Он посмотрел на нас по очереди, как будто в слове «торт» была некая важность и он хотел, чтобы мы ее осознали.
— Традиция такая, говорит моя жена. Нужен торт. Если на свадьбе торта не будет — очень плохая примета. А я со всеми этими крестьянскими суевериями всю жизнь борюсь. Ими попы народу мозги запудривали, дурачили народ, но жена моя… ей подавай торт. Ладно, ладно, будет тебе торт. Она уже сколько месяцев сахар экономит, мед, муку — все копит.
Я представил себе: мешки сахара, бочки меда… Мука — должно быть, настоящая, а не плесень с разбомбленной баржи. На одном тесте к такому торту полдома Кирова могло бы жить две недели.
— У нее теперь все есть. Все, кроме яиц. — И вновь многозначительный взгляд. — Яйца, — продолжил капитан, — найти трудно.
Несколько секунд мы молчали и смотрели, как кружится на льду капитанская дочь.
— Может, на флоте? — произнес Коля.
— Нет. У них нету.
— Тушенка же есть. Я у одного моряка банку на колоду карт сменял…
— Нет у них яиц.
Я, наверное, не дурак, но сообразить, о чем говорит капитан, не мог долго. А еще дольше собирался с духом спросить напрямую:
— Так вам, что ли, яйца найти?
— Дюжину, — ответил капитан. — Ей надо десяток, но мало ли — одно разобьется, пара тухлых. — Он заметил наше смятение и просиял своей чудесной улыбкой. Обхватил нас за плечи, и я невольно выпрямился. — Мои люди говорят, что в Ленинграде нет яиц, да только я вот думаю, что в Ленинграде есть все — даже теперь. Мне просто нужны правильные ребята. Пара воров.
— Мы не воры, — сказал Коля с легким негодованием, глядя капитану в глаза.
Мне захотелось ему двинуть. Нам уже полагалось охнуть и замерзнуть, валяться на санях с остальными трупами. Но выпала отсрочка. Нам вернули жизнь в обмен на выполнение простого задания. Странного — это да, но несложного же. А он сейчас все испортит, на пулю напрашивается, и это плохо само по себе. Но он ведь и меня под пулю толкает, а это вдвойне хуже.
— Вы не воры? Ты из части ушел — нет-нет, закрой варежку и не перечь. Бросил часть и тем самым перестал считаться бойцом Красной армии, потерял право носить винтовку, носить вот эту шинель, эти сапоги. Вор. А ты, носатый, — ты труп обирал. Немецкий труп, поэтому лично я на тебя не в обиде, но мародерство — то же воровство. Хватит, наигрались. Вы оба воры. Плохие, правда, неумелые — но вам обоим повезло. Хорошие воры не попадаются.
Он повернулся и пошел ко дворцу. Мы с Колей чуть помедлили, глядя на капитанскую дочь: ее лисья шубка горела на солнце. Она, должно быть, нас тоже заметила, но виду не подала, даже не глянула. Мы просто папашины лакеи, тоска зеленая. На нее мы смотрели, сколько могли, стараясь запомнить получше, чтобы потом снилась. Но капитан рявкнул, и мы поспешили за ним.
— Карточки с собой? — спросил он, не сбавляя шаг. Отдых закончен, пора возвращаться к трудам. — Давайте.
Мои были приколоты булавкой изнутри к карману. Я отстегнул, а Коля свои вытащил из скатанного носка. Капитан забрал.
— К рассвету во вторник добудете мне яйца. Тогда отдам. Не принесете — весь январь будете снег жрать, да и в феврале вам карточек не достанется. Это в том случае, если мои ребята вас не найдут и не пристрелят раньше, а это у них очень хорошо получается.
— Вот только яиц ваши ребята найти не могут, — сказал Коля.
Капитан улыбнулся:
— Ты мне нравишься, парнишка. Жить будешь недолго, но ты мне нравишься.
Мы зашли на веранду. Капитан сел за стол, поглядел на черный телефон. Поднял брови, что-то вспомнив, вытянул ящик стола, извлек сложенный лист. Протянул Коле:
— Это пропуск на комендантский час для обоих. Докопаются — покажете, пропустят. И вот еще что…
Из бумажника он вынул четыре купюры по десять червонцев и тоже передал Коле. Тот глянул на пропуск и деньги и сунул в карман.
— В июне я бы купил на них тысячу яиц, — сказал капитан.
— И в следующем июне купите, — ответил Коля. — Фрицы зиму не продержатся.
— С такими солдатами, как ты, — хмыкнул капитан, — скоро мы будем за яйца платить рейхсмарками.
Коля открыл было рот возразить, но капитан покачал головой:
— Ты же понимаешь, что для вас это подарок? Доставите мне к рассвету во вторник дюжину яиц — м жизнь верну. Соображаешь, какой это редкий шанс?
— А сегодня что?
— Сегодня четверг. Из части ты сбежал в среду. Когда завтра взойдет солнце, будет пятница. Дальше сам посчитаешь? Да? Хорошо.
