— Каким сплетням?
— Которых вы наслушались, уважаемые. Скажете, нет? Развесив уши, слушали, что плетет местная общественность — и золото у покойной, и брильянты, и прочие драгоценности, дом ими просто забит, сложить в кучу, так побольше кургана Костюшко будет. Не верю! Точно знаю — ее филателистическая коллекция была, и она, насколько мне известно, как раз не украдена.
Прокурор вспомнил о соблюдении формальностей.
— А где вы были одиннадцатого мая и что делали?
— Дома сидела, — отмахнулась я, — причем у меня собралась куча народу. Я почему запомнила этот день? Случайно именно на одиннадцатое я назначила дегустацию вин, наряду с представителями фирмы присутствовали те, кого я считаю знатоками в данной области, фирма может подтвердить, у них все запротоколировано. А поскольку собрались у меня, я тоже присутствовала, как же без меня? Легко проверить. Вот и получается: в качестве подозреваемой я и до полуфинала не дотягиваю, а вот морально чувствую свою вину и ответственность за Гражинку. Поэтому очень прошу ответить на мой крохотный вопросик: что с блюдом?
Представители силовых структур явно колебались. Подумав и пару раз переглянувшись, похоже, преодолели служебные барьеры.
— Ну ладно, так и быть, скажем, — решился прокурор. — Но вы, надеюсь, понимаете, что эти сведения составляют тайну следствия и за разглашение их…
Я, разумеется не дала прокурору закончить фразу. Тем более что прекрасно знала об ответственности и прочее и прочее. Вот ведь характер: нет чтобы промолчать и выслушать столь драгоценный ответ! А я, как сорока, затараторила:
— Да будет вам известно, Панове, что есть у меня милая привычка трепать языком на все четыре стороны света. И не одна я знаю о блюде, советую подсчитать и своих людей, и прочих граждан. А у каждого из них — жена, муж, любимая женщина, близкая подруга и прочих до дьявола. У работников ресторана тоже есть уши.
Мне как раз не к чему разглашать ваши секреты, для меня главное — доказать невиновность Гражинки, и привет! Она нужна мне в Варшаве, а не тут, в гостиничной предвариловке. Вот вам и придется дальше копаться в этой куче…
— Ладно, ладно, утихомирьтесь! — прикрикнул на меня прокурор. — И нечего нас тут агитировать. Блюдо было на месте, пустое и невымытое.
— Криминалистическая лаборатория… — начала было я и замолчала.
Спокойно, не станем желать невозможного, криминалистическая лаборатория находится в Варшаве, так они и разбежались — отправлять туда с курьером грязное блюдо, пусть в лаборатории поломают голову, сколько минут засыхали недоеденные остатки. Ха-ха.
Проигнорировав мою очередную бестактность, прокурор сухо продолжал:
— Что же касается запасного выхода, покойница и в самом деле вышла через него. А сейчас пани обязательно задаст вопрос о времени, хотя уверен, наверняка знаете, как неточны в этом отношении показания свидетелей.
Увы, это я хорошо знала.
— Так вот, все происходило около двадцати часов вечера. Прибросим полчаса в одну сторону и полчаса в другую. Домик Фялковских не королевский замок, за час в нем можно все перевернуть вверх ногами.
— За час можно и не найти того, что искали, — вежливо добавил старший комиссар.
Я недовольно проворчала:
— Из чего следует, что мне придется завязать знакомства с большим количеством людей. Ведь только правильный отсчет времени снимет вину с Гражинки. Ну, и грязное блюдо… А в мусоре ресторанной еды не найдено?
— Не найдено, — одновременно ответили оба служителя порядка и так странно посмотрели на меня, что в голову сразу проскользнула неприятная мысль.
— А не было там случайно кошки или небольшой собачки? — спросила я.
— Как же, — не скрывая удовлетворения, еще вежливее ответил старший комиссар.
— А почему именно небольшой? — одновременно с ним поинтересовался прокурор.
— Большие псы, как правило, не влезают на стол, маленькие же чаще всего бывают глупые и нахальные. Но мне и кошки достаточно, я вас понимаю. Теперь надо бы спросить у посудомойки, что та дала на ужин Веронике. Минутку, чего не станет есть кошка? Кислую капусту? Лучок? Хотя мне и доводилось собственными глазами видеть, как некий кот жадно пожирал овощи из супа. Огурчики соленые — тоже не самая любимая еда кошек. И если на блюде на ужин был острый овощной салат, кот исключается.
