Впрочем, пусть сидит, мне он не мешает.
Покончили с анкетными данными, и я услышала первый вопрос:
— Вы знаете Веронику Фялковскую?
Меня тут же понесло. Ненадолго хватило хладнокровия и благодушия.
— Проше панов, зачем терять время на эти хитрые подходы? Даже если бы я и знала эту особу, зачем говорить о ней в настоящем времени?
Весь городишко знает, что она убита. Я же ее до того лично не знала, только слышала о ней. И это все.
— А откуда слышали?
— Правильнее спросить — от кого. Отвечаю; от Гражины Бирчицкой, той самой, которая у вас фигурирует под номером первым в списке подозреваемых.
Следствие старалось сохранять невозмутимость.
— И что пани слышала о ней от Гражины Бирчицкой?
— Что Вероника Фялковская проживает в Болеславце и является наследницей брата. Об этом мне стало известно лишь тогда, когда вышеупомянутый брат умер. Он интересовал меня как владелец филателистической коллекции. Наследники часто продают завещанные им коллекции.
Ох, не понравились им мои слова, точно, не понравились. Не знаю почему, ведь я же говорила чистую правду и ничего, кроме правды. Ответы давала ясные и четкие, не крутила, не увиливала. Может, они подготовили другой набор вопросов, а я своими четкими ответами сбила их с панталыку.
— И пани собиралась купить эту коллекцию?
— В общем собиралась, но сначала хотела получить о ней полное представление.
— И с этой целью пани крутилась у дома покойницы? — убил меня ехидным вопросом прокурор.
Не на такую напал! Мне не привыкать было к хитрым прокурорским вопросам. И я спокойно ответила:
— Нет. Для полного представления об интересующем меня предмете я послала туда несчастную Гражину, она и составила для меня описание коллекции. Теперь же, после случившегося, я поехала к дому покойной для того, чтобы лично осмотреть там все и убедиться, что расследование ведется добросовестно и внимательно, что ничего не упущено.
Ну вот, опять! И чего я лезу на рожон? Прикусила язык, но гадость представителям органов уже сказала. Права Гражинка: и бестактно, и весьма агрессивно это прозвучало. Ну да теперь уже терять нечего, и я безоглядно двинулась напролом.
— Дело в том, проще панов, что от вас мне ничего не узнать, ведь вы будете молчать как гробы повапленные, пардон, я хотела сказать — как пни прогнившие, мне же многое необходимо знать, чтобы защищать Гражинку. Я ее сюда направила, мне и отвечать за судьбу девушки. Да да, кто не понял — я говорю о пани Бирчицкой, которую вы сразу зачислили в подозреваемые номер один. Можно сказать, силой заставила несчастную отправиться в дом к наследнице филателиста, хотя у Гражинки своих дел хватало, в те дни она как раз спешила на свадьбу лучшей подруги в Дрезден, не до меня ей было, а я для собственного удовольствия заставила ее в поте лица трудиться накануне такого события.
А теперь еще и эта неприятность…
— Так пани называет убийство человека?
— Нечего к словам придираться! Я-то знаю, что пани Бирчицкая ни в чем не виновата, мы с ней знакомы более десяти лет, из нее такая же преступница, как из меня примадонна, а кроме того, вовсе не правда, будто жертва после ухода Гражинки не двинулась с места, еще как двинулась! За жратвой в ресторан. И очень возможно, из дома вышла через запасной выход. Вот почему ее никто и не видел. А как наутро выглядело блюдо из-под объедков?
Может, и не совсем логично у меня получилось, но эффект был. Панове явно разозлились.
— А как вы думаете, по какой причине пани Бирчицкая еще не за решеткой? — рявкнул старший комиссар.
— По причине отсутствия места в камере предварительного заключения, — не моргнув глазом (и, признаюсь, не подумав), немедленно парировала я.
— Для одного человека уж отыскалось бы, — опять подпустил ядовитую шпильку прокурор. — Однако не исключено, что мы тоже время от времени задаем себе труд подумать. И вопреки вашим, уважаемая пани, инсинуациям, тоже придаем значение мелочам.
— Ну и?.. — вырвалось у меня.
— Ну и нам бы хотелось знать, что милостивой пани известно об имущественном положении покойной. Рассудите сами: коль скоро мы ведем речь о ваших личных делах, коль скоро пани отправила к покойной Гражину Бирчицкую за марками, пани наверняка имела представление не только о покойной, но и о ее брате, умершем около года назад. Ведь поддерживали же вы с ними какой-то контакт, раз интересовала вас их филателистическая коллекция. Или вы руководствовались лишь интуицией, предчувствиями?
