оголённые плечи необыкновенной красоты. Её глаза, причёска, овал лица и эти бесподобные плечи – всё говорило о том, как она была прекрасна и существовала в какой-то другой жизни. Женщина, необыкновенно одухотворённая, на фото явно позировала, портрет получился настоящим произведением фотоискусства. Папа очень трепетно относился к фотографии, но на все мои вопросы об этой женщине отмалчивался.
В очередной наш переезд в другой город, когда папы уже не стало, мне вновь попалась на глаза эта фотография, и на мой вопрос мама ответила:
– Это папина старшая сестра. Она погибла в сталинских лагерях.
У меня перехватило дыхание, а глаза увеличились ровно вдвое от удивления и непонимания. Представить эту невозможно красивую, благородного вида женщину заключённой, да ещё в лагере, было невозможно.
– За что? – только и смогла выдохнуть я и рухнула в кресло. Я слушала рассказ мамы, а в голове стучало и тикало, тикало и стучало: «Так вот оно что! Вот, значит, как!»
Я наконец получила ответы на все свои вопросы. Вот почему мой отец не вернулся после войны в свой любимый Ленинград. Вот почему мы живём в этом заштатном провинциальном городе. Вот почему, занимая достаточно высокую должность на производстве, он вежливо, но твёрдо отвергал все предложения о вступлении в члены КПСС, без чего продвижение по службе было невозможно в то время. Папа побывал в застенках КГБ после того, как была арестована его сестра. «За связь с иностранцами» – так звучала формулировка её ареста.
Будучи дочерью высокопоставленного чиновника, которым являлся мой дед, и женой одного из высоких промышленных руководителей, блистая на приёмах в высших кругах тогдашнего ленинградского света, Нина, так звали сестру моего отца, вызывала восхищение иностранных послов и дипломатов. Пока её муж скромно обсуждал деловые вопросы, Нина, знавшая пять иностранных языков, разбиравшаяся в мировой литературе и искусстве, умевшая вести светскую беседу, покоряла военных атташе своей красотой и интеллектом. Они теряли голову, поддавшись её обаянию, и, желая подчеркнуть значимость своей персоны, выбалтывали ей факты, о которых в других обстоятельствах говорить не посмели. Скорее всего, Нина была связана с КГБ, потому что для неё были открыты двери всех светских мероприятий, связанных с иностранцами. Возможно, как агент КГБ она имела и более тесную связь с кем-то из иностранных дипломатов, чтобы добыть очень важные сведения. Я не могла осуждать её за это. Отказ от выполнения такого задания был тогда равносилен смертному приговору для всей семьи. Но однажды что-то пошло не так. Нина взбунтовалась. Причина была в военном атташе, в которого она влюбилась без памяти.
Это было чувство, не подчиняющееся рассудку. Страсть, сильная, всепоглощающая, захватила обоих. Какие сведения? Ей была отвратительна сама мысль об этом. Это была любовь ради любви, и предать её она не могла.
Сначала она лгала своим начальникам, а потом, когда её уличили во лжи, наотрез отказалась использовать любовь всей своей жизни. Как же дорого она за это поплатилась. Её забрали прямо с очередного светского раута. Это было расчётливо и жестоко. В шикарном платье, в лаковых туфельках, в дорогих украшениях, её бросили в каземат КГБ. Затем лагерь, невыносимые условия, смерть.
Её младший брат, мой отец, тогда ещё совсем юный, тоже побывал в этом «чудном учреждении». Я не знаю, что там было с ним, но всю свою жизнь он боялся рассказывать о своей сестре и своей семье. Вероятно, как я потом догадалась, ему ограничили круг городов для проживания, и в Ленинград он не имел права вернуться. Именно поэтому мы жили в провинциальном городке, и мне оставалось только наслаждаться папиными рассказами о далёком и прекрасном городе на Неве, где прошли его детство и юность.
Отец жил ради нас, своей семьи, отдавая нам всего себя, но я видела, как он задыхается, как тоскует по родному Ленинграду.
Старая графиня
Белая ленинградская ночь незаметно вступила в свои права, давая понять, что расставания до утра не будет и поэтому можно продолжать наслаждаться величием прекрасного города, сколько пожелаем. Я именно так и делала, приехав в 70-х в тогда ещё Ленинград всего на несколько дней и боясь упустить хоть мгновение из общения с городом моего отца и деда. Я никогда не жила в городе на Неве, но, слушая в детстве и юности рассказы отца, чувствовала себя здесь как дома – уютно и спокойно. Это был «мой город». Мне всё здесь было знакомо, я знала каждую улицу, о выдающихся памятниках могла рассказать не хуже любого гида. С бьющимся сердцем я искала знаменитую квартиру Пушкина на Мойке, 12, и, увидев, что она закрыта на очередную реставрацию, села на лавочку во дворе и благоговейно начала рассматривать окна квартир следующих над ней этажей.
«Как же счастливы люди, живущие в этом доме. Здесь, наверное, до сих пор витает поэтический дух Александра Сергеевича», – подумала я, крепко зажмурив глаза, чтобы представить себе, как он, этот самый дух, задумчиво выходит из подъезда, мысленно создавая новый литературный шедевр. Вот он проходит мимо меня, останавливается и кладёт руку на моё плечо. Я сжалась, так явно было его присутствие, которое чувствовалось даже сквозь закрытые глаза. Неожиданно «дух» стал теребить моё плечо и заговорил противным женским голосом:
– Эй, девочка! Заснула, что ли? – Толстая тётка не очень приятного вида стояла около меня, заглядывая в лицо.
В одной руке она держала алюминиевый бидон с молоком, а другой приводила меня в чувство.
– Кого ждёшь? Пушкина сегодня не будет. Ремонт у них, на месяц. Да и хорошо. А то толпа народа всегда здесь, в свой подъезд не войдёшь.
Женщина подхватила авоську с хлебом, которую она перед этим поставила на мою скамейку, и вошла в тот самый подъезд. Я застыла от неожиданности. Как такое возможно? В дом, где жил Пушкин, войти вот так запросто, да ещё с молоком и авоськой? Это было выше моего понимания. Но присмотревшись, я увидела в окнах второго и третьего этажей огромные банки с маринованными огурцами, кастрюльки непонятно с чем. Всё это стояло на подоконниках, как насмешка над величием священного места. Моему разочарованию не было предела. Этот знаменитый дом был полностью расселён только в 80-х. А сейчас, в 70-е, кроме знаменитой квартиры на первом этаже, он был заполнен жильцами.
Я медленно побрела домой. Моя досада и обида за Александра Сергеевича были так сильны, что я не заметила, как добралась до Обводного канала, в районе которого снимала квартиру в доме старинной архитектуры. Точнее, не снимала, а
