ГАМЛЕТ. Ничего себе дети! Откуда они взялись. Получают ли за свою работу? Как долго они намерены валять дурака? Пока не начнет ломаться голос? А если они станут профессиональными актерами – а ничего другого им не остается, – не проклянут ли они бессовестных писак, поощрявших их нападки на собственную судьбу?
РОЗЕНКРАНЦ. Право, и маленькие, и большие дров наломали порядочно. А публика без зазрения совести раздувает эту вражду. Доходило до того, что пьесы не делали сборов, если авторы в них не обкладывали друг друга.
ГАМЛЕТ. Невероятно!
ГИЛЬДЕНСТЕРН. Да, кишки повыпускали многим.
ГАМЛЕТ. И мальчишки взяли верх?
РОЗЕНКРАНЦ. Верхом сели, милорд. И на Геркулеса – мало ему своей ноши.
ГАМЛЕТ. Но все это в порядке вещей. Возьмите тех, кто при жизни моего отца корчил рожи моему дяде, а теперь отваливает по двадцать, сорок, пятьдесят, а то и по сотне дукатов за портретики его величества короля Дании. Черт побери! Никакой философии не разобраться в подобной чертовщине.
(Трубы.)
ГИЛЬДЕНСТЕРН. Наверное, пожаловали актеры.
ГАМЛЕТ. Господа, я счастлив снова увидеться с вами. Еще раз жму ваши руки. Атрибуты гостеприимства – учтивость и ритуальные приветствия. Подчинимся правилам, и тогда при виде моей, отчасти показной, предупредительности к актерам, вы не скажете, что их я принимаю радушнее, чем вас. Итак, вы у меня в гостях. А мои родcтвеннички-родители в заблуждении.
ГИЛЬДЕНСТЕРН. Насчет чего, милорд?
ГАМЛЕТ. Я схожу с ума только при норд-норд-весте. Если дует с юга, я чую разницу между соколом и стервятником.
Входит ПОЛОНИЙ.
ПОЛОНИЙ. Приветствую вас, господа.
ГАМЛЕТ. Внимание, Розенкранц и Гильденстерн. Навострите уши. Перед вами великовозрастный младенец, который еще не вышел из пеленок.
РОЗЕНКРАНЦ. Или же снова в них очутился. Так сказать, впал в детство.
ГАМЛЕТ. Спорим, он нам поведает об актерах? – Я с вами согласен, сэр, это было в понедельник утром.
ПОЛОНИЙ. Милорд, я должен вам кое-что сообщить.
ГАМЛЕТ. Я тоже. Однажды Росций, римский актер…
ПОЛОНИЙ. Вот и я об этом: в замке актеры, ваше высочество.
ГАМЛЕТ. Жужжи, пчела.
ПОЛОНИЙ. Клянусь честью, милорд.
ГАМЛЕТ. Актера два и два осла.
ПОЛОНИЙ. Лучшая труппа в мире. В репертуаре: трагедии, комедии, хроники, идиллии, исторические пасторали, пасторальные трагедии, трагические истории, хроникально-пасторальные трагикомедии. Сенека у них лишен помпезности, Плавт – пошлости. Им нет равных ни в классических, ни в современных пьесах.
ГАМЛЕТ. А теперь, Иеффай, судья израильский, признавайся, что за сокровище ты хранил?
ПОЛОНИЙ. Какое сокровище, милорд?
ГАМЛЕТ. А такое:
«И дочь-красавицу свою Любил он больше жизни».
ПОЛОНИЙ (в сторону). Далась ему моя дочь!
ГАМЛЕТ. Чур, не увиливать, старый Иеффай!
ПОЛОНИЙ. Будь по-вашему: придется мне на старости лет стать Иеффаем – ведь у меня и впрямь есть любимица-дочь.
ГАМЛЕТ. Нет, по-нашему совсем не так.
ПОЛОНИЙ. А как, милорд?
ГАМЛЕТ. А вот как:
«Но рок вершил, что Бог решил»,
остальное старо, как мир:
«И как-то раз беда стряслась».
Начальные строки настолько исполнены благочестия, что не имеет смысла петь всю балладу до конца. Зато, если ее сократить, можно будет скоротать время с новоприбывшими.
Входят четверо или пятеро АКТЕРОВ
Здравствуйте, господа актеры, здравствуйте. Я счастлив снова встретиться с вами. Приветствую вас, гости дорогие. Здорово, старина! Сколько ж мы не виделись, если ты явился в Эльсинор дразнить меня зарослями, которыми покрыто твое лицо? Ага, наша юная леди тоже здесь! Пресвятая Дева! Девочку в мое отсутствие подкинуло к небу чуть ли не на каблук. Боже правый! Неужели ее невинный голосок дребезжит, как разбитая монета? – Еще раз здравствуйте, господа актеры. И вот что мы сделаем: подобно егерям-французам, гоняющим все, что под руку попадется, проверим с ходу ваши способности. Прочтите-ка нам монолог, желательно трагический.