— И предчувствия, и интуиция тут ни при чем, — призналась я. — Мною двигала, скорее всего, надежда. А что же касается контактов… Пожалуйста, погодите минутку.
И я принялась судорожно припоминать, откуда Фялковский вообще появился в моей жизни. В Болеславце я останавливалась миллион раз. Ну, может, немного меньше миллиона, во всяком случае, когда выезжала за границу в направлении Штутгарта. Мне казалось, это самый короткий путь во Францию. Можно, конечно, и через Вену, но горы мне разонравились уже много лет назад. И вот во время такой очередной поездки меня вдруг осенило. Я время от времени проглядываю «Филателист», и как-то в одном из объявлений мелькнуло: «Фялковский из Болеславца». Не помню только, что он искал, может, какой-нибудь обмен предлагал.
И наверное, спросила о нем в гостинице, так что узнала адрес. А позже я услышала о нем от кого-то, Фялковский оказался не очень известным филателистом, но у него могли оказаться редкие экземпляры марок, поэтому он меня сильно заинтересовал.
— Что и от кого вы услышали? — серьезно и уже безо всякой издевки спросил прокурор, когда я в своих воспоминаниях вслух добралась до этого места.
— Тогда мне надо еще подумать.
Тесных филателистических контактов я не поддерживала ни с кем из коллекционеров, так, мелочи — редкие встречи в клубе и случайные на вернисажах и в книжных магазинах. Я и сама не считалась серьезным филателистом, можно сказать, коллекционер среднего масштаба.
В мир филателии я погружалась лишь тогда, когда мне доводилось искать что-либо особенно меня заинтересовавшее, вот как, например, болгарский блок. Минутку, может, именно из-за этого блока разгорелся весь сыр-бор? И я опять принялась рассуждать вслух.
— Был такой тип в мире филателистов, возможно, не один такой, но я наткнулась лишь на одного, который больше продавал, чем собирал.
Проще сказать, торговал марками. Честно торговал, ничего не скажу, без обмана, был своего рода посредником между продавцом марок и покупателем, зарабатывал скромно. Вот и для меня он искал болгарский блок, который нигде в Европе нельзя было достать, а я искала его и в Англии, и в Германии, и в Дании, и во Франции.
Даже в справочнике Гиббонса его не было! А мне уж так приспичило его заполучить… Ну да это мои проблемы, спокойно, это вас, панове, не касается. Так вот, не исключено, что именно посредник при нашей встрече в одном из магазинов заговорил о мелких, никому не известных собирателях, в коллекциях которых не раз обнаруживались потрясающие раритеты, знал он таких коллекционеров, жили они преимущественно в маленьких городках, как, скажем, Млава или Болеславец…
Старший комиссар сурово перебил меня;
— Как звали этого посредника и в каком магазине состоялся разговор?
Слишком многого захотел! И я важно ответила:
— Что касается фамилии посредника, я ее никогда не знала, так что и вспоминать не буду.
В магазинах о нем обычно говорили «этот пан».
А магазин… Черт его знает.
И тут я, словно воочию, увидела магазин на Багателе, причем тогда разговор шел не только о марках, но и о монетах, к тому же, что еще хуже, именно там я получила из-под прилавка редкую монету в сто злотых по защите окружающей среды. Холера, недаром Гражинка писала в своем письме, что я, ни минуты не задумываясь, тут же выбалтываю все, что мне взбредет в голову, совсем не заботясь о последствиях.
Если бы не проклятое письмо, я как пить дать выложила бы весь этот бред про магазин на Багателе, но теперь воздержалась. Надо хоть немного соображать, ведь не лишена же я вовсе и порядочности, и разумности, чтобы сыпать доносы направо и налево. Какой-то мерзавец шлепнул Веронику — почему должны пострадать другие? Спокойствие, только спокойствие.
— Не знаю, — ответила я, и в голосе моем, надеюсь, прозвучало искреннее огорчение, ибо огорчений хватало. — Не помню, я в разных магазинах бывала. И на Вейской, и на Хожей, и на Багателе, и в Старом Городе, где попало. И везде могла его встретить. Но вот что мне пришло в голову — правда, мысль довольно туманная, да уж какая есть. Нумизматика. На Библии не поклянусь, но почти уверена: о монетах там был разговор, появилось нечто сенсационное в области нумизматики, то ли золотой «Октавиан Август», то ли двадцать грошей двадцать шестого года, а может, и вовсе пять грошей пятьдесят второго, понятия не имею, но твердо уверена, Болеславец ко всему этому был как-то причастен. Резюмирую: в результате всех этих воспоминаний я имею право предположить, что покойница и на монетах сидела. Тоже после брата унаследованных. Другим сплетням не верю.