Вернулся Боря с четырьмя кусками зажаренного хлеба на синей тарелке. Хлеб намазали каким-то жиром — может, лярдом. Он поблескивал и сам просился в рот. На веранду зашел еще один адъютант с двумя чашками дымящегося чая. За ними вроде должен прийти и третий с ухой, прикинул я, но больше никто не пришел.
— Ешьте быстро, ребятки, — сказал капитан. — Вам много ходить.
4
— Носатый. Мне нравится. Кто у тебя отец, Носатый?
— Ты его не знаешь.
— Если поэт и печатался — знаю.
— Не лезь.
— Обидчивый какой, а?
Мы снова двигались по Каменноостровскому мосту — уже пешком. Коля остановился посередине, положил руки в перчатках на перила и посмотрел вдоль реки на дворец Долгоруковых. Дочь капитана больше не каталась, но Коля все равно искал ее взглядом, надеясь на бис.
— Она мне улыбнулась, — сказал он.
— Ничего она тебе не улыбалась. Что ты мелешь? Даже не взглянула на нас.
— Быть может, ты ревнуешь, друг мой, но она совершенно точно мне улыбнулась. По-моему я видел ее раньше — в университете. Меня там знают.
— Как дезертира?
Коля отвернулся от перил и зыркнул на меня:
— Еще раз назовешь меня дезертиром — зубы повышибаю.
— Ага, попробуй, я тебе ножом в глаз засажу.
Коля поразмыслил и снова повернулся к реке:
— Не успеешь. Я проворный, когда надо.
Я подумал, не выхватить ли мне нож прямо сейчас, чтоб не воображал, но он вроде больше не сердился, а мне уже не стоялось на месте.
Мы перешли реку по льду и двинулись на юг по Выборгской набережной: Большая Невка справа, ржавые рельсы Финляндской железной дороги где-то слева. С сентября поезда не ходили — немцы замкнули кольцо и перерезали сообщение со всеми — с Финляндией, Москвой, Витебском, Варшавой, с Балтикой. Все прервалось и стало бесполезным. Единственная связь города с Большой землей оставалась по воздуху — и то если самолетам удавалось прорваться через заслоны люфтваффе.
— Можно, конечно, сбежать. Но без карточек придется туго. — Коля задумался. — На энкавэдэшников-то накласть. Знаешь, в армии говорят: такие щелку в борделе не найдут. А вот без карточек… хитро.
— Нам яйца искать надо, — напомнил я.
Мы шли по солнышку и дышали воздухом только по команде капитана. Если плата за смягчение приговора — дюжина каких-то поганых яиц, мы найдем ему дюжину яиц. Тут не поюлишь, не поторгуешься.
— Найти яйца — это лучше всего, согласен. Но я ж должен и другие варианты рассмотреть. Может, в городе и впрямь нет яиц. Тогда что? У тебя родные в Питере остались?
— Не-а.
— У меня тоже. Только это и хорошо. Отвечаем только за свои шкуры, а больше ни за чью.
На стены выжженных складов налепили плакаты «ТЫ ЧЕМ ПОМОГ ФРОНТУ?». Жилых зданий здесь не было, и улица лежала пустая — под бесцветным небом никто не ходил. Мы запросто могли оказаться двумя последними выжившими в войне, последними защитниками города. От фашистов отбиваться можно лишь моим краденым ножом да Колиными якобы проворными кулаками.
— Лучше всего попробовать на Сенном рынке, — сказал Коля. — Я там был пару месяцев назад. Масло и сыр еще продавали, может, икра тоже была.
— Почему ж тогда капитанские ребята яиц не нашли?
— Черный рынок потому что. Половина товара краденая. Люди меняют карточки, закон нарушают по-разному. Если ты в форме, ничего тебе не продадут. Тем паче — в форме НКВД.
Резонно. Коля засвистал что-то немузыкальное собственного сочинения, и мы двинулись к Сенному рынку. Передо мной завиднелись горизонты. Меня пока не расстреляют. В животе появилась пища. Причем ее больше, чем за все последние недели, и я взбодрился от крепкого чая. В ногах ощущалась сила — они донесут меня, куда захочу. Где-то у кого-то есть дюжина яиц, и мы их рано или поздно найдем. А пока я наслаждался отчетливым видением: капитанская дочь голой катается на коньках по Неве, и на солнце сияет ее белая задница.
Коля хлопнул меня по спине и похабно осклабился — будто в самый череп мне заглянул:
— Замечательная девушка, а? Хотел бы с ней попробовать?
Я ничего не ответил, но Коля, похоже, привык к монологам.
— Секрет победы над женщиной — рассчитанное пренебрежение.
— Что?
— Это Ушаков. Из «Дворовой псины». Ой, погоди, ты же не читал. — Коля вздохнул — его раздражало мое невежество. — Твой отец был литератор, а тебя оставил неучем. Прискорбно.
