Я остановился у лотка, за которым старуха в крестьянском платке продавала биточки из бледно-серого фарша. Мы с Колей на них посмотрели. Мясо вроде свежее, в нем жир поблескивает, но нам не хотелось вникать, что это было за животное.
— Яйца есть? — спросил я у старухи.
— Яйки? — Она подалась вперед, чтоб лучше слышать. — С сентября не было.
— Нам дюжина нужна, — сказал Коля. — Хорошо заплатим.
— Да хоть мульен, — ответила старуха. — Нету яек. В Питере не бывает.
— А где бывает?
Она пожала плечами. Такая морщинистая, что все лицо ей будто ножом изрезали.
— У меня мяско вот есть. Хотите мяска — триста за две котлетки. А яек нету.
Так мы и шли от лотка к лотку — спрашивали у всех, есть ли яйца, но яиц на Сенном не видали с сентября. Кое-кто высказывал соображения, где их можно найти: генералам яйца возили самолетами из Москвы. Крестьяне за городом отдавали немцам все — и яйца, и масло, и молоко, — лишь бы не убили. У Нарвской заставы живет один старик, у него есть курятник на крыше. Этот последний слух был заведомо нелеп, но парнишка клялся, что правда.
— Куру зарежешь, мож, на неделю хватит. А не станешь резать, мож, по яичку в день будет давать — так с пайком и до лета протянешь.
— Курицу надо кормить, — заметил Коля. — А чем ее тут накормишь?
Парнишка потряс черными кудрями, что выбивались из-под старой флотской фуражки, — дескать дурацкий вопрос:
— Куры все лопают. Им ложку опилок насыпь — уже хватит.
Торговал он тем, что в народе кое-кто называл «библиотечной карамелью»: у книг отрывали обложки, счищали с переплетов клей, вываривали и лепили бруски, а их потом заворачивали в бумагу. На вкус как воск, но в клее был белок, белок не давал умереть, поэтому книги из города исчезали, как голуби.
— И ты видел этих кур? — спросил Коля.
— Брательник мой видел. Старик по ночам прямо в курятнике спит, с двустволкой. У них в доме на этих кур все охотятся.
Коля глянул на меня, и я покачал головой. Вдень мы выслушивали по десятку блокадных легенд: про тайные холодильники, набитые говяжьими ляжками, кладовки, заставленные банками с икрой и заваленные телячьей колбасой. И неизменно сокровища эти видел чей-нибудь брат или кум. Люди верили — они вообще были убеждены, что кто-то где-то пирует, пока голодает весь город. И были, конечно, правы: капитанская дочка, может, и не жареным гусем ужинает, но ведь она ужинает.
— Старик не может в курятнике все время сидеть, — сказал я парнишке. — Ему за пайком ходить надо. За водой. В туалет. Кур бы давно уже кто-нибудь спер.
— Он с крыши ссыт. А если по-большому получается — не знаю, может, он их этим же и кормит.
Коля кивнул — под впечатлением, мол, во дает старик, — хотя, по-моему, парнишка все это сочинял прямо на ходу.
— Ты когда срал в последний раз? — вдруг спросил меня Коля.
— Не помню. Неделю назад?
— У меня уже девять дней. Я считал. Девять дней! Когда приспичит наконец, устрою вечеринку и самых красивых девушек университета позову.
— Капитанскую дочку позови.
— И позову. Моя сральная вечеринка выйдет гораздо лучше ее свадьбы.
— А от нового пайкового хлеба срать больно, — сказал курчавый парнишка. — Батя говорит, это от целлюлозы.
— Где искать этого деда с курями?
— Адреса не знаю. Пойдете от Нарвской заставы к проспекту Стачек — этот дом по дороге и будет. Плакат Сталина на стене.
— В Питере на половине домов плакаты Сталина. — Он меня уже раздражал. — Нам что, еще три километра переться за курями, которых, может, и нет вовсе?
— Пацан не врет, — сказал Коля, похлопав его по плечу. — А если врет, мы вернемся и пальцы ему переломаем. Он же знает, что мы из НКВД.
— Вы не из НКВД, — сказал парнишка.
Коля выхватил из кармана шинели капитанское письмо и хлестнул им мальчишку по щеке:
— Это мандат капитана госбезопасности, по которому мы уполномочены реквизировать яйца. Что скажешь?
— А от Сталина мандат есть, по которому ты уполномочен жопу себе этим подтирать?
— Пусть меня сначала посрать уполномочат.
