— Все вы мои свидетели, — сказала мать мужа, шагнув под навес к Около. — А ты, мужчина, меж тобою и мной упала большая беда. Ни слова не вышло из твоего рта с тех пор, как ты вошел в лодку. Ты был молчаливей молчанья. Ты молчал, а в сердце сплетал нехорошие мысли. Наша беда на этом не кончится. Все вы мои свидетели. Все вы видели, что жена моего сына была у него на коленях, покрыта его плащом. Что он сделал с тобой? — спросила она девушку. — Он трогал твое тело?
Девушка затрясла головой.
— Это ложь! Говори правду. Если не скажешь правду, те, кто в земле, заберут тебя.
— Ты, женщина, слушай меня, — громко сказал Около. — Я ничего ей не сделал. Ее платье промокло, и она дрожала от холода, и я только прикрыл ее плащом, и она уснула. И все это время она была для меня словно юноша. Так как ты думаешь, я нисколько не трогал ее, — заключил он наивно.
— У того, кто такое делает, всегда громкий голос, — сказал кто-то.
— Кпе! Кпе! Кпе! Мне смешно, — сказала мать мужа и села на свое место, но тут же встала и села между Около и девушкой.
— Ты хотел сидеть рядом с женщиной? Так посиди рядом со мной, — сказала она.
— Чего ради вы, люди, подбрасываете ветки в огонь? — тихо спросил Около повара белого человека и других мужчин.
— А ты не знаешь? — спросил повар белого человека.
— Девушка молчит, поэтому у него такой громкий голос.
— У него нет стыда, — сказала мать мужа.
— Что же я должен знать? — спросил Около повара белого человека, не замечая слов матери мужа. — Разве я что-нибудь сделал вам? Я никого из вас не знаю.
— Даже если выпустить дух под водою, запах всплывет на поверхность. Ты не слышал этой пословицы народа и зон?
Около смотрел на свои ладони. Повар белого человека хихикал.
— Значит, его ловили на этом и раньше? — спросила какая-то женщина с изумленьем и страхом.
— Вы не взвалите мне на голову то, чего я не делал, — громко сказал Около. — Как вы взвалите на меня то, чего не было? Верно, что я до сих пор не сказал на этой лодке ни слова. Причиной этому сильные мысли, которыми я наполнен до горла…
— Это выдумка. Вы его не знаете, — выкрикнул повар белого человека. — Вы его не знаете. Голос его сладкий-сладкий, не слушайте его. Вести летят, как ветер. Я его знаю.
— Ты, мужчина, почему не даешь ему говорить? — обратился механик к повару белого человека. — Эта женщина хочет взвалить ему на голову то, что было, и то, чего не было. Давайте послушаем и его. Мне не нравится, что ты хочешь закрыть ему рот.
Повар белого человека повернулся к механику, дыхание его вылетало с такой силой, словно он раздувал огонь. Глаза его стали красными, как красная краска, а лицо стало таким жестким, что о него можно было зазубрить нож. Он смотрел на механика так, словно хотел засмотреть его до смерти. Рот его раскрывался и закрывался, раскрывался и закрывался, раскрывался и закрывался, как у домашней птицы, которая хочет проглотить что-то, что шире горла. И затем его голос вылетел наружу, треща, как кукуруза на огне:
— Ты, ты, ты, рыбья икринка, как ты со мной говоришь? Даже белый человек, отец мой родной, даже он со мною не смеет так говорить. Кто ты такой? У меня в колледже сын такой, как ты. Ты смотри не мешайся в наши дела.
— У тебя сын в колледже, и поэтому никто не смеет говорить правду? — сказал механик. — У меня брат в колледже.
— Ты! Закрой рот! — визжал повар белого человека. Дыханье его шипело, как паровоз на большой скорости. — Ну берегись, ну берегись…
— А что ты мне сделаешь? — презрительно выговорил механик.
Услышав это, сердце повара забурлило и запахло сильнее всякого запаха, так что, если бы он вдруг упал в реку, все рыбы подохли бы, а если бы люди в лодке услышали этот запах, то они бы задохлись. Он пытался подняться с места, но сердце остановило его.
— Что ты можешь сделать? Ты же умеешь только варить еду белому человеку, — издевался механик. — Ты все время варил еду белому человеку, и тело твое превратилось в медузу, а дым унес твою голову. Что ты умеешь?
Повар белого человека сделал над собой чрезвычайное усилие и со стоном поднялся на ноги. Лодка тотчас же накренилась, и люди закричали в страхе и недовольстве. Он плюхнулся назад на свое место, и лодка опять сильно накренилась. Люди, зная, как ведет себя лодка, не шевелились, и, покачавшись, лодка выровнялась. Лодка ровно сидела в воде, и мать мужа, не шевелясь, нежным-нежным голосом обратилась к механику и повару белого человека:
— Не надо спорить. То, что могло случиться, должно было случиться со мной. Дождь и буря ушли, потому что бога просила я. Мы чуть было не пропали в воде. Из-за моей дурной головы. Не надо спорить о жене моего сына, не надо об этом спорить, не надо.
— Это все вот рыбья икринка, — выдохнул повар белого человека.
— Не смей называть меня рыбьей икринкой, — сказал угрожая механик.
— Отчего ты вступаешься за дурного человека? — сказал механику сторонник повара.
Прежде чем механик раскрыл рот, женщина, назвавшая девушку плохой девушкой, вмешалась в их разговор.
