Белобрысик кинулся к ящику и быстро вынул из него большую медную шкатулку.
— Эта, дедушка? — спросил он, став на колени перед кроватью.
Радан медленно ощупал шкатулку. Он едва мог согнуть пальцы, чтобы взять её в руки. Слёзы навернулись на его глаза.
— Эта самая… эта самая! Помогите мне! Поставьте её около меня! Эх, время, времечко! Как ты быстро летишь! Сколько уже сомкнулось глаз! Бренность… человеческая!..
Он, по-видимому, забылся, гладя дрожащими пальцами свою шкатулку. Быть может, перед его взором проносились воспоминания, то дорогое каждому сердцу, что мы обозначаем безличным именем — прошедшее! Быть может, в этот миг перед ним раскрывалась книга минувших дней, в которой одна только человеческая память умеет читать и видеть, и он увлёкся её чтением. Если бы кто-нибудь мог видеть то, что в этот момент видел он, то перенёсся бы в мрачные дни полного превратностей прошлого рокового столетия и познакомился бы с нерадостной судьбой простого человека. Когда старик очнулся, он утёр влажный лоб, провёл рукой по волосам и с усилием сказал:
— Высыпьте всё, что там в шкатулке.
Белобрысик только этого и ждал. Он взял шкатулку из дрожащих рук старика, открыл крышку и опрокинул. По постели рассыпались десятки медных пластинок. На каждой из них было что-то написано.
— Что это? — спросил он.
— Подарок. Вам, дорогие мои соколы. На память о нашей встрече. Это песни, народные песни минувших веков. Не расспрашивайте, возьмите их. Найдётся кто-нибудь, кто объяснит вам, какая это ценность для нашего народа, для всего мира… только позовите… громко позовите… священную Веду… Веду Словену… Веда Словена живет!..
Голос его охрип от напряжения. Ему хотелось крикнуть громко, на весь мир, но он надрывно закашлялся и весь покраснел от удушливого кашля.
— Вы молоды… не знаете. Полвека назад вышла книга, нашумевшая во всем славянском мире. Учёные говорили, что народ, создавший такие песни — самый поэтический народ. Но позже, когда захотели эти песни прочитать и услышать, оказалось, что нельзя найти ни одной из них и нет больше ни одного народного поэта-песенника…
Радан перевёл дух и распухшим языком облизал пересохшие губы.
— Времени у меня мало… Дело в том, что… тот, кто писал о песнях, не сказал всей правды и не понял самих песен. Он слышал их у нас, но потом не решился… присочинил, исказил … Когда пришли ко мне, и этот самый Веркович[1]… которого ввели в заблуждение и который издал песни македонских болгар и Веду Словену, я не сказал ему, что у меня есть эти песни, что я их знаю… и другим тоже не сказал… А эти песни самые прекрасные, самые чудесные… Пусть меня простят… Я обманул… Я укрыл песни, которые в продолжение столетий наши женщины собирали, а наши мужчины — кузнецы и медники — наносили на медные пластинки, чтобы мы помнили о своём роде, знали своё прошлое и не забывали родной язык… Я обманул его, сказал, что у меня их нет… Боялся, что их затеряют, хотел сохранить их. Ушёл этот Веркович, а меня покарало провидение. В тот же день я сорвался со скалы и разбился… до сегодняшнего дня… я ждал этого часа… чтобы исповедаться. Теперь готов умереть… спокойно, теперь…
Губы его ещё что-то шептали, но он как-то сразу осел, голова его качнулась и тяжелый вздох вырвался из его груди.
В этом положении его застала сборщица трав. Измученная пережитыми волнениями, она бесшумно вошла в комнату, держа в руке чашечку с деревянным маслом и тонкую восковую свечку. Она поставила всё это в головах умирающего, опустилась на колени и устало склонила голову на плечо отходящего старца.
— А куда вы теперь собираетесь идти, соколы? — спросил он вдруг совершенно спокойным голосом, видимо набравшись сил.
— На Орлиное Гнездо, дедушка, — задыхаясь, сказал Белобрысик. Страдания старца так волновали его, что он весь дрожал, а голос его был тише голоса умирающего.