— Пани не принимает во внимание еще одного обстоятельства, с которым мы не можем не считаться, — заметил прокурор. — Я имею в виду сообщника или сообщников. Пани Бирчицкая вышла, позаботившись о том, чтобы дверь осталась незапертой. Покойница тоже ушла из дома, а тем временем в дом пробрался сообщник, которому подсказали, что именно следует искать…
— В таком случае либо сообщник дебил, либо Гражинка польского языка не знает, — опять не выдержала я. — Кретину рассказали, что искать и где, а он не нашел? Что так смотрите на меня, пан прокурор? Ага, понимаю, сообщник мог быть иностранцем и не понять Гражинку или не так понять, опять незнание языка подвело. Но Гражинка знала только о марках и ни о чем больше, а марок он не тронул. И согласитесь, если бы Гражинка ему толком сказала, что искать и где, не сотворил бы он такого беспорядка в доме, теряя при этом драгоценное время. Схватил бы свое — и в кусты. Нет, мне очень жаль, но в таких предположениях логики ни на грош. Не говоря уже о характере Гражинки.
Старший инспектор возмутился.
— Да почему вы так уверены в Гражинке?
Точнее, откуда такая уверенность, что ваша Гражинка интересовалась только марками и ничем больше?
Я извлекла вещественное доказательство и потрясла им перед носом правосудия.
— Уверенность вот в этой переписи филателистической коллекции Фялковского, составленной Гражинкой собственноручно. Это, скажу я вам, была та еще работа! Девушка не просто переписывала списки, имеющиеся у Фялковского, она сравнивала каждую марку с ее фактическим наличием в коллекции и проверяла ее по всем статьям в каталогах. Занятия с лихвой хватит на два дня, и делала она это как раз в те самые два дня, перед отъездом в Дрезден. Не раньше.
Вижу, пан прокурор собрался задать мне вопрос.
Нет, раньше составить эти списки Гражинка не могла, поскольку ни она, ни я не могли предвидеть неожиданного выезда в Дрезден, а значит, посещения Болеславца. Если честно, она-то, может, и догадывалась о свадьбе, но уж никак не могла догадаться, что я ей испорчу поездку требованием непременно, срочно составить для меня копию коллекции Фялковского.
Старший комиссар не унимался. Вот формалист дотошный!
— Давайте все-таки уточним еще раз: выходит, и посещение покойницы Гражиной Бирчицкой, и двухдневное пребывание в ее доме — все это по вашей инициативе, шановная пани?
— Если уточнять, — не выдержала я, — то не только по инициативе, но и под моим очень сильным нажимом. А Гражинка — девушка уступчивая.
— А с чего это вы так сильно нажимали?
И почему сами не могли этим заняться, обязательно нанимать человека?
С тяжким вздохом пришлось начинать сначала. О моей работе, о моей страсти филателистической, о долгих поисках коллекции Фялковского, смерть которого была явно преждевременной. С его сестрой никто, кроме Гражинки, ни в жизнь бы не договорился, а она очень исполнительный и надежный человек, на нее всегда можно положиться. Вот и теперь, когда я заполучила список марок Фялковского, обнаружила среди них очень ценный для меня экземпляр. Я бы охотно приобрела его у наследницы. Но наследница, увы… А вам, случайно, не известно, к кому теперь перейдет коллекция Фялковского и с кем мне вести переговоры? Я слышала, объявился какой-то племянник.
— Да, — неохотно признался прокурор, предварительно долго, молча соображая, говорить ли мне об этом. — Среди писем обнаружилось и его письмо, в котором он высказывает свое желание унаследовать коллекцию, но все это еще будет очень не скоро, оформление наследства занимает очень много времени…
— Это я знаю, — опять перебила я чиновника. — Тем более что, насколько мне известно, завещания не было?
И сообразила, что я излишне часто встреваю в разговор, задаю бестактные вопросы и к тому же не даю людям закончить фразы, что уж вовсе бестактно. Права была Гражинка, невысоко оценив мои дипломатические способности. Как же я себя глупо веду! Даю понять стражам закона, что они балбесы недоразвитые, я вон сколько прочих промахов под нос полиции сунула, а ведь намного умнее было представиться идиоткой, робко и с почтением взирающей на сильных мира сего, наверняка величайших специалистов в своей области, с восхищением воспринимать каждое их слово и с раскрытым ртом ловить следующее. Ведь очевидно — раздражаю я их безумно, с трудом сдерживаются, чтобы не выгнать меня пинками вон из комендатуры, да еще и служебных собак науськать.
Не сделали они этого, имея, наверное, крепкие нервы. Более того, прокурор, устремив взгляд куда-то вбок (чтоб лишний раз не глядеть на вредную бабу), даже соизволил пояснить:
