– Опять поссорились?
Он только махнул рукой, потупил глаза, но уже в следующую секунду нанес ответный удар.
– А Диму куда дела?
Она рассмеялась, чувствуя легкость и свежесть от опьянения. Омерзительный момент созерцания истины в прошлом, ее рефлексия в прошлом, и гори оно все синим пламенем. Умение переключаться – разве не оно нужно для того, чтобы быть по-настоящему хорошей актрисой? Может, не только оно, но профессия научила Аду именно этому.
– Да, мы с тобой как всегда в одной и той же заднице, – прозвучало несколько вульгарно, но он оценил и даже кисло улыбнулся в ответ, кивнув.
Они были такими разными – высокая моложавая женщина и ее стареющий агент с заметной лысиной и пивным брюшком, развязная истеричка и собранный профессиональный подлиза, но они были в одной упряжке и бежалось им вместе на удивление удобно. Она приносила ему небывалый доход, он вытаскивал ее из неприятностей и присматривал за ней, когда все остальные бросали. Она была его счастливым лотерейным билетом. Но признавала его правоту, когда он полушутливо-полусерьезно заявлял, что каждый заработанный им с ее помощью грош оплачен сединой в его волосах. И несчастным браком, могла бы добавить она. Ей всегда казалось, что Илья не подозревал, как много сознательного было в ее многолетней компании против его жены. И никогда бы не поверил, что эта несдержанная особа может быть такой предусмотрительной. Но иногда он говорил или делал что-то такое, что сбрасывало ее с небес на землю, напоминая, каким умным и коварным мог быть этот человек. Ссориться с ним было опасно, каким бы нелепым и простодушным он порой ни казался. Ада улыбнулась ласково, чокаясь со своим лучшим другом. У других женщин были подружки, с которыми можно поболтать о мужчинах и нарядах, а у нее только он, да домработница. Но этого было больше, чем достаточно.
– Когда-нибудь все наладится, – легко ввернула она, подразумевая, что когда-нибудь он разойдется с Майей, и тем самым она одержит окончательную победу, но Арфов понял все как всегда непредсказуемо, улыбнулся, возвращая подачу.
– Я тоже так думаю. Ты бросишь этого своего доктора, возьмешься за ум и, может быть, я даже выдам тебя замуж за нормального человека.
Один-один, он тоже знал, как ударить ее больнее.
***
Центральный концертный зал – огромная сфера из белого стекла и хромированного металла, надутый пузырь амбиций и роскоши – считался шедевром новой архитектуры. Верхнюю часть, отделенную от небосвода стеклянной крышей, в любую погоду сохранявшей прозрачность, занимал банкетный зал, который при необходимости мог превратиться во что угодно – от стадиона до кинотеатра. Сатурнианским кольцом опоясывал сферу балкон, вмещавший огромное количество народу и лишь исчезающе-тонким парапетом отделенный от улиц, раскинувшихся под ногами. Гости, собиравшиеся после похорон пока не выходили наружу, это позже, когда совсем стемнеет, они выскочат на балкон, чтобы полюбоваться на то, как из крематория, находившегося совсем рядом, повалит густой дым, окрашенный и подсвеченный – будут кремировать покойного, заканчивать эту главу истории Евразии и развлекать все еще живых. В ОЕ давно никого не предавали земле – земля нужна живым, вспомнилось Аде, мертвым она ни к чему – и похороны давно потеряли свой традиционный облик. Разве что в храмах отпоют, да вот еще на небольшую кафедру в центре зала взобрался какой-то видный церковный деятель, – кардинал, Папе нездоровилось в последнее время – читать проповедь, не отличимую от уже прозвучавших речей политиков, не отличимую от того, что еще будет сказано. Ада отвлеклась, мимо прошел человек, быстро, почти бегом, тоже едва ли слушая, что вещает с кафедры кардинал, и Аду поразило обеспокоенное выражение его лица, так контрастировавшее с абсолютно ровным выражением глаз, взгляд которых, как ей на секунду показалось, мгновенно сканировал каждого человека, попадавшего в поле его зрения, и задержавшегося на ней несколько дольше. Его глаза зафиксировались на ней, и Ада вздрогнула от чувства, что вся видна, насквозь, до костей, до самых потаенных мыслей. Она поторопилась опустить глаза в бокал с вином, но, едва он прошел мимо, снова стала искать его глазами, удивленная тем, насколько раздраженными выглядели его малейшие жесты. Она никогда не видела его таким встревоженным, и, могла поспорить, никто в ОЕ никогда не видел. Герман Бельке, главный хранитель Государства, начальник службы охраны порядка и общественной безопасности, структуры объединившей в себе полицейские, специальные, разведовательные и контр-разведовательные, следственные, прокурорские, и кто знает какие еще функции, славился своим спокойствием. Глядя на его строгое, словно из стали отлитое лицо, люди в ОЕ всегда чувствовали, что, пока он бдит, они в полной безопасности. Учитывая количество терактов, предотвращенных его службой, количество выявленных и осужденных шпионов, преступников и заговорщиков, можно было не сомневаться, что дело свое он знает очень хорошо. Ада, во всяком случае, никогда не сомневалась – люди в темно– серой форме, с их спокойными, гладкими лицами, мягкими, незапоминающимися голосами и пустой улыбкой, одно время, восемь лет назад, вызывали в ней ужас, но со временем она научила себя доверять. Ведь если не верить, что они озабочены только безопасностью – ее личной и ее страны – кому и чему вообще можно верить, как можно жить? Она знала, про ошибки, про просчеты, сама была свидетельницей их несколько топорной работы, но разве можно винить руководителя во всех грехах исполнителей? Он был совершенством, его подчиненные брали с него пример, и то, как жестко он расправлялся с теми, кто не соответствовал высоким требованиям, убеждало ее, что однажды все огрехи будут исправлены, и служба охраны сделается идеальной. А теперь он шел мимо, торопился, и выглядел таким… человечным, что внутри у Ады все сжалось. Может, он тоже чувствует это, подумала, может, тоже замечает, как много стало беспорядка, разброда вокруг, как ослабилась узда, и всякая гадость полезла из еще недавно таких благонадежных граждан. Ей стало неуютно – когда видишь тревогу на лице руководителя службы безопасности, поневоле начнешь волноваться.
– Что тут планируется? – Поинтересовалась шепотом у Арфова, когда окончательно потеряла Германа из виду, что было неудивительно, учитывая толпу, ее состояние и его высокий профессионализм. Неизвестно какой по счету бокал перекочевал из ее руки на поднос проходившего мимо официанта. Ада поняла, что еще немного, и она потеряет контроль над собой – и так уже в голове приятно шумело, пожалуй, громче, чем следовало бы. Домой, пора домой, взывало благоразумие, но это не она, это Илья должен принимать такие решения.
– А что может быть? Речи, речи и еще раз речи. В основном о неоценимом вкладе покойного в мир и становление нашей демократии. Не думаю, что планируется что-то интересное. Разве что ближе к ночи, когда начнут сжигать, но если хочешь, через пару часов можно будет незаметно ускользнуть домой. Ты только поосторожней с этим, – он выразительно покосился на ее бокал. – Не хочу, чтобы было как в прошлый раз, у нас Комиссия в понедельник…
– Да помню я! – Она улыбнулась, несмотря на резкость тона. Взяла его под руку, положила голову ему на плечо, наплевав на то, как на это отреагируют окружающие – его жена, Дима, кому там еще интересны их ни в малейшей степени не предосудительные отношения. Маленькой девочкой свернулась у него на плече, змеей пригрелась на груди, снова зашептала:
– Ты же присмотришь за мной, правда? Отвезешь домой… не сейчас, позже, конечно, как ты и сказал, но так не хочу никого больше видеть, так устала, а ты единственный, кому я могу доверять, и, знаешь, Илья, я вообще-то тебя очень… ты мне так дорог, ты мой единственный друг, – щекой почувствовала, как дернулось его плечо.
Улыбнулась в ткань его пиджака, поняла, что слишком опьянела, что совсем не злится на него за то, что он за ней шпионит, почувствовала растерянность, обескураженность. Мир рушился, ее отношения рушились, а жизнь продолжала идти так, словно ничего и не случилось. Но она теперь точно знала, сформулировала ощущение, возникшее, когда она увидела грязь вдоль ковровой дорожки. Что-то сдвинулось в мире. Словно сдернулись с нитей марионетки, заплясали пляской смерти по собственной воле, и не осталось ничего, за что можно было бы схватиться, на что можно было бы опереться, кроме разве что Ильи Арфова и его безупречного вкуса, судя по тому, как приятно льнул к щеке его пиджак.
– Ну-ну, – он неловко похлопал ее по плечу, отбирая из ее несопротивляющихся рук очередной, неизвестно как попавший в них снова бокал. – Совсем развезло… – смущение в его голосе не радовало ее, но наполняло покоем. Пусть он выбирает, пусть решает, пусть уже кто-нибудь начнет решать за нее, спрячет ее от необходимости думать, беспокоиться, пусть ей скажут слова роли, пусть объяснят, что играть, она сыграет, она согласна, правда, только оставьте ее в безопасности, тепле и уверенности, что завтрашний день не окажется хуже вчерашнего… Она верила когда-то, что Вельд с его грубой силой и беззастенчивой жаждой жизни защитит ее, она верила, что это сделает любовь, или ее карьера, а потом уповала на благосклонность Президента Горецкого, но сейчас не осталось ничего, даже Арфова, который, похоже, считал ее поведение не то очередным спектаклем, не то результатом действия алкоголя.
