в поселке, а братья и сестры тоже куда-то убежали. Марта и Берт сидят на кухне, нетронутые чашки с чаем стынут на столе.
— Ты только попроси, я тебе и лебедя добуду, — говорит Берт.
— А что такое лебедь? — любопытствует Марта.
— Птица. Большая, как альбатрос, и очень красивая, — отвечает Берт, но лебедь Марте ни к чему, ей бы лучше крачку, а впрочем, и крачка тоже ни к чему.
Она заявляет, что ей хочется посмотреть на дождевого червяка, Берт идет во двор, выкапывает одного и приносит его на кухню. Марта и Берт наблюдают, как червяк извивается на кухонном столе.
Когда это зрелище им наскучивает, Берт выкидывает червяка в окно.
Марта вытирает стол рукавом и придвигается к Берту.
Они сидят рядышком, и больше им никто не нужен.
Другие вечера они проводят дома у Марты, в крохотной комнатенке, которую она ненавидит. Быть здесь одной Марте неприятно, а вместе с Бертом — другое дело: когда он тут, в комнате сразу становится тесно, но так даже лучше. Марте кажется, что в эти минуты вид за окном наполняется теплом и светом. Скоро Берт построит для них новый дом с новыми комнатами, в которых родятся новые воспоминания.
Но пока они сидят тут, в доме рядом с консервным заводом, и им нужно вести себя бесшумно, потому что за стеной ворочается мать. Она все ищет удобное положение на деревянном диване, ищет день за днем и не находит. Мать пьет чай и обжигает язык, вяжет шерстяные носки и никогда не довязывает их до конца. Звяканье спиц раздается в ушах Марты с детства и будет раздаваться еще много лет после того, как Марта покинет отчий дом.
А брат Марты — где он сейчас, что он слышит?
На этот вопрос никогда нельзя дать точного ответа.
Тише-шише, — шепчет Марта. Берт кивает, а сам только сильнее прижимает ее к себе, слишком сильно, — думает Марта, которой не хочется думать ни о чем. И мысли расступаются. Остается лишь темный обрыв, остаются звезды, которые зажигаются и гаснут, точно кто-то балуется с большим выключателем; а еще остается то мгновение, когда боль утихает.
Марта открывает глаза, смотрит на Берта и спрашивает:
— Ты когда-нибудь представлял себе, каково это — лежать в воде, на самом дне? Только не в смысле утонуть.
— Я же не рыба.
— А если бы там, на дне, лежала я?
— Я все равно любил бы тебя.
— И мою рыбью чешую?
— И твои жабры.
— Это была бы странная любовь.
— А любовь вообще странная штука.
— Как ледебь.
— Лебедь.
— Ну да.
День за днем Марта гуляет по склонам вместе с овцами и напевает.
Наступает октябрь, весна ослепляет, пучки травы туесок колышутся на ветру, точно волосы доброго великана. Марта щурится, заглядывает в будущее и видит мгновения, которые сверкают и крепко держатся друг за друга, точно жемчужины в ожерелье, — Берт подарит Марте это ожерелье из счастливых мгновений, он подарит ей все, о чем она ни попросит. Плохие сны утекут глубоко во чрево вулкана и сгорят там, скрутятся в трубочки, как старые фотографии, которые никто не хочет пересматривать.
И Марта будет гладить своего ребенка по волосам, мягким, как овечья шерсть.
1957 г
День свадьбы выдался жарким, воздух в церкви такой спертый, что у Марты, облаченной в многослойное подвенечное платье, кружится голова. Она едва не теряет сознание. Марте кажется, что она похожа на облако, притиснутое к алтарю. Капли пота выступают на спине, на коленях, на шее.
Марта держится прямо.
Она сильная, более сильная и отважная, чем полагала прежде, и когда ей задают вопрос, она отвечает да — потому что это верный ответ. Она не вздрагивает и не отшатывается, когда кольцо скользит по пальцу; Берт поднимает вуаль с лица Марты, она целует его в губы, влажные и холодные, как тушка только что выловленной рыбы.
Когда свадебная процессия перемещается из церкви вниз, во двор нового дома, строгость уступает место веселью, и люди начинают робко улыбаться. Хвалят наряды соседей, расстегивают воротнички, восхищаются Мартой, такой молодой и красивой, и не верят, что в ее жизни может случиться что-то дурное.
Гости выстраиваются в очередь, чтобы преподнести подарки.
Мать Марты протягивает молодоженам гобелен, на котором изображены овцы. Тела их странно искривлены, с боков и с животов свисают нитки, но Марте не остается ничего другого, как поблагодарить мать и обнять ее, а матери не остается ничего другого, как вновь почувствовать собственную ущербность.
Лиз и Ларс, которые живут по соседству, приносят саженец персикового дерева. Ларс вручает его и говорит: «Когда дерево станет большим, ваши дети уже будут взрослыми». Другие гости кивают и поддакивают, хотя все прекрасно знают, как сложно вырастить персики на Тристане.
Элиде и Пол дарят пару бычьих рогов, на которых вырезаны имена влюбленных. «Они сложены в форме сердца, видите», — говорит Элиде и толкает в бок Пола, который потирает ладони, точно крошит в них свой выпавший зуб.
Мартин брат приносит щенка со светло-карими глазами. На макушке щеночка пятно в виде полумесяца.
Берт не любит собак. От них одна грязь и вонь.
Подарки вручены, пришла пора включить граммофон. Все танцуют и поют, но не серьезно, как в церкви, а громко и невпопад, как подобает людям в добром и радостном настроении. Угощаются разными блюдами из картошки, уплетают бараньи ноги, которые всю ночь томились в печи, отрезают ломти от толстых масляных пирогов. Дети отщипывают куски и украдкой бросают их собакам, которые крутятся под ногами.
Начинает темнеть, и на столы ставят подсвечники с большими свечами. Их зажигают не сразу, потому что света еще хватает: он льется с небес и из сердец людей, у которых так приятно и тепло на душе.
Последние гости расходятся на рассвете. Молодожены сидят на крыльце своего нового дома и смотрят, как небо встает дугой над их новой жизнью и придает счастью цвет.
Щеночек спит, свернувшись клубком возле их ног. У него пушистая шерсть и толстенькие подергивающиеся лапки; он еще не знает ни о делах, которые его ждут, ни о картинах, которые предстоит увидеть его глазам.
— Как назовем собачку? — спрашивает Марта.
— Дворняжкой.
— Она тебе совсем не нравится?
— Это же собака.
— Тут у всех есть собаки.
— Какой от нее прок?
— Я научу ее приносить плавник. И плавать за яблоками на Песчаный мыс.
— По-твоему, такое неуклюжее создание сможет плавать?
— Все щенки неуклюжие. Другими они и не бывают.
— Угу. Ладно, пусть живет, возвращать подарки некрасиво.
— Вот-вот. А звать ее
