— Я полностью согласен с вами, — ничего не стал доказывать Вязничев. — Но пусть он хоть раз в поход сходит. Там весь человек на виду. Вдруг он даже качку не сможет переносить?
Но решающим было то, чего Вязничев не говорил. Прежде чем составить мнение о человеке, он старался понять, откуда тот родом, есть ли у него биография, свой след в жизни. Или куда принесло течение, тем а живет?
По себе знал Вязничев, родившийся на Волге в сорок пятом, что истоки его души начинаются под Псковом, где 20 июля 1944 года произвел вынужденную посадку на подбитом Ил-2 его отец — Вязничев Федор Ильич, по мирной профессии учитель математики.
Два километра не дотянул до линии фронта. В воздухе до самого приземления его сопровождал второй штурмовик. А потом встал в круг: наверное, надеялся прикрыть, спасти товарищей. Но из самолета никто не вышел. Может, были ранены, может, не видели шансов уйти от врага.
Немцы шли цепью к подбитому самолету. Когда они подошли совсем близко, их встретили огнем бортового оружия: сначала с земли, потом огнем поддержали с воздуха.
Немцы откатились, потом развернули орудия я прямой наводкой на глазах жителей подожгли самолет. Вместе с машиной сгорели и летчики.
Раньше похоронной пришла от однополчан отца армейская газета с коротким, в два столбца, повествованием «Последний бой».
Однако не одной только памятью отцовского подвига жила душа Вязничева. И своя, самостоятельная, жизнь преподносила суровые уроки. Он рос в тяжелые послевоенные годы. Кроме него на руках матери остался еще и брат двумя годами старше. А заработок медсестры районной больницы невелик. Она всю жизнь любила отца, второй раз не вышла замуж. И не раз говорила сыновьям: «Отец был бы тобой доволен!» или «Отец не похвалил бы тебя…».
Без сомнений и колебаний Вязничев после школы пошел в летное училище и очень рано уверовал, что в жизни может рассчитывать только на свои силы.
Поступил он лишь с третьего раза и вскоре понял, что попал не туда. Училище готовило летчиков для транспортной авиации. У Вязничева не было средств раскатывать по стране, и он пошел в то летное училище, какое было ближе к его родному Вольску.
Все перевернул показательный полет на учебном самолете второго поколения — с реактивным двигателем.
— Смотри, возничий, как пилотируют летчики! — Его инструктор был родом из истребительной авиации.
И провалилась разом вся ширь горизонта, когда самолет пошел на «мертвую петлю», и закружилась мягкая зелень земли в витках нисходящей спирали, и облака, бывшие, казалось, на недосягаемой высоте, волокнисто обтекали остекленные кабины на выходе из боевого разворота.
— У нас полетаете, а потом всю жизнь держитесь за рога, чтобы молоко не плескалось. — Да, таков удел транспортников.
После этого полета один вид транспортных самолетов на стоянке с вислоухо-неподвижными винтами производил на Вязничева удручающее впечатление.
Но очень скоро он узнал, что еще ни одному из курсантов не удалось перейти из транспортного училища в истребительное. Начинать сызнова? Он уже вышел из возраста кандидата, и двери всех летных училищ были для него закрыты.
Из транспортного училища Вязничев уходить не стал. Напротив, грамотно определившись, предпочел другой путь: прилежная учеба, отличная служба, безупречная техника пилотирования. Как говорится, летчик должен летать на всем, что может летать, и немного на том, что вообще не летает. Зато после выпуска из училища не положился на волю случая. Но твердо знал, что хочет и что надо делать. Ему предлагали королевские места службы, однако лейтенант Вязничев поехал в трудный округ — на окраину с тяжелым климатом, только там была возможность перейти в истребительную авиацию.
Решающий разговор состоялся в штабе округа. Сперва лейтенанта не поняли, хотя он и старался быть убедительным. Вязничев вышел из кабинета, но остался в приемной. Он подождал конца рабочего дня, когда станет меньше посетителей.
Во второй раз ему нечего было терять. Казалось, что в глубине кабинета его плохо слышат, и он старался говорить погромче. Но его все равно понимали с трудом: из транспортников в истребители? Нет, не бывало!