ПЕРВЫЙ АКТЕР. Какой именно, милейший принц?
ГАМЛЕТ. Постарайся вспомнить читанный тобой когда-то монолог из одной малоизвестной пьесы. Если ее и ставили, то не больше одного раза, да и то перед равнодушной публикой, не приученной к изысканным кушаньям. Мне же эта пьеса показалась превосходной, а знатоки не чета мне отмечали в ней хорошо продуманную композицию и простоту стиля. Правда, – добавляли они, вовсе не желая упрекнуть автора в безвкусице, – стихи несколько пресноваты, но из-за отсутствия приправ они не стали менее сочны. Да, это была удачная вещь. Более всего мне там нравился монолог Энея, а именно те строки, в которых он рассказывает Дидоне о гибели Приама. Начинается он, – дай Бог память! – кажется, с Пирра. Погодите, погодите:
«Рассвирепевший Пирр Гирканским зверем…»
Нет, не отсюда; вот:
«Рассвирепевший Пирр, ведомый в бой Намереньями, черными, как ночь, Едва покинул конскую утробу, Как тут же залил пурпурною краской Доспехи вороненые свои. Как он был страшен, тонущий в крови Младенцев, матерей, отцов, чьи трупы, Казалось, запекаются от жара Горящих зданий, бойню озарявших. Заляпан кровью, дымом закопчен И выпучив карбункулы-глаза, Приама ищет кровожадный Пирр…» А дальше вы.
ПОЛОНИЙ. Я Господом клянусь, принц, мы заслушались! Какой темперамент! Какое мастерство!
ПЕРВЫЙ АКТЕР. «И наконец находит. Увидав, Что старец отбивается едва, Что меч не держит дряхлая рука, Несется Пирр к царю и не мечом, — Движением стремительным своим Сбивает безоружного Приама. Не в силах этого перенести Бездушные громады Илиона: С ужасным шумом грузно оседает Полусожженный храм. И цепенеет Оглохший Пирр, застыв, как истукан, И обо всем на свете позабыв; И обнаженный меч в его руке Над сединой Приама зависает, Как бы увязнув в воздухе густом. Но точно так же, как перед грозой Покровы беспокойной тишины, Надетые природой полумертвой, Удар молниеносный в клочья рвет, Разбив на части небо, – так и Пирр, Очнувшись, мстительно напрягся и… Ни разу молот мастера-Циклопа, Сработавшего Марсовы доспехи, Не ухался с неистовством таким На наковальню, как залитый кровью Меч Пирра на Приама. Продажная Фортуна! Покарайте, О боги-небожители, ее! Переломайте спицы в колесе И бросьте в преисподнюю ступицу, Как демона с небес!»
ПОЛОНИЙ. По-моему, несколько длинновато.
ГАМЛЕТ. Это укоротят с вашей бородой заодно. – Не слушай его. Все, кроме разнузданных танцев и скабрезных историй, его усыпляет. Продолжай, пожалуйста. Теперь давай о Гекубе.
ПЕРВЫЙ АКТЕР. «Кто б увидал Средь улиц посрамленную царицу…»
ГАМЛЕТ. Что-что? «Посрамленную средь улиц»?!
ПОЛОНИЙ. Вам не нравится? А по-моему, неплохо.
ПЕРВЫЙ АКТЕР. «О если бы кто видел, как она Снует босая, пламя заливая Горючими слезами; что венцом Ей служит плат, а платьем – одеяло, На лоно, изнуренное от родов, Навитое впотьмах. Кто б это видел, Тот ядом бы насыщенную речь Обрушил на беспутную Фортуну. А если бы присутствовали боги При том, как Пирр у бедной на глазах Четвертовал, злорадствуя, супруга, И слышали ее утробный вой, — Хоть дела нет им до людского горя, — Померкли бы небесные глаза В потоке слез, и боги б содрогнулись!»
ПОЛОНИЙ. Смотрите, на нем лица нет и на глазах слезы. Велите ему перестать, милорд.
ГАМЛЕТ. Ладно, закончишь в следующий раз. – Проследите, мой милый, чтобы актеров приняли как положено. Слышите? Давать им все, что ни спросят. Ибо они – воплощенная часть истории. Вы заработаете злую эпитафию посмертно, если обидите их при жизни.
ПОЛОНИЙ. Милорд, они получат ровно столько, сколько заслуживают.
ГАМЛЕТ. Черт возьми, приятель! Несколько раз по столько! Кто из нас, получив заслуженное, унесет ноги? Похлопочите о них, как о самом себе. Чем меньше у них заслуг, тем больших почестей заслужит ваша доброта. Забирайте их.
ПОЛОНИЙ. Прошу вас, господа.
ГАМЛЕТ. Идите, друзья, идите. Пьесу мы послушаем завтра.
(ПОЛОНИЙ и все АКТЕРЫ, кроме ПЕРВОГО, уходят.)
Вот что, дружище, могли бы вы разыграть «Убийство Гонзаго»?
ПЕРВЫЙ АКТЕР. Безусловно, милорд.
