– Как это могут дружить два человека с такими разными характерами?
– Плохо, Юра, наблюдаешь за жизнью, — нравоучительно разъяснял Стрелюк, долговязый парень, всего на один год старше Юрки, но серьезный и пытливый. — В жизни чаще всего так и получается, что дружат люди с разными характерами.
– Как это может быть?
– В дружбе необходимо, чтобы один был авторитетом для другого. В их дружбе авторитетом является Леша. Он выдержаннее, грамотнее и с большим жизненным опытом. Почти всегда Леша выходит победителем в спорах. В спорах, как и в бою, одерживает верх хладнокровие и расчетливость.
– Хотел бы знать: в каких боях ты участвовал, что знаешь, отчего зависит исход боя? — насмешливо спросил Юрка.
– Особым опытом похвастаться не могу, — спокойно ответил Костя. — А знаю это из рассказов участников боев и из литературы.
– Участники боев рассказывают по-разному, — горячо упорствовал Юра. — Каждый представляет, что бой выиграли только благодаря ему.
– Посмотрим, как ты будешь рассказывать о первом бое, — вступает в спор Леша Калинин. — Успех в бою достигается коллективом, совместными усилиями всех участников боя. Стойкость, упорство и разумная инициатива каждого способствуют общему успеху коллектива. И выходит, что каждый участник боя не отделим от коллектива. Я еще не встречал такого, который бы сказал: «Я победил», «Я разгромил». Каждый говорит: «Мы победили», «Мы разгромили», а затем уж добавляет, что им сделано для успешного завершения боя.
Я шел и восхищался пытливостью и здравыми суждениями своих разведчиков. Их определения порой носили наивный характер, но идея была всегда правильной.
Еще в Ельце при каждом удобном случае я старался передать своим подчиненным тот небогатый боевой опыт, который получил за год войны. Рассказал о всех боях, в которых принимал участие, и об ошибках, допущенных мною или другими товарищами. Ошибки подвергались тщательному разбору. Разгорались споры. Каждый приводил свои решения, как бы он поступил в том или ином случае. Такие разговоры не прекращались и в пути. Для этого использовались любые возможности – на марше, привалах, дневках…
Дорога пошла под уклон. Чем дальше мы шли, тем больше ощущалась прохлада. Путь нам преградила маленькая речушка с болотистыми подступами к ней.
Повозка прогромыхала по бревенчатой гати, миновала мостик и свернула с дороги.
– Стоп, — сказал возница, останавливая лошадь.
Надо машину заправить горючим.
Старик ослабил чересседельник, положил перед лошадью охапку сена и соломенным жгутом смахнул с нее пыль.
Воспользовавшись остановкой, разведчики поснимали гимнастерки, побежали к речке. Дуся тоже сбросила кофточку и, войдя по колено в воду, начала умываться. К большому моему удивлению, я увидел шрам на ее спине, у правой лопатки. По всей вероятности, это был след огнестрельного ранения. Что бы это значило? Ведь она и словом не обмолвилась об участии в боях.
Отдохнув, мы снова выступили в путь. С каждой минутой становилось все жарче. Зной как бы повис в воздухе. Было настолько тихо, что казалось, слышно, как растет трава. Даже птицы перестали порхать среди ветвей, не было слышно их щебета.
Лениво плетется лошадка, увлекая за собой телегу. Колеса выписывают замысловатые кренделя и временами вздрагивают, натолкнувшись на корни деревьев. От этого телега наклоняется то в одну, то в другую сторону и издает жалобный скрип.
Дорога приводит нас в лесную чащу. Ветви деревьев сплетаются над головой, образуя зеленый туннель. Становится темно и прохладно. Под ногами сырость и грязь, резко ощущается запах прелых листьев, гниющих деревьев и растений.
Комары не упустили случая воспользоваться поживой. Они вмиг облепили путников и лошадь. Мы отбивались ветками и пилотками. Комары лезли в рот, нос, глаза, забирались в рукава и за воротник рубашки. Лошадь усиленно замахала хвостом, задергала кожей и ускорила шаг.
Возница шел рядом с телегой и веткой отгонял от лошади комаров, наседавших на нее, то и дело повторяя:
– Эка напали на Рыжика. Но-о, пошевеливайся.
Разведчики шли за подводой и перебрасывались шутками.
Дуся в маленьких, хорошо подогнанных сапожках, раскрасневшаяся и свежая, шла легкой пружинящей походкой, как будто и не остались позади пятнадцать километров утомительного пути. Ее влажные светлые волосы рассыпались по спине, и над ними роем вились оводы.
– Как самочувствие? — спросил я ее.
– О, хорошо. Я даже и не представляла, что есть такие большие леса, — сказала возбужденно девушка. — А ведь сама-то курская.
– Нравится тебе с нами?
– Да.
– А как наши ребята?