Скорее всего, какое-то значение имела сама четкость и логика в изложении доводов. И внешний вид: держался лейтенант без напряжения, чувствовалась в нем дисциплина, собранность, отличная выправка. Форма не топорщилась необношенно, как часто можно видеть на лейтенантах, он словно влит в нее. И характер уже виден: серьезен, строг, целеустремлен. Действительно, чем не летчик-истребитель?
— Вы в училище выполняли сложный пилотаж?
Выполняли, не выполняли — это обстоятельство, по сути дела, ничего не значило. Все равно в любом полку начинает лейтенант с нуля, с простых кружков. Сложный пилотаж имел лишь значение для ответа этому настойчивому лейтенанту. Иной раз простота хуже глупости.
— Нет, не выполняли, — честно ответил лейтенант.
— Ну вот…
Это стоило Вязничеву четырех потерянных лет. Его не пустили в истребительный полк, но и в транспортный не направили. Послали в учебный полк инструктором на тот самый самолетик, который перевернул его душу в училище. Четыре года учил Вязничев молодежь искусству пилотажа. И тут после долгих усилий перед ним открылась наконец возможность перейти в боевой истребительный полк. Но рядовым летчиком. Это было очередное снижение по вертикали, только уже в служебном порядке. Другой бы подумал, что приобретает, что теряет. Вязничев согласился сразу. Да, он должен был начинать все сначала, но это было началом истинно своего пути, где не жалко положить все силы и всю жизнь. Здесь, только здесь могли быть настоящие радости и успехи.
Через год службы в боевом полку капитан Вязничев становится летчиком второго класса, еще через год — первого. Затем академия и по окончании ее просьба: отправить на Тихоокеанский флот на самолеты вертикального взлета. На этот раз к просьбе подполковника Вязничева отнеслись с пониманием.
Вязничев не взял себе в заместители Миловидова потому, что не видел за ним его линии жизни. Только счастливые наметки. А чтобы понимать другого человека, своего подчиненного, надо самому пережить не только успехи, но и поражения.
Другое дело — судьба майора Глебова.
5
Методический совет собрался в кабинете командира полка.
Вопрос один: летать лейтенанту Махонину на вертикальных или проститься с ним?
Полковник Вязничев, как командир и председатель, — за своим столом. Члены методического совета — за приставным во всю длину кабинета.
Богатое наследство досталось Вязничеву от предыдущего командира: не кабинет, а настоящие апартаменты, хоть свадьбу в них гуляй. Надраенный до блеска пол, высокие, в человеческий рост, панели из полированного дерева; под потолком почти музейная люстра. Одно удовольствие сидеть в таком кабинете. Но не стоять. А еще хуже — ждать за двойными дверями в предбаннике вызова.
Здесь и находился Махонин — высокий, широкой кости лейтенант — на тот случай, если у него захотят спросить что-либо.
Первое слово на методическом совете, как водится, — за командиром эскадрильи, в которой летал Махонин.
Встал Миловидов — само воплощение безупречности во всех отношениях: от строгой линии пробора в аккуратной стрижке, будто только от столичного парикмахера, до стрелок на брюках. И начал с армейской четкостью докладывать то, что знали уже все.
Бывают невезучие лейтенанты. Как не заладится с первого дня, так и пойдет служба через пень-колоду, не только с креном, но и со снижением.
Прибыл Махонин в часть, только начал вписываться в коллектив, слетал раз-другой с инструктором — и на тебе, заболел желтухой. После госпиталя отправили в отпуск по болезни. А заодно и в очередной согласно годовому графику.
После отпусков самое бы время летать, но родной инструктор ушел в поход. Передал другому. У другого и своих летчиков достаточно, однако с Махониным несколько кружков сделал. И чем-то ему не понравился лейтенант. Передали третьему. А в авиации как? Стоит одному инструктору в чем-то усомниться, другой начинает задумываться: почему я должен быть стрелочником?
Третий инструктор добросовестно отлетал с Махониным вывозную программу, а на контроль для самостоятельного вылета начальникам не представляет. Где-то, в чем-то Махонин недотягивает. Надо бы его еще повозить. А время идет. И в один прекрасный день кто-то открывает, что однокашники Махонина уже с корабля летают, а он только в районе аэродрома ковыряется, и то с помощью инструктора. Сколько можно еще возить? Да хотя бы знать, будет ли толк! Лимит своих учебных полетов Махонин выбрал. Добавить еще единоправно никто не может. Каждый полет не в копеечку выходит, а рублями высвистывает. Как же быть?
