Партия придерживается социалистического учения. Она долго колебалась, прежде чем перейти к политической борьбе и первые шаги по этому пути встречали сильное порицание со стороны большинства партии, как отступление от социализма. Но ряд виселиц и других мер, показывавший необходимость сильного отпора правительству, заставил партию решительно перейти на путь борьбы с правительством, при которой террористические факты являлись одним из важных средств. Упорство же в посягательствах на жизнь покойного государя вызывалось и поддерживалось убеждением, что он коренным образом не изменит своей политики, а будут только колебания. Виселицей больше или меньше, народ же и общество будут оставаться в прежнем вполне бесправном положении».
15 марта российские газеты писали: «…арестована дочь действительного статского советника Софья Львовна Перовская – сообщница Гартмана, подававшая ему сигнал для взрыва в ноябре 1979 года под Москвой, она же подруга Желябова и руководительница Рысакова – женщина невысокого роста, худая, скромная, ничем по внешности не похожая на нигилистов». Среди революционеров Перовская пользовалась большим уважением и влиянием за трезвый и ясный ум, стоическую строгость к себе, твердость убеждений, инициативность и чувство долга. Грациозная голубоглазая блондинка удивляла товарищей своим бесстрашием. Народовольцы говорили, что Перовская совершенно лишена чувства страха, но не опасности. Виртуозно она могла изображать мещанок, модисток, учительниц, фельдшериц, дипломы которых имела, горничных, уличных торговок. После взрыва царского поезда в ноябре 1879 года под Москвой она не уехала оттуда как можно раньше, а находилась в толпе у искореженных вагонов, чтобы выяснить его результаты. Она бежала по пути в северную ссылку в 1878 году не тогда, когда это было ей удобно, а тогда, когда ее охраняли не добрые, а жестокие жандармы. Добрых она подводить под наказание не захотела. Она была серьезна и деловита, сосредоточена и неутомима, энергична и колоссально работоспособна, месяцами работала за четверых. Перовская руководила студенческой группой, рабочим кружком, наблюдательным отрядом, активно учавствовала во всех покушениях на Александра II. Она великолепно разбиралась в людях, производя на них неизгладимое впечатление. Обаяние ее личности привело в «Народную волю» больше людей, чем это сделали все остальные народовольцы, вместе взятые. Когда в сентябре 1879 года она согласилась стать членом партии «Народная воля», Исполнительный Комитет совершенно справедливо пришел в полный восторг. Почти сразу ее стали называть человеком-образцом революционного долга. Она никогда ни на что не жаловалась. После того, как Перовская твердой и грациозной рукой довела до конца седьмое-восьмое покушение на императора, она не уехала из Петербурга, а пыталась спасти товарищей и добиться среди подданных наибольшего эффекта от цареубийства. Заболев от нервного переутомления, она потратила на лекарства пятнадцать рублей и просила Исполнительный Комитет утвердить эти расходы. Ее могучий дух, обаяние ее имени много лет после ужасной гибели передавался от революционера к революционеру. Вокруг «Народной воли» собирались тысячи сочувствующих, в обществе чуть ли не открыто собирали деньги для организации новых покушений. Борьба грозного Исполнительного Комитета из трех десятков человек против колоссального государственного аппарата империи была бы невозможной, если бы в обществе руководителей страны не называли обособленной бандой, ненавистной всей мыслящей России, кроме шпионов, жандармов и осведомителей. 22 марта Софья Перовская написала и передала матери письмо, которое стало известно в России и Европе:
«Дорогая моя, неоцененная мамуля. Меня все давит и мучает мысль, что с тобой? Дорогая моя, умоляю тебя, успокойся, не мучь себя из-за меня, побереги себя ради всех, окружающих тебя, и ради меня также.
Я о своей участи нисколько не горюю, совершенно спокойно встречаю ее, так как давно знала и ожидала, что рано или поздно, а так будет. И право же, милая моя мамуля, она вовсе не такая мрачная. Я жила так, как подсказывали мне мои убеждения; поступать же против них я была не в состоянии; поэтому со спокойной совестью ожидаю все, предстоящее мне. Единственно, что тяжелым гнетом лежит на мне, это твое горе, моя неоцененная. Это одно меня терзает, и я не знаю, что бы я дала, чтобы облегчить его.
