первое объяснение интереса большинства читателей к жизни Барта: как будто в ней есть ключ, волшебное слово, позволяющее открыть несколько дверей разом, ключ как к его личным поискам, так и к желанию писать, которое есть у каждого. Еще одна причина желания сделать из жизни «Жизнь», возможно, возникает из-за того, что жизнь Барта собирает в себе все мыслимые лакуны, требующие заполнения. Изначальное отсутствие – смерть отца; выведение за скобки – санаторий; скрытое – гомосексуальность; прерывистое – фрагментарное письмо; финальное отсутствие – нелепая авария. Эти лакуны, нехватки требуют рассказа, заполнения, пояснения.
Биографии, свидетельства, критические обзоры, являющие собой следы существования, романы: книг о жизни Барта существует несчетное множество. За тридцать пять лет, прошедших с его смерти, это уже третья биография. В 1990 году Луи-Жан Кальве представил первую полную «Жизнь» Ролана Барта[47]. Поскольку книга вышла так скоро, ему удалось опереться в своем исследовании на многочисленные свидетельства. Разные среды, в которых вращался Барт – семья, интеллектуальные круги, друзья, – описаны детально и живо. Речь не идет о собственно интеллектуальной биографии: хотя делаются попытки осмыслить истоки творчества и объяснить его, оно не рассматривается как проект мысли и письма. Вторая биография вышла из-под пера Мари Жиль в 2012 году. Автор буквально понимает идею жизни как текста, часто встречающуюся в семинарах Барта и соотнесенную с дневником[48]. Непрерывность здесь – не та наивная непрерывность жизни, которую можно размотать как ленту, она проявляется в постулируемой гомогенности текста и фактического существования. С этой точки зрения речь о том, чтобы раскрыть «графию» жизни[49], поместив ее на один план с письмом, констатировав «гомогенность всех материалов… фактов, мыслей, текстов и невысказанного молчания»[50]. К этим биографиям добавляются многочисленные свидетельства очевидцев: в 1991 году Патрик Морье выпустил сборник воспоминаний, где раскрыл различные аспекты личности Ролана Барта как учителя и наставника молодежи[51]. В 2006 году Эрик Марти издает в издательстве Seuil книгу «Ролан Барт: ремесло письма»[52]. Эта книга представляет собой эссе; в ней, по сути, собраны прозаические тексты-рассуждения, проливающие свет на понятие произведения и на осмысление образа. Но творчество Барта осмысляется также в его развитии и в отношении того, что ему наследует, и это, в свою очередь, объясняет его интеллектуальный генезис. Первая часть – «Воспоминания о дружбе» – представляет собой очень яркие свидетельства о последних годах жизни Ролана Барта. Эрик Марти, посвятивший долгие годы подготовке полного собрания сочинений, и по сей день остается лучшим проводником по его жизни и мысли. В книгах интервью и воспоминаний Цветан Тодоров и Антуан Компаньон подробно описывают Барта, каким они его знали. Жерар Женетт также рисует его портрет в книге «Бардадрак», кроме того, Барт – один из многочисленных второстепенных персонажей книги Матье Линдона о Фуко «Что значит любить»[53]. Колетт Фелу в «Подготовке к жизни» с любовью рисует портрет (наполненный редкими ароматами – духи матери Барта, например, – и зерном его голоса) человека, который остался для нее учителем жизни с тех пор, как однажды, выйдя с семинара (она посещала их с 1972 по 1976 год), он научил ее говорить «я», говорить от собственного имени. «Я следую за его голосом, – пишет она, – и заново открываю запах Парижа, кафе Bonaparte и Balzar, улицы Сабо, Сен-Сюльпис, маленький китайский ресторанчик на улице Турнон. Вспоминаю его прищур, когда он подбирал слова…»[54].
Еще более удивительное явление – то, что Барт после смерти становится героем многочисленных романов. Объяснение здесь тоже лежит в стремлении придать его жизни континуальность[55], одновременно постоянство и продолжение, а еще, вероятно, в той игре между эссе, автобиографическим фрагментом и желанием написать роман, которую придумал сам Барт. «Обжигающее соприкосновение с романом», которое он представляет в лекции о Прусте как способность выразить аффективный порядок, слова: «здесь все должно рассматриваться как сказанное романным персонажем» в начале книги «Ролан Барт о Ролане Барте», произведение-жизнь, также называемое «третьей формой», романическое как способ монтажа реальности, как письмо жизни – все это в одно и то же время и призыв, и загадка. «Женщины» Соллерса в 1983 году, «Царь роман» Рено Камю в том же году, «Самураи» Кристевой в 1990-м, «Человек, который убил Ролана Барта» Тома Клерка в 2010-м, «Конец безумия» Хорхе Вольпи в 2003 году, к которым можно добавить два беллетризированных рассказа о первых и последних днях автора и рассказ об одном его лете[56], становятся чем-то большим, нежели свидетельство, и подчеркивают легенду. Некоторые выводят Барта под прозрачными псевдонимами, другие – под собственным именем, как исторический персонаж среди вымышленных героев. Во всех случаях тексты стирают границы между беллетризованной биографией, историческим романом и свидетельством.
Даже критические исследования обыгрывают переплетение мысли, жизни и романа и часто основываются на воспроизведении интеллектуальной траектории, вынужденной учитывать рассказ о жизни. Уже в 1986 году «Ролан Барт, роман» Филиппа Роже показывает непрерывность пути Барта, уделяя особое внимание ранним текстам, и настаивает на том, что у него повсюду чувствуется присутствие большого литературного замысла, что лишает смысла любую попытку периодизации его творчества. В 1991 году Бернар Комман в своей книге «Ролан Барт в поисках нейтрального» также основывает единство субъекта на единстве проекта, в этот раз «Нейтрального, понимаемого не как компромисс, ослабленная форма, а как попытка уйти от обязательств и ограничений логоса, Дискурса»[57]. Этому портрету интеллектуала, стремящегося упразднить различия, суждено было стать основополагающим[58]. Проективное измерение его текстов, их связь с фрагментарным и с заметками, любовь к мимолетному и парадоксальному позволяют совместить это единство с противоречием, нерешительностью, даже палинодией[59]. Основать свой авторитет на фантазме – значит освободиться от принципа непротиворечивости, то есть завлечь себя и других в водоворот, из которого нелегко выбраться. Не производя никакой системы, никакой «сильной мысли», Барт учил своих учеников и читателей необходимости ставить любое знание под вопрос, освобождению, аффективной культуре, встрече с невероятным. В конце концов, независимо от того, выдвигают ли они, как Филипп Роже, Бернар Комман, а также Жерар Женетт, Клод Кост, Диана Найт, Мариель Масе, Венсан Жув, гипотезу о последовательном Барте, чье движение проходит под знаком одной путеводной нити, представляют ли раздвоенного Барта, отказавшегося от большого научного проекта 1960-х годов в пользу скептицизма и эготизма (точка зрения Цветана Тодорова), или же нескольких Бартов, чей путь делится на несколько последовательных этапов (Аннетт Лавер, Стивен Хит, Стивен Унгар, Патриция Ломбардо), – все говорят о сложности творчества, неотделимого от жизни.
Не упуская из виду различие между
