лампочку.
И действительно, когда комната осветилась мягким теплым светом, углы утонули в густом полумраке, — стало красивей и уютней. Все одобрили сашину покупку. Даже скупой на похвалу Алеша одобрительно заметил:
— И верно, куда приятнее стало в комнате. Удачная мысль!
Коля отвел глаза от абажура и посмотрел на Сашу. В майке и трусах, подогнув ногу под себя, он сидел за столом и писал. Видимо, дела у него ладились: он не отрывал взгляда от бумаги, перо бегало безостановочно.
Коля с минуту наблюдал за ним, потянулся, хотел встать, но потом раздумал: еще Саше помешаешь заниматься. Да и делать все равно нечего, отчего не поваляться лишнюю минутку? Перевернувшись на грудь, он подпер руками щеки и задумался.
Вот уже больше месяца прошло, как Коля поселился в комнате № 22, а все еще не переставал удивляться — до чего интересные попались соседи! Больше всего удивляла их настойчивость. Алеша, что задумает, то и сделает, можно не сомневаться. Саша — тот увлекается часто, а терпения у него маловато. Но и он старается не отстать от Алеши.
Алеша всегда спокойный, рассудительный, выдержанный, никогда лишнего слова не скажет. Саша — порывистый, иногда даже суетливый, разговорчивый и уж совсем никакой выдержки нет — что подумал, то и сказал.
И наружность у них совсем разная. Алеша высокий, с широкими крутыми плечами, худощавый, но сильный. Как-то попробовали побарахтаться с ним в комнате — Алеша уложил Колю в кровать как маленького, руками словно железом сковал. А ведь он, Коля, в ремесленном и в колхозе был не последним среди ребят по своей силенке. Лицо у Алеши продолговатое, нос прямой, тонкий, волосы светлые, прямые, глаза серые, небольшие, но взгляд такой прямой, что его трудно выдержать.
Саша коренастый, с пухлым, круглым лицом, полными румяными щеками. Волосы темные, курчавые, нос большой, глаза черные, выпуклые, широко открытые. Саша давно, еще до приезда Коли, увлекся стихами. Пишет и пишет, хотя каждый день собирается бросать это дело. Наизусть стихов знает столько, что даже трудно себе представить, как он умудряется их запоминать. Перечитал и заучил уйму стихов, потом решил писать сам. Вороха тетрадей исписал: вон сколько их по всем углам комнаты.
И, наверно, не плохие стихи. В стенной газете не бракуют. Слышал, как Клава Волнова сказала: «Ты у нас в литейной самый первый поэт. Напиши стихотворение к празднику Советской Армии. Такое тебе комсомольское поручение». А Клава Волнова, наверное, разбирается в стихах.
Алеша, тот совсем другой человек. Алеша уважает технику, пожалуй, даже побольше, чем Саша свои стихи. Он серьезный парень. Недаром с ним советуются, к нему прислушиваются не только он с Сашей. Часто и из соседних комнат приходят ребята, чтобы поговорить о своих делах.
Вот вошло ему в голову, что он может набить тысячу опок за смену. Тысячу опок на мелкой формовке, когда норма по алешиным деталям всего полтораста штук. Надо же задумать такое! Коля как-то разговорился с Клавой Волновой. Она сказала, что на московском заводе есть формовщик, который на этих деталях давал, самое большее, девятьсот штук. Москвич, старый рабочий, и тот смог дать только девятьсот, а Алеша задумал его перегнать!
По всему было видно, что Клава не только одобряла алешину затею, но и болела за нее всей душой. Даже разговаривать об этом спокойно не могла, волновалась: «Понимаешь, Коля, тут дело не в том, что наш Алеша прославится. Совсем не в этом! Дело в том, что он всей нашей организации, всему цеху, — да не только цеху, всему заводу, — покажет, как надо бороться за коммунизм! Ведь что это такое — бороться за коммунизм? Для нас, литейщиков, это значит давать возможно больше продукции, и самого хорошего качества. Наш Алеша не свое личное дело делает, а наше общее, коллективное… Ты понимаешь, в чем суть, Коля?»
«Личное, коллективное, коммунизм, продукция…» — не сразу и разберешься, как связать все эти слова, но понятно одно — переживает Клава за Алешу здорово…
У Коли затекли руки. Он лег на спину и начал думать о себе. Хорошо, что после ремесленного он попал в такую компанию. Ребята ему крепко помогают разбираться и в жизни, и в работе. Он замечал, что, может быть, и не сговариваясь, они вели его за собой, направляли его, следили за ним.
Бывало, Саша усаживал его на стул и начинал читать свои стихи. Коля слушал внимательно, но ничем не показывал, нравятся ему стихи или нет. Если ему что и приходилось не по вкусу — он стеснялся говорить. Многое он просто не понимал, а расспрашивать не хотелось.
Сашу выводило из терпения упорное молчание товарища. Он смотрел в упор выпуклыми черными глазами и спрашивал:
— Ну как? Ничего?
Коля видел, что ему не отмолчаться и неопределенно говорил:
— Вроде как бы ничего.
Саша досадливо крутил головой:
— Эх ты — вроде да как бы! Пошли в кино?
В прошлый выходной Саша повел его в горы на лыжах. Что ж, и это хорошо! Нет у него на родине, в барабинских степях, таких густых сосновых лесов, какие разлеглись здесь вокруг завода. О горах и говорить нечего — в Барабе их нет и в помине, кругом степь да степь. Уральские леса и горы вблизи посмотрел — это раз. В отпуск поедет к себе в колхоз — будет о чем ребятам порассказать. А второе — увидел с горы, каким будет этот город, когда отстроится, и в котором он будет работать. Большой город, красивый… Стоящий город!
Алеша тоже не забывал о Коле. Обычно перед концом смены он появлялся у колиного станка и смотрел, как тот очищал механизмы и сдавал их сменщику. Потом шел с ним в душевую. Затем они ходили из цеха в цех. Алеша показывал ему завод.
Особенно понравился Коле главный конвейер.
Как на чудо, смотрел он на рождение грузовика. В те далекие времена, когда он, маленький деревенский мальчишка, жил в колхозе, ему и не снилось, что он увидит когда-нибудь такое. Даже не верилось, что грузовики, без счету пробегавшие по деревне, делались здесь. Слишком простой, будничной казалась обстановка для создания такой умной машины, как автомобиль…
Но это было так: Коля узнавал отдельные узлы и детали машины в пирамидах, сложенных вдоль эстакады. Он видел, как эти детали делались…
Вот исток главного конвейера — рамное отделение. Звонкий клекот пневматических молотков, мощные вздохи прессов неслись отовсюду. Одним нажимом пресса сверкавшая звездой раскаленная заклепка вдавливалась в круглое отверстие, скрепляя собой части рамы.
Потом ее подхватывали электроподъемником и через широкий проем в стене выкатывали на оборку, устанавливали на конвейерные цепи.
