Он приехал на стоянку, а вокруг самолета весь технический состав толпится. Смотрит, будто технику на выставку выкатили.
Перед Вязничевым расступились. И разом разрешились все загадки: по яркой зелени фюзеляжа на входе воздухозаборников, по кромке крыла — кровавые сгустки со следами оперения птиц. Птицы к осени сбиваются в стаи. Какая-то и взметнулась перед самолетом. Такие случаи в авиации бывали.
— Товарищ командир, можно считать, охотничий сезон открыт, — шутили техники.
Чуть поодаль стоял капитан Глебов. И он не без интереса посматривал со стороны на свой самолет: надо же как разукрасило.
Вязничев подошел к нему, пожал руку:
— Как, Иван Сергеевич, разведка погоды? Видел, как тебя мотануло, слова не мог сказать. А каково тебе было?
— Честно сказать, не успел испугаться, — широко улыбался Глебов. — Как горохом сыпануло. Мелкая, видно, птица. А потом знай одно: тяни!
Стоял он душа нараспашку, весь открыт, всем доступен. Что значит вернуться победителем!
Для Вязничева тогда Глебов был просто одним из заместителей командира эскадрильи. Знал, конечно, что летает давно на вертикальных, что походов у него больше всех — и не в шаге от боновых ворот, а океанских, — что по посадкам на корабль нет ему равных, и принимал все как должное, Однако, глядя на него в ту минуту, проникался добрым чувством. Вот пишут, что летчик совершил подвиг. Отказала катапульта, и он выбрался из горящего самолета через входной люк. Конечно, ему пришлось преодолеть и сопротивление воздуха, и силы беспорядочного вращения и свободного падения. Спору нет, он проявил самообладание, мужество, силу воли, но совершил ли подвиг? Или всего лишь действовал естественный инстинкт выживания? Слово «подвиг» сродни движению вперед. Может быть одним мгновением бросок на амбразуру. А может быть длиной в целую человеческую жизнь, восхождением к высокой цели. Глебов подвига не совершал. Ничто не мешало ему покинуть в этой ситуации самолет. И никто его ни в чем не упрекнул бы. Но самое трудное и самое важное в любом срыве — установление истинной причины. И любое недоразумение стопорило работу на неопределенно долгий срок. Вязничев не говорил, что у него было на душе к Глебову, и стоять молчать тоже неловко.
— Поехали, Иван Сергеевич, подвезу на КДП, — пригласил он его в машину.
— Командир, хотелось бы посмотреть то место перед полосой, где попал в стаю.
— Хорошо, садись.
Проехали в конец полосы и увидели в нескольких сотнях метров от посадочной площади на некошеной примятой траве с десяток куликов, сбитых спутной струей. Они лежали вразброс, острыми крылышками вверх.
— Собирай, Иван Сергеевич, — и на жаркое! — Вязничев вышел из машины, наклонился над птицами.
Глебов собирать, конечно, не стал и сказать ничего не сказал. Посмотрел молча и вернулся в машину.
Потом на разборе полетов, когда он рассказывал обо всем случившемся, его слушали с открытой симпатией. Немного неловкий в разговоре, но как толково, на инженерном уровне, он объяснял поведение машины. Простой, улыбчивый, синеглазый — и совсем ничего от супермена, от человека с железными нервами.
Взялся Вязничев писать ходатайство на поощрение Глебова и открыл в личном деле: отец — Глебов Сергей Егорович, механизатор колхоза «Россия», награжден орденом Ленина.
— Вот это пахарь! Сын-то в отца пошел! На таких и выезжала матушка-Россия во всех своих бедах.
7
Лейтенант Махонин шел на полеты как на судный час. Быть или не быть? Глебов такой, что обманывать не станет.
И Глебов шел к самолету Махонина волнуясь. Да, он сделал все возможное, чтобы вытянуть лейтенанта в палубные летчики, но вдруг Махонин действительно окажется неспособным вертикальщиком?
Махонин встретил его за стоянку до своего самолета:
— Товарищ майор, к полету готов, техника исправна!
— Подход пять, полет два, общая четыре, — посчитал Глебов. — Четыре тебя устраивает?
Есть инструкторы, которые с первого шага к самолету нагоняют на летчика страх, чтобы тот лучше слетал, есть другого типа — лишь бы сел. Глебов не относился ни к тем, ни к другим. Он с летчиком заодно, вместе выполняют общую задачу.
— Все будешь делать сам. Я вмешаюсь в управление только при необходимости. — С этими словами и поднялся Глебов по стремянке в инструкторскую кабину.
Все знали, что, если полет выполнится без отклонений, Глебов может молчать до посадки. Вылезет, скажет: «Молодец!» — и пошел от самолета.