– Кажется, неплохие, — неопределенно сказала Дуся, подумала и добавила: — Правда, я их почти не знаю.
– Сейчас как раз время знакомиться. Наша работа особенная. Необходимо, чтобы каждый из нас знал о товарище все и верил в него. Не так ли?
– Конечно. Мне говорили про вас, когда назначали в группу. Я думаю, что мы будем довольны друг другом, — сказала Дуся и пытливо посмотрела на подошедших к нам разведчиков.
– А про тебя нам не успели рассказать, да никто и не сумеет этого сделать, кроме тебя. Сказали только, что ты хорошая радистка, — сказал я, глядя на смутившуюся девушку. — Может, ты сама нам расскажешь?
– Да и говорить-то нечего.
– Но все же?
Установилось неловкое молчание. Дуся о чем-то сосредоточенно думала, потом глубоко вздохнула и начала рассказывать.
– До войны я с мамой и братиком жила в Курске. Отец четыре года как умер. Я мечтала стать врачом. Но окончила всего девять классов, и началась война. Я вместе с подружками пошла в военкомат и попросила, чтобы направили на фронт. Но мне там ничего определенного не сказали. Велели прийти на следующий день. Понимаете, пришла домой и не могу найти себе места, — все больше воодушевляясь, рассказывала Дуся. — Думаю: что если направят в тыл!? Мне предлагали работать в госпитале, но я отказалась.
Прихожу на следующий день, и меня направляют на курсы медсестер. Мне непременно хотелось попасть на передовую…
– А попала в глубокий тыл, — сказал с ехидцей Юра.
– И попала на передовую, — невозмутимо продолжала Дуся. — Была медсестрой в стрелковом батальоне.
– В бою приходилось быть? — спросил я.
– А как же? — удивилась Дуся. — Батальон вел бои, а я перевязывала и вытаскивала раненых.
Разведчики притихли и старались держаться поближе к радистке, чтобы лучше слышать ее рассказ.
– Ох, и тяжело было, — простодушно рассказывала Дуся. — Первый бой я почти не помню. Только одного раненого и вытащила с поля боя. Пули воют, я не могу головы поднять. Снаряды и мины рвутся где-то в стороне или позади, а мне кажется, что все они направлены на меня. Даже сейчас, как вспомню, так стыдно делается. Я и тогда два дня избегала встреч с товарищами. Мне казалось, что все видели, как я себя вела, и осуждают мое поведение. Но никто и слова упрека не сказал. Политрук даже похвалил, что раненого вынесла. Я не могла выдержать, заплакала и все ему рассказала. А он говорит: «В первом бою бывает и хуже». Дуся замолчала. Ее никто не торопил. Некоторое время шли молча.
– А потом привыкла, вернее, приноровилась. Стала разбираться, что к чему, — продолжала Дуся. — В одном бою, точно не помню места, где-то под Мценском, я перевязала пулеметчика, раненного осколками в обе руки. Идти в тыл он отказался и остался возле пулемета, чтобы помогать товарищу, который заменил его. Слышу: пулемет заработал, и я поползла к следующему раненому. Не успела отползти и десяти метров, как пулемет замолчал, и я услыхала голос пулеметчика, которого только что перевязала: «Сестричка, Димку убили. Стреляй!» Я сначала не поняла, к кому это относится. Оглянулась по сторонам, встретилась взглядом с пулеметчиком. Он смотрел на меня злыми глазами и кричал: «Стреляй! Кому говорят?!» Теперь я поняла, что это он мне велит стрелять, а мне ни разу не приходилось и за пулемет-то держаться. «Ползи, — кричит, — я укажу, как стрелять». Пулемет был заряжен. Когда я подползла, он показал, за что браться и где нажимать. К моему удивлению, пулемет начал стрелять. Я даже испугалась, а пулеметчик все подбадривает. Почувствовав себя увереннее, я даже начала целиться. И вдруг увидела, как упал первый убитый мною гитлеровец. В сердце точно что-то оборвалось. Я выпустила ручки, и пулемет замолчал. «Ты их, сестричка, с рассеиванием полосни. Поведи пулеметом из стороны в сторону», — посоветовал пулеметчик. Я чуть шевельнула руками и почувствовала, как «максим» послушно заскользил в сторону. Пули полетели веером, и сразу же в цепи гитлеровцев свалились несколько человек. Что дальше было – страшно вспоминать. Стреляю, а немцы все ближе и ближе. До них уже не больше пятидесяти метров. Казалось, ничто их не сможет остановить. Они шли разъяренные, с перекошенными от злобы лицами. Отходить было поздно. Последнее, что я помню – это сильный удар в правое плечо. Что-то горячее обожгло спину, в голове зашумело, я почувствовала резкую боль и потеряла сознание. Когда пришла в себя, бой кончился. Меня поместили вместе с другими ранеными в медсанбате, а оттуда вывезли в госпиталь.
