Потом Гольцман изобрел кастрюлю для скоростной варки пищи. Проще говоря, крышка надевалась на кастрюлю только с помощью молотка и зубила, и к ней Мишка приспособил регулятор со свистком. Борщ кипел в ней под высоким давлением. Это была самая ответственная часть — регулятор,— и он исправно работал. До тех пор, пока однажды свисток не засорился и не подал сигнала тревоги. Мать не сняла кастрюлю вовремя — на кухне произошел взрыв. Кастрюлю разворотило, как будто ее начинили динамитом. В тот злополучный день Мишкин отец плавал где-то далеко в море. И вместе с ним плавал широкий кожаный ремень, пропахший рыбой и солью. Его заменило полено, которым тетя Соня встретила сына, когда тот вернулся из школы.
Ее, впрочем, можно было легко понять: ей больше всех доставалось от Мишкиных изобретений. Однажды ночью она переполошила всю семью: ей почудились привидения. Зажгли свет — никаких привидений. Но едва погасили лампочку и глаза успели привыкнуть к темноте, как она закричала снова. Оказалось, Мишка покрыл фосфоресцирующим составом портреты дедушки и бабушки, висевшие над кроватью, в которой спали его родители.
Со временем фантазия Мишки стала строже и прозаичней. Он смастерил самокат для своих маленьких братишек. Однако как и все что он делал, этот самокат был уникальным. На нем имелось два сидения и тормозное устройство. Самокат изумил весь двор, но при первом же испытании сломался и всю зиму провалялся в сарае.
И вот теперь, когда у обоих друзей настроение, по выражению Клима, опустилось до абсолютного нуля ( — 273,1°) и им не хотелось ни разговаривать, ни даже смотреть друг на друга, уникальную конструкцию извлекли на солнечный свет и, расположившись возле сарая, занялись ремонтом.
Во всем, что касалось техники, Бугров без рассуждений подчинялся Мишке. Поэтому Мишка поручил Климу обстругать дощечку вместо лопнувшей, а сам возился с тормозом. Оська и Борька посидели на корточках, посмотрели, как работают старшие, а потом отыскали за дровами старую шапку, и она превосходно заменила им футбольный мяч.
Клим старался. И то ли слишком уж припекало субботнее солнце, то ли рубанок не хотел подчиняться ему с первого раза, но волосы у него вскоре взмокли, и он дважды поранил руку. Клим уже остановился и хотел подозвать Мишку и заявить, что с рубанком что-то не ладно — дерешь-дерешь, а никакого толку,— но в этот момент в воротах показался Егоров.
Если и существовал на свете человек, которого со вчерашнего дня Клим презирал больше, чем Егорова, то тот человек, вероятно, мог быть только подданным английской или голландской короны, сражавшимся против защитников острова Явы. Клим поспешно опустил голову и заскреб рубанком.
Егоров же, как ни в чем не бывало, пересек двор не спеша, вразвалочку, и подошел к Мишке и Климу. Те нехотя ответили на приветствие. Смешливо щуря колючие глазки, Егоров постоял над Климом и предложил свои услуги.
— Да как-нибудь уж без тебя обойдемся,— отозвался Клим.
— Не хотите — как хотите,— пожал плечом Егоров.
Ом потоптался-потоптался и снова сказал:
— Слышь, Клим, дай, железко подправлю — вон оно как стоит!..
Клим не знал, что такое железко, но промолчал. Мишка тоже старался не смотреть на Егорова.
— Чудаки,— хрипловато засмеялся Егоров.— Обижаетесь?
Ему не ответили.
— Ну ладно,— сказал Егоров.— Шут с вами. Я по делу. Бросьте вы свой паровоз — надо поговорить...
И так как ни Клим, ни Мишка не обратили на его слова никакого внимания, сердито прибавил:
— По вашему делу, маракуете? По вашему! Только где бы это нам устроиться? Тут лишние уши не нужны...— Он осмотрелся, подошел к сараю и, уцепившись за толстый длинный шпигирь, ловко взбросил свое маленькое, гибкое тело на крышу.
— Нет, вы скажите сначала: да или нет? — глаза у Егорова вспыхнули горячим, сухим огнем.— Или это так — в бирюльки поиграть!.. То — Ферма, то — в райком... Разве так это делается, детки?.. Эх, вы, а еще Энгельса читаете!
— А как это делается? — с откровенной иронией спросил Клим.— Ты, может, научишь?..
— Научу! — сказал Егоров со странным торжеством.— Надо было знать, к кому обращаться!..
— К тебе?
— Ко мне! Чего вы тянете?
— Денег надо, чтобы до Явы добраться,— сказал Мишка,— на самокате туда не доедешь.
— На самокате! А вы зайцами ездить умеете?.. Ни черта вы не умеете!.. Ну, ладно, слушайте. Сколько вам надо?
— Много,— вздохнул Мишка.—Тысячи две.
