В «козле» мирно похрапывал Петро, а над Севастополем метались лучи прожекторов. Было тихо-тихо, только в стороне Сапун-горы натруженно гудел грузовик, видно, один из тех, что подвозили боеприпасы.
— Охфицеры, тримайсь! — весело гаркнул проснувшийся Петро и тронул «козла».
9. Жди меня
— Ты спишь?
— Сплю. А ты?
— Я тоже…
— Эх, дьявол, какой сон перебил!.. В Киеве у матери был, а ты все испортил…
Застонала железная никелированная кровать. Димка перевернулся на другой бок и затих, пытаясь досмотреть хороший сон. В черном окне видна Большая Медведица. Где-то далеко ухали бомбы. Наверно, в районе Балаклавы.
Нас разбудил страшный нарастающий вой. Мы в страхе вскочили с постелей, не понимая, что происходит. Бомбы? Нет. Это слишком сильно для бомб. Обычного сопровождения зениток не было. В открытое окно светила высокая луна…
— Ложись! — успел крикнуть Димка.
Вой перешел в рев, от которого завибрировали внутренности. Раздался взрыв. Мне показалось, что гостиница наша покачнулась и сдвинулась с места. Струя воздуха распахнула двери, сорвав их с крючка.
Наступила тишина. Только где-то на передовой перестукивали редкие выстрелы и постукивал короткими очередями пулемет.
— Одевайся, пойдем выйдем наружу. Мне что-то не по себе…
Наспех одевшись, мы вышли на улицу. В глубине темного провала ворот спал в «газике», похрапывая, Петро.
— Подумать только — спит! Неужели он ничего не слышал?
На Северной стороне залаяли, заторопились зенитки. Охнули одна за другой несколько бомб. Бледные лучи прожекторов заметались под луной и вдруг все разом упали на землю. Снова ночь окунулась в тишину…
Мы вышли на Графскую пристань. Над площадью возвышалась скульптура Ленина с распростертой к луне рукой.
На лунной дорожке бухты показался катер. У Павловского мыса темнел силуэт эсминца.
— С Большой земли… Может, почту привез… — сказал задумчиво Димка.
— Жду письма и в то же время страшно боюсь: вдруг…
Катер подвалил к пирсу, и на берег соскочили несколько офицеров.
— Операторы, привет! — сказал, отделяясь от группы, офицер.
— Долинин! Здоров! Неужели с Большой земли? Что нового? Ты надолго?
— До конца. Знали бы вы, каких трудов стоило мне сюда вырваться…
Это был комиссар с «Парижской коммуны», капитан Долинин.
— Письма привез? — Димке не терпелось.
— Писем вагон, только операторам что-то не пишут… Не унывайте, скоро еще придет почта на тральщике. А я вам пока «Комсомолку» дам… Между прочим, с новыми стихами Кости Симонова… «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…» Всем угодил… Ну, ребята, пока! Тороплюсь, до завтра.
Он дал нам газету и побежал догонять своих, но с полпути вернулся.
— Да, чуть не забыл. С нами на эсминце прибыл из московского радио Вадим Синявокий с товарищами. Сегодня они собирались вести радиопередачу прямо с батареи на Малаховом Кургане.
Вадим заинтересовался, где Микоша и может ли он с ним встретиться. Ну как, неплохой у вас будет сегодня кадр, а?
— Какой хороший малый! — сказал Димка, провожая его взглядом.
Впервые я с ним встретился, когда от «Известий» находился на осенних маневрах Черноморского флота и плавал на линкоре «Парижская коммуна». Долинин был комиссаром корабля.
— Вот ведь мог сидеть себе на линкоре в Батуми и ждать конца войны, — сказал Димка и задумался.
— А ты бы усидел?
— Ты что?.. — обиделся Димка.
Где-то далеко, может быть на Мекензиевых горах, застучали, отвечая один другому, два пулемета. По «голосу» одного из пулеметов можно было отличить наш «максим».
— «Жди меня, и я вернусь…» — повторил Димка. — Только вряд ли это произойдет в нашей ситуации…
— Ты что-то совсем раскис, друг мой. Пойдем-ка лучше прогуляемся на вокзал.
Под ногами захрустело битое стекло. Стало светать, когда мы увидели разбитый угол железнодорожного депо и рядом разломанный на множество кусков самолет.
— Так вот что нас разбудило.
Судя по всему, «Ю-88» — два мотора, узкий фюзеляж. Свастика…
— Смотри, трудно даже разобраться, что к чему.
Обломки машины покрывали всю улицу и вокзальную площадь.
— Рванул на собственных бомбах, не иначе, — сказал Димка.
— Пойдем скорее за камерами, а то не успеем снять, уберут.
Мы быстро зашагали в гору, прямиком через Исторический.
Уже отойдя довольно далеко от разбитого самолета, мы увидели на дорожной гальке оторванную по локоть руку. На указательном пальце поблескивал серебряный перстень, а на запястье, целые и невредимые, отстукивали живое время часы.
— Знал бы этот ас, что они его переживут, — Димка сжал губы. — Вот так всех бы вас, подлецов: как протянул к нам руку, так долой, протянул другую — долой.
