Так что пока Людочка находилась в состоянии сна, снаружи происходили великие события.
* * *
Осоловелое время задремало, когда зима в декабре притихла, шла слепым солнечным снегом. На катках восторженно приручали лёд дети. Самые смелые сигали с незалитых горок или облизывали железные дворовые качели. Детям было хорошо. Взрослые кутались, кутались, но им было все холодно – и тем холоднее, чем теплее они кутались. Животный городской мир тоже зяб. Голуби, увеличившись вдвое, обживали низкие подоконники магазинов, домашние собаки танцевали на снегу, ничейные ожесточенно попрошайничали, а кошки куда-то пропали. (Но в январе все втянутся в зиму: животные привыкнут к голоду, дети доедят остатки новогодних конфет, взрослые, согревшись, обнаружат по календарю близкую весну. Но это – потом.)
Поутру, пока еще сияет какая-нибудь запоздалая звезда, все торопятся из дому, все опаздывают, обманутые темнотой и будильниками. Дети с рюкзаками похожи в темноте на горбатых карликов. Карлики проталкиваются в двери школы – и превращаются в принцесс и принцев.
На уроках принцы и принцессы дремлют тихонечко под мерное гудение учительского голоса, который тоже сонный, потому что Инна Ивановна или Тамара Петровна смотрели занимательный ночной сериал, а может, проверяли контрольные. Никто никому не мешает в эти дни. Только иногда нагрянет проверочная комиссия или руководство школы назначит открытый урок – и само сидит на этом уроке, глотая зевоту. Слышно даже, как дышат на подоконнике мягкие фиалки. Фиалки шевелят щетинками на толстых листьях и баюкают, баюкают. Нельзя в такие вялые дни смотреть на фиалки, а то можно убаюкаться и по-настоящему уснуть на уроке.
* * *
В один из таких дней завуч Тамара Петровна задержалась в учительской и теперь дремала на диване, не в силах преодолеть полдневный сон. Снежинки ползли вниз по воздуху. А иногда, когда глаза завуча особенно слипались, снежинки, плоские и круглые, будто сделанные муравьями из крохотных бумажек, казались нанизанными на невидимые нити и покачивались. Тамара Петровна в мучительной и сладкой полудреме пыталась сосчитать их, но точное число никак не получалось. «Невероятно много! – с тихим восторгом снилось Тамаре Петровне. – И скрипят!» Снежинки здоровались с завучем ласково и знакомо: здравствуйте, Тамара Петровна, как вы хорошо выглядите, какой у вас красивый платок на шее, такой нежный, наверное, китайский шелк? И во сне Тамара Петровна тихо хвасталась: да, муж привез из Китая, настоящий китайский шелк, дорогой. А снежинки ее тогда спрашивают: а как поживает Виктор Иваныч? Не болеет? Работу не поменял? Тамара Петровна горделиво отвечала: повысили его, теперь он зам. А как учится Маша? Тамара Петровна не могла скрыть удовольствия: Маша у нас отличница! А вот, Тамара Петровна, не хотите ли чаю с конфеткой? Тамара Петровна восхитилась: с превеликим удовольствием! И открыла глаза, чтобы протянуть руку за конфетою в нужную сторону. Перед ней стояла Людмила Константиновна Георгинова, коллега, учительница младших классов, и улыбалась сокрушительно доброю улыбкою.
– Людмилочка Константиновна! – изумленно раскинула руки Тамара Петровна, окончательно проснувшись. Людочка в светлом вязаном платье была очень похожа на королеву снежинок. На столе, возле которого дремала Тамара Петровна, стояли три чашки и раскрытая конфетная коробка. Людмила Константиновна по привычке хозяйничала в учительской, хотя уже давно не бывала в школе. В учительской, впрочем, все осталось на своих местах, так что ей не составило труда найти и чашки, и чайник.
– Людмилочка Константиновна! – Тамара Петровна прижала теперь руки к груди и качала головой в нескрываемом умственном возбуждении. О скоропостижном, по собственному желанию и без объяснения причин, увольнении Людочки в школе не забыли, хотя и миновало теперь уже несколько лет. И Тамара Петровна оказалась беззащитна перед волной вопросов, обрушившихся на ее любопытный ум. Вопросы и восклицания рвались, просились на язык: с чем пожаловали? Где это вас носило? Вот так явление блудного сына! Чего изволите? Откуда вы такая взялись? Ага, явились, не запылились! Тамара Петровна огромным усилием учительской воли сдерживала их. И сдержав, проговорила безобидное:
– Ой, вы меня так напугали!
Людмила Константиновна улыбнулась еще ослепительнее и весело представила:
– А это вот моя дочка, Танечка. Нам уже пять. Уже читаем вовсю и знаем действия.