— А если бы вам сейчас выложили эти две тысячи, поехали?
— Чего ты крутишь? — сказал Клим.— У тебя что, деньги есть?
— Нет, вы сначала скажите: если бы деньги были — поехали бы? Или это воображение одно?
— О чем разговор! — сказал Мишка.
Егоров прощупал обоих оценивающим взглядом.
— Тогда слушайте. Я достану денег. Три тысячи. Поняли? Сегодня — суббота. Завтра к вечеру они у меня будут. В понедельник утром едем. Согласны?
— Врешь! — изумился Мишка.— Откуда у тебя столько?
— Не ваша забота.
Клим сел, обхватил колени, разбуженно уставился на Егорова.
— Не валяй дурака. Ты скажи, откуда у тебя деньги?
Егоров перевернулся на спину. Глаза его, отражая небо, стали синими.
— Смешной вы народ, ребятишки... Ну, вот. Есть у меня один знакомый. Старый большевик. Ха-ароший старикан. Зимний брал... Значит, рассказал я ему про пиши планы, а он и говорит: правильно, говорит. Я, говорит, вам помогу. И достает он три пачки, а в каждой — по тысяче.
— Ты же сказал, у тебя только завтра деньги будут? — уличил Егорова Мишка.
— Да кто же говорит, что сегодня? Завтра, конечно. Он мне только показал три пачки, а в руки не дал. Ты, говорит, узнай точно: если те двое согласны не только языком чесать, а вполне, говорит, надежные люди, тогда, говорит, получайте эти деньги и езжайте помогать революции.
— Сказки ты рассказываешь,— сказал Клим.
— Чтоб мне сдохнуть — правда!.. Если бы, говорит, я помоложе был, я бы тоже с вами поехал. Но потому как я старый уже, и когда вместе с Буденным в Первой конной против Деникина сражался, и с тех пор у меня раны по всему телу, потому, говорит, я никуда двинуться не могу, а вы — молодежь, комсомольцы... Вот. Мировой он дядька,— с мечтательным восхищением закончил Егоров.— Добрый. И коммунист, все понимает... Да.
— Что же ты нам раньше про него ничего не рассказывал? — нахмурился Клим.— Говоришь, с Деникиным дрался?
— Дрался, И с Колчаком тоже. И с Махно.
— А ты не загибаешь?...— еще раз усомнился Мишка.
— А деньги? — Может, это не он вам деньги даст, а за теорему Ферма пришлют? — победно хохотнул Егоров.
Наконец даже великий скептик Мишка не выдержал.
— Тогда вот что,— деловито заявил он, — Мы должны его увидеть. То есть он нас. Он то ведь совсем нас не знает.
— Я ему про вас рассказывал. Он мне верит. Не то что некоторые.
И Мишке и Климу стало стыдно за то, что они раньше так плохо думали о Егорове. Нет, Егоров — славный парень, он молодец, он лучше, чем они сами, раз у него такой замечательный друг. Его забросали вопросами, но Егоров отвечал скупо. Где живет? За городом, на Трех Протоках, далеко. А познакомился с ним давно, и вы познакомитесь, только после... А сейчас надо собираться. Некогда по гостям ходить. Вполне достаточно, что старик знает самого Егорова.
Чуду верилось и не верилось. Уж слишком неожиданно все получилось. И ехать — не когда-нибудь, даже не через месяц, а послезавтра.
Но Егоров уже выговаривал условия: шмоток с собой брать поменьше, наступает лето, а на Яве зимы нет. Ночевать завтра он заявится к Мишке, утром надо встать пораньше, дома предупредить, что сегодня в школе... В общем, что-нибудь такое, и чтоб рано не ждали, а потом с Дальнего Востока можно будет уже написать...
9
Этот чердак с виду был самым обыкновенным захламленным чердаком. На веревках сушилось белье, по углам громоздились груды всякой дребедени— прелое тряпье, битое стекло, ржавые самоварные трубы, кирпичи, книги в плотных дореволюционных переплетах, изувеченные временем и мышами. Но то, что таилось под одной из таких куч, делало чердак единственным среди всех чердаков города.
...Клим ухватился за спинку колченогого стула и дернул на себя — куча шевельнулась, дохнула густым облаком пыли. Снизу выкатились несколько серых комочков и шарахнулись по сторонам.
— Мыши,— брезгливо сплюнув, сказал Клим. Вдвоем с Мишкой они принялись ворошить кучу.
Их полосы покрылись седым налетом, у Мишки на ресницах повисла паутина. Он чихал и ругался...
Наконец, поддев одну из досок, Клим извлек сверток. Бумага истлела и расползлась в липкие клочья. Под бумагой был слой тряпок, потом — снова бумага. По вот в руках у Клима оказался весь покрытый ржаными пятнами пистолет.
Н-да...— проворчал Мишка,— разве так хранят оружие?