Голубонька моя, мамочка, вспомни, что около тебя есть еще громадная семья, и малые и большие, для которых для всех ты нужна, как великая своей нравственной силой. Я всегда от души сожалела, что не могу дойти до той нравственной высоты, на которой ты стоишь, но во всякие минуты колебания твой образ меня всегда поддерживал. В своей глубокой привязанности к тебе я не стану уверять, так как ты знаешь, что с самого детства ты была всегда моей самой постоянной и высокой любовью. Беспокойство о тебе было для меня всегда самым большим горем. Я надеюсь, родная моя, что ты успокоишься, простишь хоть частью все то горе что я тебе причиняю, и не станешь меня сильно бранить. Твой упрек единственно для меня тягостный.
Мысленно крепко и крепко целую твои ручки и на коленях умоляю не сердиться на меня. Мой горячий привет всем родным. Вот и просьба к тебе есть, дорогая мамуля, купи мне воротничок и рукавички, потому запонок не позволяют носить, а воротничок туже, а то для суда надо хоть несколько поправить свой костюм: тут он очень расстроился. До свидания же, моя дорогая, опять повторяю свою просьбу: не терзай и не мучай себя из-за меня; моя участь вовсе не такая плачевная, и тебе из-за меня горевать не стоит.
Твоя Соня
22 марта 1881 г.»
Перед арестом Софья Перовская готовила нападение на Петропавловскую крепость, чтобы отбить своих товарищей. Штурмовать казематы тремя сотнями народовольцев, студентов и рабочих при их поддержке и атаке с моря и реки Невы младшими офицерами – членами военной организации «Народной воли», совсем не означало побег и освобождение заключенных. Атакующие могли ворваться в Петропавловскую крепость, но выйти бы оттуда с освобожденными товарищами уже не успели, были бы блокированы подоспевшим жандармским подкреплением. Исполнительный Комитет решил освобождать товарищей во время перевозки в суд, или по дороге к месту казни. Осужденных должны были везти по Литейному проспекту. Три группы рабочих по сто человек с трех пересекающихся с Литейным проспектом улиц во время перевозки захваченных народовольцев должны были налететь на конвой, увлекая за собой толпу. Находящийся в средней группе десять-пятнадцать морских офицеров должны были прорваться к Желябову, Перовской, Кибальчичу и их товарищам, отбить их и спрятать в толпе. План Исполнительного Комитета имел все шансы на осуществление, но власти предприняли беспрецедентные меры охраны. Первомартовцев при перевозе в суд сопровождали двенадцать тысяч солдат петербургских полков и огромное количество полицейских и жандармов. Современники писали, что по пути перевозки первомартовцев не было только артиллерийских батарей. К процессу первомартовцев было приковано внимание всей России и Европы и любые его детали тут же становились широко известны. Обществу была очевидна предсказуемость приговора. Великий русский писатель Лев Толстой в открытом письме Александру III писал:
«Дерзко и безумно мне, исполненному зла человеку, требовать от Вас той силы духа, которая не имеет примеров, требовать, чтобы Вы, русский царь, под давлением всех окружающих, и любящий сын после убийства отца, простили бы убийц и отдали бы им добро за зло. Но не желать этого я не могу, не видеть того, что всякий шаг Ваш к прощению есть шаг к добру, всякий шаг к наказанию есть шаг к злу, – не видеть этого я не могу.
Вам скажут: выпустить всех, и будет резня, потому что немного выпустить, то бывают малые беспорядки. Они рассуждают так, говоря о революционерах как о каких-то бандитах, шайке, которая собралась, и когда ее переловить, то она кончится. Но дело совсем не так. Не число важно, но то, чтобы уничтожить их закваску, дать другую закваску. Что такое революционеры? Это люди, которые ненавидит существующий порядок вещей, находят его дурным и имеют в виду основы для будущего порядка вещей, который будет лучше. Есть только один идеал, который можно противопоставить им: тот, из которого они выходят, не понимая его и кощунствуя над ним, тот, который включает их идеал любви, прощения и воздаяния добра за зло.
Государь! По каким-то роковым, страшным недоразумениям в душе революционеров встала страшная ненависть против отца Вашего, ненависть, приведшая к страшному убийству. Ненависть эта может быть похоронена с ним. Революционеры могли – хотя и несправедливо – осуждать его за гибель десятков своих. Но Вы чисты перед всей Россией и перед ними. На руках ваших нет крови. Вы – невинная жертва своего положения. Вы чисты и невинны перед собой и перед Богом. Но Вы стоите на распутье. Несколько дней и, если восторжествуют те, которые говорят и думают, что христианские истины только для разговоров, а в государственной жизни должна проливаться кровь и царствовать смерть, Вы навеки выйдете из того блаженного состояния чистоты и жизни с Богом и вступите на путь тьмы государственных необходимостей, оправдывающих все и даже нарушение закона Бога для человека.