Я не стал дожидаться, чем закончится разговор. Если Коле охота мотаться по всему городу искать этих воображаемых курей — его дело. А у меня скоро вечер, мне домой хочется. Я не спал уже тридцать с чем-то часов, а потому развернулся и зашагал к Дому Кирова, пытаясь вспомнить, сколько хлеба заначил под кафельной плиткой на кухне. Может, и от Веры что перепадет. Она ж у меня в долгу — так бежала, что даже не оглянулась, хоть я ее и спас. Наверняка они все думают, что меня убили. Интересно, как она отнеслась? Плакала, уткнувшись Гришке в грудь, а он ее утешал? Или оттолкнула его, разозлилась — он же сбежал, ее бросил, а вот я остался и спас от неминуемого расстрела. А Гришка такой: «Ладно, я знаю — я струсил, прости меня», — и она его простит, потому что Вера Гришке все прощала всегда. И он будет утирать ей слезы и говорить, что они не забудут меня никогда, и какую жертву я принес — тоже не забудут. Только брехня все это — через год они и не вспомнят, как я выглядел.
— Эй, ты. Это тебе яйца нужны?
Жалкая фантазия так меня захватила, что я не сразу сообразил — обращаются ко мне. Я повернулся и увидел бородатого верзилу. Он пялился на меня, сложив на груди руки, и покачивался с пятки на носок. Таких здоровых мужиков я раньше никогда не видел. Он был выше Коли и гораздо шире в груди. Голыми ручищами может, наверное, расколоть мне черепушку, как грецкий орех. Борода у великана была черная, густая, блестела, будто намасленная. Интересно, сколько такому еды каждый день надо, чтоб не спасть с тела.
— А есть? — спросил я, проморгавшись.
— А что дашь?
— Денег. У нас хватит. Погодите, я друга позову.
Я побежал назад через весь Сенной. Впервые с нашей встречи я по-настоящему обрадовался, увидев Колю в этой его шапке. Он по-прежнему перешучивался с курчавым парнишкой — вероятно, пересказывал в подробностях свою мечту великолепно просраться.
— Эй, а вот и он! — заорал он при виде меня. — Я уж подумал, ты без меня сбежал.
— Там мужик — говорит, яйца есть.
— Отлично! — Коля повернулся к парнишке: — Сынок, приятно было.
Мы шли обратно мимо лотков, которые уже закрывались на ночь. Коля протянул мне «библиотечную карамельку» в бумажке:
— Держи, друг мой. Сегодня пируем.
— Тебе пацан дал?
— Дал? Продал.
— За сколько?
— Две за сотню.
— За сотню! — Я зыркнул на Колю — он развернул свой батончик, откусил и передернулся от вкуса. — Так у нас триста осталось?
— Точно. Считать умеешь.
— Нам же дали на яйца.
— Ну нельзя же яйца искать на голодный желудок, правда?
Бородач ждал нас на краю рынка, руки по-прежнему сложены на груди. Пока мы подходили, он оценивал Колю взглядом — словно боксер противника на ринге.
— Всего двое?
— А сколько надо? — парировал Коля, улыбнувшись. — Я слышал, вы яйца продаете.
— Я все продаю. Что дадите?
— Деньги есть, — ответил я, отчетливо припомнив, что мы с ним это уже обсуждали.
— Сколько?
— Хватит, — сказал Коля. — Нам дюжина нужна.
Бородач присвистнул:
— Вам везет. У меня как раз столько.
— Вот видишь? — Коля стиснул мое плечо. — Не так уж трудно.
— Пошли, — сказал здоровяк и двинулся через дорогу.
— Мы куда это? — спросил я, приноравливаясь к его шагу.
— Я все внутри держу. Снаружи опасно. Что ни день, солдаты приходят, отбирают товар подчистую. А кто вякнет — пулю в лоб.
— Ну солдаты же город защищают, — сказал Коля. — Война войной, а обед по расписанию.
Великан оглядел Колину пехотную шинель, сапоги:
— А ты чего ж не защищаешь?
— Я на задании. Капитан дал. Не твое дело, в общем.
— Этот капитан тебя с пацаном за яйцами, что ли, послал? — Верзила ухмыльнулся. Зубы сверкнули в черной бороде чистыми игральными костями. Он, разумеется, не поверил Коле. Да и кто бы поверил?
Мы шли вдоль перемерзшей Фонтанки. На льду валялись брошенные трупы, некоторые — под дерюгой, придавленной камнями, с каких-то уже сняли все теплое. Их белые лица уставились в темневшие небеса. Просыпался вечерний ветер — одной мертвой женщине он намел на лицо длинные светлые волосы. А ведь она ими когда-то гордилась, мыла их дважды в неделю, перед сном по двадцать минут расчесывала. И вот теперь они пытались защитить ее, мертвую, от посторонних взглядов.
Великан привел нас к кирпичному пятиэтажному дому — все окна забиты фанерой. На гигантском — в два этажа — плакате молодая мать несла мертвого ребенка из горящего дома. «СМЕРТЬ ДЕТОУБИЙЦАМ!» — кричали буквы. Порывшись в кармане, бородатый извлек ключ и отпер парадное. Придержал перед нами дверь. Я схватил Колю за рукав.
— А чего сюда яйца не вынести? — спросил я великана.
— Я умею дела делать, потому и жив еще. И на улице дел не веду.