…Когда после съемки мы вернулись домой, вспомнили о Долинине и свежих газетах с Большой земли. Просмотрели газеты от корки до корки, дошли до стихов:
Жди меня, и я вернусь,Только очень жди.Жди, когда наводят грустьЖелтые дожди…
За окном завыли гудки.
Гостиницу затрясло, залихорадило, посыпалась штукатурка. В дверях показался присыпанный известкой Петро.
— Як вдарит, вдарит, аж в зубах гирко, як полыни найився… Кажу, «тикайте хлопцы», а воны лежать уси мертвые…
— Ты о ком, Петро?
— Таки гарны хлопчики, усих поубивало. Хибаж це дило, з малыми дитьми драться! Бандиты воны, а нэ люди…
Схватив камеры, мы кинулись вниз по лестнице. Коридоры были наполнены едким, горьким дымом. Дым вошел через выбитые стекла в открытые настежь двери. Во рту вязла терпкая полынная горечь, а по горлу будто бы прошелся наждак.
Недалеко от гостиницы посредине улицы зияли две глубокие воронки. У стены разрушенного дома напротив лежали в луже крови два мальчика и старушка, присыпанные белой пылью. Поодаль под поваленной акацией лежали трое: молодой солдат с автоматом и два морских офицера. На груди бородатого капитан-лейтенанта блестел орден Красного Знамени.
— Ты помнишь, неделю тому назад мы снимали его награждение. А потом он шел по Нахимовскому веселый, гордый. Мальчишки забегали вперед и с завистью глазели на новенький орден…
Со слезами на глазах и с плотно сжатыми зубами снимали мы еще одну человеческую трагедию.
Утром мы поехали на Малахов Курган. Его батарея грохотала над городом, посылая снаряды за Мекензиевы горы. Мы спешили: с Малахова Кургана сегодня ребята из радиовещания должны были вести репортаж.
Мы поднимались уже на Малахов, как небо загудело от немецких самолетов.
Димка не спеша протер очки.
— Сукины дети, прямо на нас прут! Раз, два, три, четыре… Тьма!
Наши камеры заработали, как по команде.
«Юнкерсы» плотной стеной шли из-под солнца прямо на Малахов.
— Непонятно, почему молчат зенитки? — спросил Димка.
— Охвицеры, тримайсь! — закричал Петро.
Мы неслись по узкой полузаваленной разрушенными стенами домов улочке в сторону от немецких самолетов. Машина увернулась от бомб. Они обсыпали со всех сторон Малахов Курган. Мы успели не только вовремя удрать, но и снять нападение врага.
— Ну, теперь, Петро, давай на Малахов…
Но «козел» не успел тронуться с места, как из-за собора вынырнул «мессер», и все мы бросились в ворота.
Пули, как бичом, стегнули по кирпичной стене, оставив красный след и облачко пыли.
Петро выскочил, прыгнул в «газик» и быстро закатил его в ворота. Через несколько секунд снова появился «мессер». Он спикировал так низко-низко, мы даже думали, что ему уже не выйти из пике. Взревев у самых развалин, он взмыл вертикальной свечой в небо.
— Ничего не скажешь, красив, подлец! Какая свеча! Ас, — заметил Димка.
Подождав несколько минут, мы снова запрыгали по ухабам и завалам, поднимаясь к Малахову Кургану.
Перед самым выездом из узкого переулка на Ленинскую улицу Петро остановил «козла». Дальше ехать было невозможно. Огромная воронка от тонной бомбы преграждала путь.
Мы стали пятиться назад, в гору. Сегодня где-то мы отломили глушитель, и теперь машина стреляла, как пулемет. Полуоглохшие, мы, наконец, выехали на Соборную площадь. Чихнув напоследок, мотор заглох.
— Мабуть, карбюратор трошки засорился, чи шо!
Петро выскочил, открыл капот, осмотрев мотор, сказал:
— Пару раз качнем в насос, та и поидемо помаленьку…
Качали все, и не по «паре» раз. Вымокли, устали, а «козел» даже чихать перестал. Наконец причина была найдена: из пробитого пулей бензопровода вытекало горючее.
Оставив шофера чинить машину, мы с Рымаревым пошли пешком.
Сокращая расстояние, пробирались через развалины. Начался артобстрел Севастополя. Эта стрельба была больше рассчитана на психологический эффект. Тяжелые четырнадцатидюймовые снаряды с оглушительным грохотом рвали и поднимали на воздух руины. Мы привыкли к этим обстрелам и шли довольно спокойно, зная повадку и пунктуальность немцев. Они вели огонь точно по времени и по определенным квадратам. Снаряды рвались в районе Приморского бульвара, Графской пристани, перемещаясь к Минной. Но все же нам было не по себе, и часто, обманутые звуковым эффектом отдаленного выстрела немецкого орудия и мгновенного за ним рева снаряда, летящего, казалось, прямо к нам, мы с Димкой падали на землю. Иногда снаряд перегонял звук своего выстрела, и выстрел слышался сразу же за разрывом. Такие шутки акустики могли стоить нам жизни. К счастью, такие фокусы случались редко, только при особом состоянии атмосферы, ветра и моря.
