...Где ты, мой Дагестан? Кто погубил тебя? Где законы твои, где тухумы, где твои ханства, уцмийства, шамхальства, вольные общества, военные демократии?.. Где дивные платья и головные уборы твоих людей? Где языки твои, где песни твои, где вековые стихи твои? Все попрано, все попрано…
8.
Рядом с Далгатом сел кто-то в белой рубашке и с коричневыми пятнами на лице и стал заглядывать в книгу.
— Про что книга? — спросил он, тыча пальцем в страницу.
Далгат закрыл книгу и быстро засунул ее в папку.
— Так, ничего, ерунда, — ответил Далгат, улыбаясь в ответ.
— Я почему спрашиваю… У меня тут рядом магазин с картинами. Сам рисую. Заходите, посмотрите. Меня Наби зовут, — говорил человек, пожимая Далгату руку.
— Что за картины? — спросил Далгат, не понимая, в чем здесь связь с книгой.
— Мою технику называют набизм. По имени, — засмеялся Наби, — кладу много красок, слоями. Заходите, вон, за углом.
— Обязательно, — сказал Далгат, вставая. — Я бы зашел прямо сейчас, но спешу.
— Вы, кстати, знаете, что этот парк скоро вырубят? — осведомился Наби, поднимаясь вслед за Далгатом.
— И этот? Что-то все вырубают…
— Да, в моей молодости это был другой город совсем, — опять засмеялся Наби.
Далгат кивнул ему, посмотрел на спины примолкших шахматистов и быстро пошел к «Халалу».
Около белого здания все еще толпились люди.
— Халилбек в отделении на Советской, — сказал ему возбужденный юноша с длинными ресницами.
Это было рядом. Далгат быстро дошел до нужной улицы, думая о прочитанном у Яраги: скучная книжка, одни эмоции. У здания отделения стоял белый автомобиль Халилбека. «Здесь», — подумал Далгат и решил подождать на улице, глазея на толпу.
Модные мусульманки в ажурных чулках и бархатных платьях ковыляли на высоких подошвах по разбитому тротуару. Важные женщины на ходу обмахивали веерами бюсты. Маршруточники, вылезая из своих колымаг, громко здоровались и пожимали друг другу руки. По стенам пестрели многочисленные афиши и объявления и зазывали десятки вывесок салонов красоты и стоматологий.
— Далгат, привет! — окликнул его женский голос.
Это была Меседу. Училась с ним в одной группе.
— Ты постриглась? — спросил Далгат.
— Да. Правда, мне больше идет каре? — спросила она, дурашливо понижая голос. — Зайдем в кафе, посидим немножко. Давно тебя не видела.
— Я жду одного человека, он в любой момент может выйти.
— Не выйдет. Позвонишь ему.
— Телефон украли.
— Позвонишь с моего, — говорила Меседу, заманивая Далгата к модной стеклянной двери кафе «Марьяша». Около двери в рамке висело объявление: «В спортивной одежде и с оружием не входить».
В кафе было прохладно, журчали мелкие фонтанчики, а на больших экранах мигали кадры музыкальных клипов.
— Посидим в кабинке, — сразу объявила Меседу.
В кабинке Меседу достала сигареты.
— Ну ты даешь, — протянул Далгат.
— Ой, не смеши меня, Далгат, — запела Меседу, щелкая зажигалкой. — У нас почти все курят тайком. А сами строят из себя монашек. Обрати внимание, как девочки в кабинках запираются.
Вошла официантка с нарисованными бровями и румяными щеками.
— Шашлык курдючный и литр абрикосового сока, — сказала Меседу. — А ты, Далгат?
— Я ненадолго, — отвечал Далгат, глупо улыбаясь и рассматривая Меседу, — ничего не буду…
Официантка вышла.
— Ты что, уразу держишь? — насмешливо спросила Меседу.
— Давно прошла твоя ураза, — сказал Далгат. — А ты чем занимаешься?
— Переезжаю в Питер. Буду в переводческом бюро работать. Папа, конечно, против, ну а что мне здесь делать?
— Мужа искать, — сказал Далгат.
— Нет, — Меседу покачала головой, дергая копной волос и стряхивая пепел. — Какой муж, ты с ума сошел? Здесь уже не за кого выходить. За тебя, что ли?
Она по-мальчишески захохотала.
— Вот мне говорят, в Питере скинов много, — продолжала Меседу, — но я думаю, меня не тронут. Я и за русскую сойду.
— В таком прикиде — да, — ответил Далгат, изучая ее льняной пиджак, усеянный пуговицами.
— Нравится? — спросила Меседу. — А на меня здесь девочки так пялятся, как на дуру… Я Диму видела.
— И что Дима?
— В армии отслужил, сам причем напросился. Повидать жизнь захотел, — Меседу хмыкнула. — А он же с высшим образованием, так что служил только год.
— Сейчас все год служат.
