— И что же теперь будет? — едва слышно спрашивает он.
— Надеюсь, вполне банально: преступники будут задержаны и изобличены.
— Что… уже на след напали?
— До чего на вас похоже! То строчите филькину грамоту — авось у грабителей что обнаружат и отдадут вам. То рады, чтобы их не поймали, лишь бы избежать огласки. Да, напали на след.
— И на суде все выплывет?..
Он вздрагивает от скрипа двери: возвращаются Томин с Кирпичовым.
— Что посеешь, то и пожнешь, Борис Афанасьевич. Ложь дает злые всходы… Извините, должен закончить допрос.
Поняв, что ему предлагают уйти, Борис поднимается, медлит в нерешительности, потом бредет к выходу.
— Ну, Саша!
— Один есть! — словно козырную карту, Томин шлепает на стол фотографию.
— Который сзади сидел, — говорит Кирпичов.
Знаменский жестом предлагает ему стул и тихо разговаривает с Томиным в стороне.
— Кличут просто и скромно: Николай Петров, — сообщает Томин. — Около года как из заключения, прописан в Туле.
— Чем славен?
— Квартирные кражи. Сейчас наши звонят в Тулу. А что это Борис поплелся на ватных ногах?
— Отдельный разговор, — Знаменский подсаживается к столу. — Давайте, Кирпичов, еще раз, но уже подряд и с самого начала. Тут всякое лыко в строку.
Кирпичов собирается с мыслями:
— Ну, значит, получил я заказ. Пришло время подавать, связался с диспетчером, она отвечает: «Не могу дозвониться пассажирам, занято. Пожалуйста, говорит, поезжайте так, люди старые, очень просили не подводить…» Я считаю, те двое нарочно трубку сняли, чтобы трезвон не мешал. Ну, значит, являюсь. Около дома никто не ждет. Пошел в квартиру. Звоню раз, звоню второй — не открывают. Наверно, думаю за музыкой не слышат. Постучал кулаком. Стою. И чудится, кто-то по ту сторону есть, но молчит себе, посапывает… Эх, тянуло меня от той двери прочь! Уйти бы — и порядок.
— Когда они наконец отозвались, Артем Степанович?
— Когда я про такси сказал. Сообразили, что человек посторонний, хозяев не знает, можно голос подать. «Не кричи, говорят, шеф. Сейчас решим». «Гур-гур, — по-тихому, а потом мне. — Валяй в машину, спускаемся». Видно, все главное они уже… обтяпали.
— Вы с ними по пути разговаривали?
— Вначале немного пособачился. «Гони на Преображенку». А у меня спаренный заказ: «Петуховых доставить на Арбат и рядом, со Смоленской, забрать следующих пассажиров. На Преображенку, говорю, не с руки. Задний на дыбы: «А ну, трогай!» — и обложил, конечно. Вот, говорю, история! А обещали тихих старичков. Тут толстый ухмыльнулся: «Приболели, говорит, наши старички, пусть полежат». Погано так сказал… Короче, едем, и зло меня берет. Везу блатных лбов, времени в обрез, заказ на Смоленской горит. И подпер момент — понял, что дело не чисто.
— Почему поняли?
— Не знаю. Что помню — все ваше. Сочинять мне теперь… — он разводит руками.
— Хорошо. Поняли, смекнули, уловили. Важно, что уловили правду. Дальше?
— Дальше махнул на красный свет. Жду свистка — свистка нет. Проворонил начальник. Превышаю скорость — опять ничего. Качусь как заколдованный.
Томин хмыкает.
— Знаю, что непохоже. Но так. Попробовал сунуться под знак, который недавно повесили…
— Вы хотели, чтобы вас задержали?
— Ну да. Выложу свои сомнения, пусть решают. А толстый вдруг уставился на меня: «Чего ты, говорит, шеф, вытворяешь? Так недолго прав лишиться!» И все мои нарушения перечел по пальцам. Выходит, между собой перебранивались, а тем временем все до тонкости замечал. Шофер он! Простой пассажир не заметит.
— Отлично, Кирпичов! — оживляется Пал Палыч. — Это пригодится!
— А в чем заключалась суть перебранки! Можете дословно?
— Суть — этажей побольше.
— Не бывает чистого мата без примеси информации! — восклицает Томин.
Кирпичов прикрывает глаза, стараясь вспомнить.
— Пожалуй, разбирались, кто виноват: они или сам.
— В чем виноват?
— Похоже, не все там вышло, как Сатанюк велел… но не ручаюсь…
— А что же? Что не вышло?
— Потом, Саша, — останавливает Пал Палыч. — Я знаю. Так, полагаете, шофер? Собственник?
— Скорей — профессионал. Выражения некоторые… не любительские, в общем…
— Продолжайте, пожалуйста.
— Да, кажется, все.
— Нет-нет, Кирпичов, не ставьте точку! — вскидывается Томин. — Что-нибудь еще да промелькнуло!