— А ты сам не знаешь? Если возьмешь птицу с небес и изжаришь ее на глазах у курицы, у курицы будет болеть голова.
— Ты на меня намекаешь? — крикнул механик.
— Ничьих имен я не называю. Я просто сказала пословицу.
— Ты что-нибудь обо мне знаешь?
— Перестаньте, прошу вас, прошу вас, — взмолилась мать мужа.
— Нет, не перестану. Пусть она прямо скажет, в чем хочет меня обвинить.
— А ты что, сам себя не знаешь? — с усмешкой спросила женщина.
— Ах, так, значит, я что-то сделал и ты об этом узнала? Ну скажи, ну скажи. Если не скажешь, лодка не сдвинется с места. Эта лодка не сдвинется с места, если ты прямо не скажешь. Ты еще меня не знаешь, — сказал механик женщине, которая кричала и размахивала руками.
При этом все пассажиры, исключая повара и его сторонника, обратили свои рты на женщину.
— Отчего ты кричишь о том, что давно закончено? — сказал ей один мужчина.
— Вы, женщины из Сологи, болтаете слишком много, — сказал ей другой.
— Это дело тебя не касается. Чего ради ты заставляешь кипеть сердце механика? Если мы остановимся тут, беда падет на твою голову.
Все пассажиры бранили женщину, а повар белого человека дышал хуш-хуш-хуш, и щеки его поднимались и опускались, поднимались и опускались, а глаза его смотрели то на одно лицо, то на другое.
— Не слушай ее, — сказал механику один мужчина.
— Не согласен, — сказал механик. — Не согласен. Если она знает про меня дурное, пусть скажет, а коли не скажет, лодка будет стоять. Пусть скажет. Коли не скажет, пусть побожится своим богом, а я своим.
— Друг мой, раскрой свои уши и слушай, — сказал Около механику. — Слушай меня, мой друг. Ты один вступился за меня, и я тебе благодарен. Благодарность моя от сердца. Поэтому я хочу всем своим сердцем сказать тебе несколько поучительных слов. Этот мир очень велик. Каждое слово каждого человека не выслушаешь. Если слушать каждое слово, ничего не добьешься или же натворишь бед. Если сердце твое говорит тебе: «Это правда и делай так-то», делай именно так. Не позволяй чужим словам портить твое сердце. Поэтому не слушай слов этой женщины. Закрой уши. Тут много людей, которые не сказали ни слова, и, если лодка останется на этом месте, страданье падет на их головы без причины. Поэтому я прошу тебя — не слушай ее слова.
Механик внял поучительным словам Около и включил мотор, и лодка снова двинулась против течения медленно, словно старик, шагающий в гору. Лодка двигалась в то время дня, когда все люди кажутся очень красивыми. Солнце затем зашло за вершины деревьев, и ночь поднялась с реки, и тенями окутала берега и вершины деревьев, и закрыла око небесное. В этой тьме пробиралась лодка, и в лодке сидел Около и размышлял.
4
Отъезд Около был праздником для Изонго. Сердце его было радостней радости, им овладел дух щедрости (так он сказал Старейшинам), поэтому он собрал всех людей Амату: мужчин, женщин и детей, хромых, глухих, немых и слепых. И все люди Амату поспешили во двор Изонго. Спешили глухонемые, глядя на губы говорящих — так смотрят голодные в рот тем, кто ест. Спешили слепые, напряженно уставившись в никуда, они находили дорогу по голосам и топоту ног. Спешили хромые с пылью в глазах от собственных пяток, которые смотрят в никуда. Все спешили во двор Изонго.
Когда все люди: мужчины, женщины и дети, хромые, глухие, немые и слепые — собрались у него во дворе, Изонго поднялся с кресла, стоявшего посредине, и произнес речь:
— Мужчины, женщины и дети Амату. Сегодня великий день. Взгляните на око небесное. Нынче время дождей, но око небесное яснее ясного, хотя три последних дня дождь падал на землю, как водопад на скалы. И все же сегодня око небесное нежданно раскрылось, и ветер унес все тучи на юг. Каков же у этого корень? Корень у этого в том, что вчера я и Старейшины удалили из нашего селения то, что отравляло дыхание. (Тут раздались бурные рукоплесканья.) Этот человек, подобно гнилому трупу, отравлял наш воздух, и все мы, как вы, так и я, не могли глубоко вздохнуть несколько долгих лет. Теперь мы свободные люди и можем вольно вздохнуть. Люди мои, я свершил великое дело. Великое дело изгнанья того, кто отравлял наш воздух. Опасное дело, но его следовало сделать для общего блага. Мы сделали это дело с глазами на собственных затылках, ибо не просто избавиться от того, кто ищет суть. Лишь безумец способен искать суть в нашем изменившемся мире. Пусть же он ищет суть по всему свету, где только может. Но мы не хотим, чтобы он оставался у нас и все время спрашивал: «А ты знаешь суть? А ты знаешь суть? А ты знаешь суть?» Его вопросы преследовали нас даже во сне. Мы не знаем, что такое суть. И мы не хотим знать. Пусть мы будем то, что мы есть. Мы не хотим, чтоб мысли в наших сердцах мешали, как суп в горшке. Мы не хотим, чтобы нам досаждал тот, чье сердце полно воды. Поэтому да останемся мы такими, как есть.