— Значит, это было еще до того, — нахмурилась Меседу — Ну вот. А по понятиям одногодников больше всего не любят! Ну да ладно, попал он в Смоленскую область, а у них же как — дагов и вообще кавказцев они стараются помногу в одну часть не отправлять. Но у Димы в части все равно набралось пять человек.
— Дима же сам — русский…
— Вот он и говорит. Мол, я вроде бы русский, а все равно из Хачландии, — Меседу засмеялась. — Короче, наши пацаны впятером всех построили. Сержанты им ноги мыли, офицеры в шестерках ходили. А Дима с ними. Унитазы не чистит, полы не подметает. Одного лезгина наши с веником в руках заметили и за это в унитаз головой макнули.
— Я вообще не понимаю, зачем в эту чмошную армию лезть самим?
— Нет, Дима говорит, наши сами в армию просятся и взятки платят, чтобы взяли. После армии можно в милицию устроиться или еще куда-нибудь… В общем, вызывают Диму к замполиту. Что ты, говорят, ведешь себя, как черножопый. Ты же русский.
— А Дима что?
— А он и рад бы дисциплину соблюдать, но тогда его свои даги побили бы. Он замполиту и отвечает, мол, готов соблюдать уставы, если мне обеспечат личную безопасность. А они никакую безопасность обеспечить не могут. Посадили его на гаупвахту с каким-то цумадинцем. Они там не ели, чтобы в туалет не хотелось. А по-маленькому в бутылку ходили и через решетку передавали. А на третий день подрались с цумадинцем. Офицеры смотрели, смеялись. Один за «белого» болел, другой — за «черного». Короче, Диму перевели в какой-то типа штрафбат или как там это называется, я не разбираюсь. Там все, говорит, какие-то дохлые, все боятся чего-то, один себе вены вскрыть хотел. Дима на них удивлялся.
— Оставайся здесь, Меседу, зачем тебе этот Питер? — сказал Далгат. — Там думают, что мы все — бандиты и дикари.
— А здесь думают, что русские мужчины — все пьяницы и слабаки, а женщины — проститутки. Какая разница? — спросила Меседу. — Все равно никто никого не любит.
— А я сейчас с одним парнем разговаривал, — признался Далгат, — он вроде бы из этих, лесных братьев.
— Да ты что?
— Хочет ко мне в гости зайти. Или меня к себе позвать, я не понял.
Вошла и вышла румяная официантка, оставив на столе дымящийся шашлык и графин с прохладным соком.
— Не ходи, Далгат! — сказала ему Меседу серьезно, наполняя граненый бокал. — Знаешь, что с моим братом стало, Гимбатом? Он познакомился с ребятами, пошел к ним на квартиру. То да се. Про религию стали говорить, про беспредел в республике, коррупцию. Брат, конечно, соглашается. Да, говорит, действительно, все ужасно, надо что-то делать…
— А дальше?
— А дальше обнаружилось, что эти ваххабиты связаны с органами и все снималось на камеру, чтобы брата шантажировать. К нему бы подошли и сказали: вот кассета, на ней видно, что ты в логове экстремистов, так что выбирай. Или мы тебя сажаем, или ты уходишь в лес.
— Зачем им это?
— Они так вербуют. Им самим выгодно, чтобы здесь было неспокойно. Гимбату повезло, что папа сам в органах работает. Он когда узнал, что его сына тоже замешали, такой бледный ходил. Поговорил с кем надо. В общем, все обошлось. Но это Гимбату так повезло, а другим? Так что даже не думай с ними общаться.
— Может, ты не так поняла, — протянул Далгат, — что-то не верится.
Меседу снова засмеялась.
— Вот ты смешной, Далгат. А я Сакину видела недавно. Она все книжки читает, такая грустная.
Далгат сморщился и поднялся.
— Я пойду, вдруг человека упущу. Кушай на здоровье. Был рад…
— Подожди еще, давай я тебя угощу, возьми кусочек — захныкала Меседу, разрезая кусок шашлыка.
— Нет, спасибо, — сказал Далгат, оставляя ей всученную Сайпудином купюру. — Потом расплатишься. Я побежал.
9.
Выйдя на улицу, Далгат очутился в сумерках. В начинающейся темноте было видно, что машины Халилбека у входа в отделение больше нет. Оттуда на секунду высунулся и снова пропал рядовой с большим носом и тяжелым автоматом наперевес.
Далгат расстроился. «И на маршрутку денег не осталось», — вздохнул он сам про себя и побрел вниз по улице, иногда отвлекаясь на бешеные гудки водителей, громкий смех, возникающие и пропадающие звуки лезгинки. Стало совсем темно.
По обочинам по-тюремному сидели быковатые парни, светя в образовавшейся мгле голубыми дисплеями телефонов. Не горел ни один фонарь. Свет лился только из частных магазинчиков, где кто-то по-домашнему перекликался друг с другом. Навстречу, стуча каблуками и держась друг за друга, под легкий мужской свист шли девочки. Где-то сердито мяукнул невидимый кот.
