Второй гребец, с окладистой бородой, легко заработал веслом и, как бы между прочим, спросил:
— Ты чё же, паря, в одиночку, што ль, бродишь?
— В одиночку.
— Не боишься шарахаться? Тут ишо банды в тайге блудят от старого режиму. Артемьев дурит в тайге, да и много иного сброду. Пришлёпнут ни за грош.
— А чего бояться, не впервой.
— Ишь ты-ы-ы… Лешак тя дери. Такие отчаюги везде нужны. Не сгинешь понапрасну, ежель уверен в себе.
Они подгребли к барже и кинули на крюк чалку. На корме была широкая будка из досок, из неё торчала жестяная труба, из которой пластался синий дымок. Бородач передал Егору тюки и вылез последним из лодки.
— Погодь, парниша, леший тебя дери. Величать-то как тебя, приблудный, запамятовал спросить.
— Егором, по фамилии Быков.
— Фамилия у тебя настырная. Меня Алёхой кличут, леший тя дери. Тожеть вот добираюсь на прииски с Омских аж степей, ездил отсель семью проведать, санным путём попал в Якутск. Ох, хватил лиха при тамошних морозах!
— Давно уже стараешься в Незаметном?
— Да, почитай, спервоначалу. Страх рассказать, что было тогда, ежель интерес есть, обскажу.
— Послушаю с удовольствием.
Протиснувшись в низенькие дверцы будки. За маленьким столиком на нарах сидели ещё двое попутчиков. Один в полувоенном френче, аккуратно выбритый, второй — лохматый детина с оплывшим лицом.
Бритый представился инженером Артуром Калмасом, ехал он в Незаметный налаживать работу гидравлик — мощных промывочных приборов, работающих от напорной воды.
Детина назвался Костей Драным и сам не знал, куда и зачем направляется, — главное — толочься в гуще людской. Без всякого стеснения он вдруг спросил у новичка:
— А спирт у тебя е, малец?
— Нету, с эвенками остатки выпил.
Костя разом потерял к нему интерес и печально уставился в узкое оконцо на рябую от дождевых капель реку. Калмас начал расспрашивать Егора о том, как живут при советской власти казаки на Аргуни. Выручить могла только «легенда» Кацумато. Быков сокрушённо махнул рукой.
— Да я уже три года дома не был, приискательствовал в тайге. Провианту накуплю и опять ухожу. Не ведаю, как там живут.
Но Артур насторожился.
— Много намыл в прошлом сезоне?
— Фунтов десять…
Драный оглушительно расхохотался и облапил Егора за плечи.
— Ох, брехать ты здоров! Малец. Да я за всю жизнь столько золота в карты не выиграл. Ты токо послухай его. Леший омский, вот травило посадили, почище тебя. Ты нам ещё не всё рассказал про начало работ в Незаметном… побреши ещё.
Калмас отстранил Драного.
— Постой, не мешай. И где же вы так фартово старались, Егор?
— В тайге, — усмехнулся Быков, — в притоках Тимптона.
— Так-с, до песков глубоко?
— Всяко, от двух до трёх сажен, — Егор понял, что его экзаменуют, — но, в основном, брали на щетке в узком месте долины, где россыпь зажата скалами.
Инженер, видимо, удовлетворился ответом. Долго крутил лоток, в ворсинках древесины отыскал крупинку золота и повеселел.
— Скоро мы эти дедовские инструменты заменим мощной техникой. Смонтируем экскаваторы, закупим драги, грузовики «Бюссинги», и дело пойдёт куда бойчей. Размоем напором гидравлик вековую толщу мерзлоты и дадим стране сотни пудов золота.
Эти глухие края преобразятся, проведём сюда железную дорогу, электричество, и вырастут здесь светлые города социализма.
Вольдемар Бертин, своим открытием, заложил первый камень в фундамент валютного цеха республики. Нам нужно золото, много этого металла, чтобы восстановить промышленность, строить заводы и электростанции.
Егор жадно слушал инженера, прихлёбывал кирпичный чаёк из свой мятой в походах кружки, глядел через полуоткрытую дверь на незнакомые берега реки, на пыхтящий от натуги колёсный пароходик «Соболь», вестник прогресса в этих глухих краях.
На барже громоздились тяжёлые запчасти первой драги, перевозимой с Ленских приисков. Калмаса перебил Костя.
— Артур Карлович! Ты — вроде и человек солидный, а заодно с ними, — он кивнул головой на Егора и Алёху, — брехнёй занялся. Надоел ты своими сказками. Брешешь тёмным людям почем зря, а мы уши и поразвесили.
Вона Леший разинул пасть от восторга, думает, ему энта социализма туды живьём влетит с кулем золота и жратвой, — он зевнул и разморено откинулся на нары, — не дождуся этова Томмоту, глотку нечем смочить, а ты базланишь о райских временах. Пролетарьяту выпить негде! Эт што за жисть!
— Человек, думающий о своём брюхе и похотях, подобен скотине, — не сдержался инженер и презрительно оглядел верзилу, — надо учиться, работать, а не пьянствовать и паразитировать.
— Гы-ы… Я и так учёный, из дерьма кручённый. Душу мою не замай! Слышишь? А за скотину опосля с тебя спросится, — он сделал свирепое лицо и скрипнул для устрашения зубами, — меня на каторге все жандармы страшились, и ваши, политические, потрухивали. Гляди у меня, не балуй шибко… река глубокая.
— Ну, это ты брось, — не обратил даже внимания на угрозу Калмас, — уголовники нам были не помеха, а даже многие из них, под нашим влиянием, стали настоящими людьми и красными бойцами. Ты особо своими кулаками не храбрись, никто тебя не боится, — Артур отвернулся к окну и замолк.
Пароход причалил к пристани Укулан. Егор перенёс вьюки на берег и нерешительно остановился, не зная, куда податься и где прибиться на ночь.
— Что затужился, товарищ Быков, идём со мной, определимся на временный постой, — подошёл к нему Артур Калмас.
Егор вздрогнул от слова «товарищ», впервые назвали его так. Замялся, не зная, что ответить.
— Да я привычный, у костерка перебьюсь…
— Нет-нет, так дело не пойдёт. Вот в том бараке заезжка, есть печка и нары. Мне капитан показал. Там подождём подводу с Незаметного. А я сейчас сплаваю лодкой на ту сторону реки, нужно побывать в Томмотском совете.
Егор поблагодарил инженера и, взвалив вьюк на спину, пошёл к бараку. Алёха из Омска помог нести второй вьюк. У него самого была лишь тощая котомка да притороченный к ней свёрнутый мехом наружу полушубок.
Обширный барак оказался переполненным самым разным людом. Некоторые спали на нарах, шестеро приискателей дулись в карты и пили водку в сплошной завесе табачного дыма. Костя Драный уже угостился и, весело скалясь, артистически тасовал карты большими лапищами.
Егор нашёл свободный угол, сиротливо огляделся. Невесело было тут, грязно и тесно. От наглого смешка Драного плутала тоска в глазах Алёхи. За занавеской из тонкого ситца плакала навзрыд какая-то баба, и ей вторил задышливым криком младенец. Так неприютно показалось Егору в бараке, что он встал и вышел на вольный воздух.