Но с Махониным, понятно, не тот случай. Лейтенант запустил двигатель и на всякий случай обратился к инструктору с вопросом:
— Разрешите запрашивать предварительный?
— Я же тебе сказал: меня в самолете нет!
— Понял.
И все-таки после выруливания Глебов напомнил о себе. От стоянки до площадки рулить почти через весь аэродром, и было время сказать слово.
— Махонин!
— Слушаю вас, — тут же отозвался по переговорному устройству лейтенант.
— У меня было хуже, когда я пришел в боевой полк. Ты, смотрю, прямо-таки идеально прорулил, а я рулить не умел. Командир звена сел меня проверять. «Давай, — говорит, — выруливай». А мне инструктор тормоза ни разу не доверял, все делал сам. Я, конечно, пытался что-то изобразить, но командир звена сразу вычислил: «Ты что, рулить не умеешь?» Вместо полета по полосе покатались. Научил рулить, а потом полетели. Точно так было, — усмехнулся, не отпуская переговорной кнопки, Глебов.
Махонина интересовало свое:
— А самостоятельно выпустил? — Как говорится, мельнику ветер.
— Выпустил. Правда, лишний полет пришлось сделать. Но я тебе скажу, он мне за три полета дал больше, чем инструктор за десять. Инструктор никакой свободы не давал. Только самолет в сторону, он сам исправит ошибку и свое: «Так держи!» Но разве будешь летать, пока не научился исправлять своих ошибок? — Разговаривал Глебов как равный с равным.
— Так точно, — согласился Махонин.
— Ладно, давай повнимательней, больше я тебя отвлекать не буду. — Глебов отпустил кнопку переговорного устройства.
Махонин начал взлет. Глебова не интересовали детали, не замечал он громов и молний, всех этих внешних эффектов отрыва самолета от земли. Ему надо было видеть человека. Не только лицо Махонина в зеркале переднего вида, а как летчика: или он пилотирует машину, или машина возит его, а он в кабине как мышонок в кубышке.
Самолет отделился от площадки с небольшим смещением назад. Махонин чуть резковато, но придержал машину. Подъем по вертикали он выдержал почти без отклонений. Боковым порывом ветра нос начало разворачивать в левую сторону, но лейтенант придержал педаль, вернул самолет на взлетный курс. Главное, он чувствовал подъем по вертикали как один из этапов управляемого полета, а не впадал, как случалось с другими, в состояние аффекта или, напротив, замедленных реакций.
«Взлет у него, можно считать, отработан», — прикинул про себя Глебов.
Четко, без ошибок Махонин выполнил все действия, необходимые в цикле взлета, и ввел машину в первый разворот. На прямой ко второму развороту он вообще показал чистейший полет, но Глебов этим не мог обольщаться: держать самолет в горизонтальном положении могут все. А лейтенанты с их молодыми глазами, отличной реакцией и школярским усердием чаще всего и летают аккуратней бывалых летчиков.
Как ни присматривался Глебов, но пока не видел в Махонине никаких погрешностей. Отлично держится в воздухе. Но что же в нем другие находили? Инструкторское дело — работа тонкая. Глаз да глаз нужен. Что ни человек, то особый случай. А если не видишь, зачем тогда сидишь в кабине? Тем более у летчика, которого одни учили, а другие переучивали. Инструктор все равно что доктор: главное — увидеть болезнь и установить точный диагноз.
Глебов не торопился с выводами. Основные трудности у летчиков, как известно, при посадке. Там видны все их достоинства и недостатки.
На посадочный курс вышел Махонин строго по осевой линии полосы, своевременно начал снижение по глиссаде. Стал выпускать уже закрылки. Самолет, естественно, слегка потянуло вниз. Но на то и летчик, чтобы держать машину в заданном режиме. На ручке управления появилась тянущая нагрузка. И тут Глебов заметил, что Махонин стал выбирать триммер, то есть сбалансировал самолет так, что на ручке управления никаких нагрузок. Сиди и пой!
Глебов мог бы и не заметить такую малость или, заметив, не придать значения. Выбирать триммер или не выбирать — это дело хозяйское, как летчику на душу ляжет. Но он, Глебов, сам так не делал. Да, есть тянущие усилия, ну и что? Подержи, применив силу! После запуска подъемных двигателей нагрузка сама снимется.
Глебов ничего такого не стал говорить, смотрит, что будет дальше. Махонин запустил подъемные двигатели, запросил посадку. Все пока спокойно, хорошо, и посадку разрешили, но уже видит Глебов, как задергал Махонин ручкой управления — мелкие движения вперед-назад, вправо-влево. Засуетился парень. И было из-за чего: до площадки о-го-го еще сколько, а самолет уже на пониженной скорости. Зато высота в полтора раза больше необходимой.