Знаменский поддерживает:
— Например, слова, которые вас напугали: «Надо перемолвиться с любителем леденцов». Они же шли в определенном контексте?
— Да, верно… погодите… о чем же перемолвиться?.. Сейчас попробую по порядку. Значит, стал я звонить в «Букет», чтобы отдать заказ на Смоленской — не успевал уже. А кнопку вызова заело — то контачит, то не контачит. Толстый спрашивает: «Что, шеф, будешь делать, если механика откажет?» Кнопку, говорю, и сам починю. «Ну, а если, говорит, трубку разобьешь, тогда обязан на ремонт ехать?» В общем, начал чего-то рассуждать про нашу работу…
— А что вы ответили на вопрос о трубке? — повинуясь какому-то импульсу, любопытствует Пал Палыч.
— Что, мол, смотря по обстоятельствам. Могу и без рации смену доработать, главное — план… Да, так вот где-то здесь они Сатанюка и помянули. Я только кончил с «Букетом» — дозвонился все-таки — и как раз слышу: «Надо на этот счет с любителем леденцов перемолвиться, идейка ничего себе». Но какая идейка — прослушал…
* * *
Допрос Кирпичова окончен. Знаменский и Томин выжали из него все «досуха».
С полчаса назад «шестым чувством» ощутив перелом в деле, к друзьям присоединилась Кибрит.
Кирпичов собирается уходить. Он выговорился — и поник, осунулся, руки мнут кепку.
— Напрасно вы так тревожитесь, — успокаивает Томин. — Ведь они понятия не имеют, что вы их подозреваете, что видели, куда они пошли. Разве нет?
— Если черепушка варит, то нет… Ошибку я допустил. Сунули рубль с мелочью. Я их — в карман, будто так и надо. Одно было на уме — успеть их выследить. Но они-то могут сообразить: недоплатили шоферу шестьдесят копеек, а он смолчал, — что за притча!.. Боюсь, обойдутся мне эти шестьдесят копеек…
— Мы будем спешить, Артем Степанович, — обещает Знаменский.
Кирпичов обводит всех взглядом и уходит, сутулясь. Некоторое время друзья молчат.
— И все-таки есть в его показаниях… — произносит Томин.
— Знаю, что тебя смущает. Хорошо, что Зина забежала, помозгуем вместе. Вводится новое условие задачи: у Петуховых ожидаемых тысяч не нашли…
— Нет?
— Нет. Их и не было.
— Вообще не было?!
— Да, Зиночка, вообще. Потому Кирпичову и недодали шестьдесят копеек. Вы заметили, что в юридических документах не встречается формулировка «общеизвестно». Пишется иначе: «По делу установлено». А по делу Петуховых существование денег не было установлено. О них было «известно»!
— Паша… наверняка?
— Абсолютно. Петухов тут уже корчился. Вот подтверждение — звонили с почты насчет знаменитых переводов. Полюбуйся.
— Ну и ну… — поражается Томин. — Стыдобушка!
Кибрит берет у него листок, читает вслух:
— Двадцать рублей, пятнадцать, двадцать пять…
— Угу. Любимым родителям на мороженое.
— Удивляюсь, Саша, как ты их не раскусил! Все поддались гипнозу «общеизвестного». Не живи ты в том же доме, я над каждым бы словом ставил вопросительный знак. А так принял на веру миф о деньгах, о машине, о Петухове, большом полярном начальнике. Хабаров мне утром расчудесно описал тамошнее житье-бытье Бориса Афанасьевича. Мелкая сошка, к тому же неудачливый картежник.
Кибрит крутит на тонком пальце обручальное кольцо.
— Эта парочка — толстый и рыжеватый — с пустыми руками. Вы охотились на сытых волков, когда надо охотиться на голодных. А голодные волки — что, Шурик?..
— Рыщут за добычей, моя радость. И хотя, конечно, я болван, но ловить-то их мне!
Звонит внутренний телефон.
— Да?.. Здесь. — Знаменский передает трубку Томину.
Тот слушает короткое донесение.
— Подтвердилось: Николай Петров две недели назад покинул Тулу, — сообщает он.
— Кто это — Петров? — спрашивает Кибрит.
— Один из грабителей, Кирпичов опознал его по фотографии. Но о втором сведений с мизинец. Вероятно, шофер. Круглолицый, курносый. Глаза навыкате, склонен к одышке…
— Странный интерес к радиотелефону, — добавляет Знаменский. — Пустобрех или с прицелом?
— Какой же прицел, Пал Палыч, — недоумевает Кибрит. — На волне «Букета» сообщать друг другу о злодейский замыслах?
— Помолчите-ка немножко. — Томин уходит в себя и повторяет медленно, как заклинание. — Лет сорока пяти, толстый, приземистый… смахивает на мопса… шофер… Шофер лет сорока пяти, лицо круглое, курносое, добродушное… толстый… одышливый… Толстый шофер… Кажется, ты, Зинуля, утверждала, что мне никогда не изменяет память?
