатку с короткой рукоятью, лоток Парфёнова и тронулся в обратный путь. У реки жил дня три, отъедался продуктами из лабаза. На карте, обнаруженной во вьюке Марико, нашёл пристань Укулан на реке Алдан и прикинул дорогу туда.
Проще всего было сплавиться до устья Тимптона, а потом пёхом уйти к пристани. В лабазе оставил подарок Лушке — белое кимоно Марико, записку Парфёнова и срубил новый плот. На вязку пошли все оставшиеся верёвки, для надёжности скрепил паромчик жгутами тальника и, наконец, отчалил от безлюдного берега.
Паром огруз в воде от тяжести и неустойчиво колебался на волнах. На второй день Егор угадал застрявший в камнях свой старый плот и перебрался на него. Плыл долго, а река всё не кончалась. Кружилась петлями в оковах лесистых берегов, раздавалась вширь от притоков и становилась всё спокойней.
Широкие косы были выстланы валуньём и галечником, с шумом вырывались из безымянных распадков ручьи и речки, ходила в прозрачной воде черноспинная рыба. На зорьках по марям кормились сокжои и сохатые, медведи вперевалку обходили границы своих владений, в небе парили ястребы и орланы.
Всё это Егор видел с медленно и бесшумно несомого водой парома. И казалось ему, что он один остался из людей на всем белом свете, затерялся в этих пространствах навеки…
Уже в который раз вытаскивал письмо и вслух начинал читать:
«Егор, здравствуй!..»
В устье большой реки, впадающей в Тимптон с правого борта, Егор увидел четыре тунгусских приземистых чума и пасущихся рядом оленей. Пристал к берегу и, отмахиваясь от наседающих собак, пошёл к дымам костров.
На полянку высыпали остроглазые ребятишки, женщины что-то тревожно прокричали в тайгу. Оттуда легко выбежал молодой парень с берданкой в руках и, остановился, поджидая. Егор подошёл к нему.
— Здравствуйте!
— Оксе… Капсе дагор, здравствуй, — уверенно обронил невысокий крепыш с простодушным скуластым лицом, — золото-могун ищи, тайга долго ходила, да, Иолог, да?
— Да, геолог…
Эвенк разулыбался и довольно цокнул языком, закинул ремень берданки за плечо.
— Собсем наш лючи, советский! Гостем будешь, — протянул Егору руку. — поп меня Васькой крестил, прорубь воду окунал. Васька Попов я, оленей пасу. Пошли к костру, однахо, чай будем мноко пить, говорить будем. Расскажи о паровоз-нарте, пароход я уже видал. Паровоз хочу видеть.
