Увидев, что Матахатиро не собирается вступать в разговор, Хосоя, похоже, осознал тщетность своего брюзжания.
— Хотя, чего это я, в самом деле, — сказал он с неожиданным дружелюбием. — Гэндаю Хосоя меня зовут. Мы ведь уже не в первый раз встречаемся. Не иначе это какой-то знак. Так что прошу вас — впредь без церемоний.
— Тронут вашей любезностью, сударь, — ответил Матахатиро и тоже назвал себя. — Прошу простить, но по известной причине я не могу сказать, откуда я родом.
— Давно стали ронином? — Узнав имя своего попутчика, Хосоя тут же по-дружески пристроился рядом с ним.
— Скоро будет полгода…
— А я служил в клане Мори, в городе Цуяма провинции Сакусю.[21] Да вот только клан наш разорился, так что я уже четыре года как ронин. Жена, дети есть?
— Пока живу один.
— Один?! — завопил Хосоя. — Вот повезло-то! А у меня детей только пять ртов, да еще и жена. Она, конечно, тоже прирабатывает, сколько может, но чтобы такую ораву прокормить, приходится надрываться.
— Да уж, представляю, каково вам, — сказал Матахатиро.
Китидзо уже рассказывал ему о том, что у Хосои пятеро детей. Конечно, такой выводок — нелегкое бремя для главы семьи, потому сетования из уст Хосои породили в Матахатиро некое подобие сочувствия.
Какова она, жизнь многодетных семей, он знал не понаслышке: достаточно было понаблюдать за соседями по дому. Родители в таких семьях трудились, не покладая рук, но, сколько бы они не работали, их дети все равно бегали по двору босые и в лохмотьях, сверкая голыми икрами. За полгода жизни в трущобах он хорошо усвоил, что в Эдо, в отличие от его родной провинции, цены кусаются — и очень жестоко.
Так что, сколько бы Матахатиро не осуждал Хосою, его переживания из-за утраты доходной работы были вполне оправданны.
— А вам какая работа досталась? — спросил Матахатиро.
— Ночной охранник, — ответил Хосоя. — В усадьбу князя Хатисука в Гофукубаси набирают людей для караульной службы.
«Это что же, телохранителем в дом к самому даймё?» — с удивлением подумал Матахатиро, как вдруг Хосоя остановился, приблизил к нему свое заросшее лицо и заговорил в полголоса:
— Вы уже, поди, слышали… Ну, про то, что ронины князя Асано собираются штурмовать усадьбу Киры?
— Первый раз об этом слышу, — признался Матахатиро.
Князь Наганори Асано Такуминоками,[22] глава клана Ако в провинции Банею, четырнадцатого числа третьей луны, находясь в замке сёгуна в Эдо, нанес ранение мечом придворному церемониймейстеру Ёсинаке Кодзукэнноскэ Кире. Это произошло прямо во время приема посланников императорского двора[23] старшего советника первого ранга Сукэкадо Янагивары и советника второго ранга Ясухару Такано, распорядителем которого выступал князь Асано, а также посланника из дворца Сэнто[24] старшего советника первого ранга Хиросады Сэйкандзи, за встречу которого отвечал князь Муратоё Сакёноскэ Датэ. Обо всем этом Матахатиро слышал еще в доме наложницы купца Такураи, где служил сторожем при собаке.
Приговор ставки[25] оказался на удивление скорым. Князь Асано напал на Киру примерно в первую треть часа Змеи, то есть около десяти часов утра, но уже к вечеру того же дня дежурный управляющий замка Цутия Сагаминоками вызвал к себе Удзисаду Унэмэносё Тоду, главу клана Огаки из провинции Миной, который состоял в родстве с князем Асано, и Нагацунэ Миноноками Асано, принадлежавшего к боковой ветви рода. Им было приказано, заручившись согласием прочих ветвей рода Асано, позаботиться о беспрепятственной сдаче замка в Ако и усадьбы князя в Эдо. Князь Наганори Асано был отправлен под арест в усадьбу министра правого крыла князя Тамуры, где в тот же вечер, в час Петуха[26] совершил сэппуку.