Тамара Петровна подняла брови и привстала с дивана. Долго и сосредоточенно щурилась. Потом села и протянула руку к чашке. Чашка коротко звякнула о блюдце. Людочка добавила в чашку кипятку. И Тамара Петровна мелко отглатывала, а чуткая собеседница, почувствовав все невысказанные вопросы, подробно говорила о своей жизни: об Олеге Валерьевиче, о Танечке, обо всем, что она узнала за эти годы, и обо всем, чего хотелось бы ей еще. Она собиралась вернуться на работу. Тамара Петровна подносила ко рту кружку и при этом робко кивала. На нее наваливалось оцепенение, словно какое-то ядовитое животное укусило ее и теперь яд расходится по всему телу, по очереди останавливая жизнедеятельность органов и конечностей. Наконец гостья засобиралась – и ушла. Тамара Петровна сдвинула чашки, вытерла лужицу, натекшую из чайника, и подкралась к окну.
На школьной площадке возилась мелкота, сооружая снеговика. Старые кривые груши торжествующе держали воздетыми к небу ветвями детские ранцы и мешки с обувью. Тамара Петровна приметила на снеговике синее ведро, которого сегодня хватилась уборщица теть Зоя. Мимо малышни по расчищенной дорожке ступала танцующим шагом Людочка Георгинова, в одной руке она держала сумочку и яркий детский рюкзачок, помахивая ими непринужденно. Вторая Людочкина рука была неподвижна, чуть согнута в локте, а пальцы ее располагались так, словно сжимали другую руку. Она остановилась возле снеговика, аккуратно расслабила, будто бы высвободила, эту вторую руку и поправила на снеговике синее ведро, чуть съехавшее набок. Потом словно снова взяла кого-то за руку и пошла прочь от школы по грушевой аллее. Груши, словно из особого расположения, нежно сыпали на нее снегом. В школе прозвенел звонок.
Тётенька и слон
Всем без исключения Степанам Петровичам посвящается эта короткая повесть
…А сегодня очень хочется рассказать одну замысловатую историю про нашего современника, замечательного Степана Петровича Тётеньку. Конечно, мы могли бы сочинить сентиментальную повесть о том, как Степан Петрович Тетенька повстречал прекрасную Людмилу Сергеевну Дяденька (надеюсь, читатель помнит, что женские фамилии такого типа не склоняются). Можно было бы описать их роман, как они поженились, как родились у них дети, взявшие двойную фамилию Дяденька-Тетенька – или наоборот, Тетенька-Дяденька, как угодно. Но это будет неправда. Тем более что жена у нашего героя уже имелась. Или могли бы наплести поучительную историю о тяжелом детстве Степана Петровича. Но ведь и без того ясно, что иным и не может быть это беспечное, полное радости время при такой-то удивительной фамилии. Однако мы предполагаем в тебе, читатель, ум пытливый, желающий постичь не только и не столько казусы быта, сколько тайны бытия. Поэтому с великим нашим уважением к читателю, а также к Николаю Васильевичу и Михаилу Михайловичу, не желая никого поучать или вводить в сентиментальный соблазн, поведаем правдиво и просто.
Итак, Степан Петрович Тетенька вышел из дому, когда утро только набирало силу. Лунный рогалик еще просвечивал в нежной синей высоте. Как человек твердых принципов и правил, Степан Петрович сначала умылся, ровно две минуты уделив очищению ротовой полости, гладко заправил постель, съел геометрически правильный бутерброд, украшенный веточкой петрушки, и только потом спустился на улицу. Собственно, на улицу он вышел на минутку – опустошить в зеленый облезлый контейнер розовое мусорное ведро. Нельзя жить новый день со старым мусором. Опустошив, поднялся к себе в квартиру и снова – о ужас! – лег спать.
Мы не можем ответить на вопрос, что побудило его улечься спать снова. Это, честно говоря, нас самих изрядно озадачило. Ведь Степан Петрович имел железобетонные устои, согласно которым вставал он всегда в восемь утра, будь то летний день или вьюжный зимний. Скорее всего, в этот раз он сильно не выспался, так как до позднего вечера гладил постельное белье, желая, чтобы к приезду жены оно пахло не только свежестью и чистотой, но и трудами человеческих рук. Или, возможно, он переутомился, играя половину дня в шашки сам с собою. Или вечерние новости произвели на него столь глубокое впечатление, что он ворочался до утра, представляя себе заседание большой восьмерки или космические старты. Впрочем, что бы ни было причиной его недосыпа, нужно сказать прямо – этакое поведение Степана Петровича было из ряда вон. А это навевает нам авантюрную мысль: в этот день в жизни нашего героя должно бы произойти что-то необыкновенное.