На следующий день, пятнадцатого числа, старшие офицеры Охранного ведомства сообщили, что по решению верховного суда бакуфу[27] младший брат Такуминоками, князь Нагахиро Дайгаку Асано, приговаривается к «запиранию ворот» — строгой форме домашнего ареста, при которой главные ворота усадьбы заколачивались досками крест-накрест, ставни и окна закрывались, и покидать пределы дома запрещалось даже слугам. Через некоторое время под более легкий домашний арест с запретом на выход из усадьбы в дневное время было помещено еще шесть даймё, включая Унэмэносё Тоду, каждый из которых приходился родственником дому Асано. Одновременно с этим Ясутэру Вакисака Авадзиноками, главе клана Тацуно из провинции Банею, и Кинсада Киносита Хигоноками, главе клана Асимори из провинции Биттю,[28] было приказано принять замок Ако. Все эти события произошли в течение каких-то двух дней со времени инцидента в замке сёгуна. Тем временем самураи клана Ако один за другим покидали эдоскую усадьбу князя Асано в районе Тэпподзу и загородную усадьбу в Акасака-Намбудзака. К шестнадцатому числу эвакуация завершилась, и обе усадьбы были переданы главному управляющему делами строительства. Супруга князя Асано, Агури, на рассвете пятнадцатого числа была взята на попечение в свой родительский дом — усадьбу Асано Тосаноками, расположенную в квартале Адзабу-Имаи.
При этом Кодзукэнноскэ Кира, второй участник стычки, не понес ровным счетом никакого наказания. Более того, ему было любезно предписано залечивать раны и по выздоровлении продолжить выполнение своих обязанностей по службе. Немалое число людей находило такое обхождение весьма странным, особенно в сравнении с жестокостью наказания, которому подвергся князь Асано.
Считается, что первым, кто высказал свое мнение о недопустимости такого однобокого решения, был офицер Охранного ведомства Дэмпатиро Окадо. Он упорно настаивал, что у князя, несомненно, были веские основания, чтобы обнажить свой меч, забыв о том, что он находится в замке самого сёгуна, и поэтому, прежде чем приговаривать его к сэппуку, следует провести более тщательное расследование. Сомнения, обуревавшие мэцукэ[29] Окадо, постепенно захватывали умы как внутри эдоского замка, так и за его стенами, порождая симпатию к князю Асано и неприязнь к Кире.
Девятнадцатого числа третьей луны решением правительства сёгуна был освобожден от своей должности омэцукэ Сода Симоусаноками, во время сэппуку князя Асано исполнявший обязанности главного надзирателя за исполнением приговора, а двадцать шестого числа того же месяца согласно личному прошению об отставке был снят с поста главного церемониймейстера и сам Кодзукэнноскэ Кира. Эти чересчур поспешные меры были приняты, чтобы отвести обвинения в несправедливом обхождении с князем Асано.
Несмотря на это, общественное мнение по-прежнему было преисполнено сочувствия к роду Асано. Про Киру же на всех углах сплетничали, что он-де скупердяй и скряга, и Такуминоками напал на него не иначе как в наказание за мздоимство.
Тем временем, в девятнадцатый день четвертой луны замок Ако был передан новым хозяевам: даймё Вакисака и Киносита — в присутствии офицеров Охранного ведомства бакуфу Дзюдзаэмона Араки и Унэмэ Сакакибары. Но люди поговаривали, и Матахатиро Аоэ даже слышал это своими ушами, что изначально старшие самураи клана Ако намеревались запереться в замке и с боем встретить вооруженные отряды, которые придут забирать их вотчину.
В ожидании смуты, которую могли учинить ронины из клана Асано, князь Хатисука решил усилить охрану своей усадьбы. Хосоя, направлявшийся сейчас туда, чтобы стать одним из новых стражей, стал лучшим подтверждением того, что слухи, которыми полнился дом, где жил Матахатиро, вряд ли были пустыми домыслами.
Соседи Матахатиро, монах-макасё Гэнсити и штукатур Ягобэй, забыв о том, что уже которую неделю сидят без работы, до хрипоты спорили друг с другом, обсуждая предстоящую кровавую месть ронинов покойного князя Асано.
— Так что же — получается, что эта усадьба Хатисука находится поблизости от дома Киры? — спросил Матахатиро.
— Бок о бок, — ответил Хосоя. — Прямо бок о бок, сударь. Поэтому в доме Хатисуки и боятся, что такое соседство доставит им хлопот. Поговаривают даже, что князь Хатисука обратился к нужным людям при дворе сёгуна с просьбой переселить Киру куда-нибудь подальше. Но такие дела быстро не делаются, — добавил он, обнаруживая редкую осведомленность.
— Ну, а пока Кира не переедет, у меня будет работенка, — неожиданно захохотал Хосоя, широко разинув рот, спрятанный в густой бороде. Глядя на него, Матахатиро подумал, что если слухи окажутся правдой, то ничего смешного в этом нет. Стоит Хосое получить увечье в какой-нибудь заварушке, как семь человек, включая его самого, пойдут по миру.