Судорога сотрясла все тело Радана. Он открыл слепые глаза и протянул вперёд руку.
— Орлиное Гнездо!
— Да, да, туда! — подтвердил Сашок.
Собравшись с последними силами, Радан приподнялся на своей жалкой постели, нахмурил густые седые брови и на лице его появился румянец.
— Орлиное Гне-ездо! — он эти два слова произнес таким голосом, будто сосредоточил в них весь остаток своей жизни. — Иди-ите, идите, соколы… скорее, скорее… чтобы опередить его… Сохраните всё… ценности… народ… века… богатство… По оползню, тропинка от вершины в бездну… мост по… по… воде.
Он упал на кровать, собрался с силами и в последнюю минуту снова поднялся:
— Сокровищница магов… — Это были его последние слова. Бледность разлилась по его лицу, он захрипел, тяжело опустился, откинул голову и сразу затих. Наступила мёртвая тишина…
Где-то внизу шумел поток, ему вторил старый лес, а в небесной синеве с тревожным клёкотом кружили орлы…
Он был мёртв.
6
Вершина…
…мы беззаботно устремляемся к пропасти
после того, как заслонились от неё, чтобы
её не видеть…
Паскаль
Орлиное Гнездо было потому недосягаемо для человека, что песчаные лавины широким кольцом опоясывали его со всех сторон. Оно возвышалось среди них, словно вонзённый в небо клык дикого кабана. Юным путешественникам, которые через обвалы и оползни направились прямо к вершине, предстояло преодолеть и другие препятствия — широкую пропасть, разделявшую гору на две части, гордо возвышающиеся одна против другой.
Чтобы обойти сыпучие пески, надо было проползти по самому краю этой страшной разинутой пасти, выбирая места со скальной породой. Из глубины пропасти доносился рёв пенящегося потока. Одно неосторожное движение, и путник летел в бездну, как сбитый с дерева плод… Они, быть может, отказались бы от своего предприятия, если бы перед ними не стоял образ Радана и в ушах не звучали его предсмертные заветные слова: «Идите, идите, соколы… скорее, скорее… чтобы успеть опередить его… Сохраните всё…» Они ломали себе голову в догадках, что он хотел этим сказать, но всё же продолжали свой трудный подъем. Им было ясно только то, что слова старика связаны с намерениями Хромоногого и имеют отношение ко всей этой запутанной истории, в которую они так легкомысленно ввязались. Бывали моменты, когда каждый из них в отдельности был готов предложить другому вернуться обратно, но этого сделать им не давала гордость, и они продолжали идти, срываться, бороться с песками, цепляться руками и ногтями, но всё же упорно подниматься на вершину.
Перед их взором всё время стоял страдальческий облик Радана. Он как бы вёл их вперёд. У них не выходил из головы обряд его погребения. С их помощью сумасшедшая облачила покойника в какую-то необыкновенную старинную одежду: длинную рубаху тёмно-красного цвета, с искусной вышивкой из золотой канители на груди. Тусклый блеск этого золотого узора и покоящееся в сиянии седых волос измождённое бледное лицо умершего придавали ему иконописный образ в духе средневекового болгарского реалистического искусства.
Тело положили в старинный железный гроб, который установили в подземелье дома. Там стояло несколько таких же гробов, и таким веяло от этого склепа холодом, что мальчики окоченели. Потрясённые всем виденным и пережитым, они выбежали наружу и, не задерживаясь больше ни минуты, пустились в путь к Орлиному Гнезду. Задача была, однако, далеко ещё не выполнена. Они только приступали к её решению. Они вполне сознавали при этом, что приняли на себя большую ответственность, но они были сильны и смелы и не отступали перед трудностями.
На вершине горы песков уже не было. Их сменила каменная щебёнка разрушающейся горной породы, и идти стало много легче. Дальше они вышли на почву, поросшую низкой сухой травой, по которой пролегала узкая ярко-зелёная полоска, указывающая, что там протекает ручей. Белобрысик сразу же решил подробнее исследовать это место. Он перескочил через ручей, вернулся назад, снова перешёл через него, присел на корточки, что-то отметил, смерил пальцами и, наконец, уверенно направился к свисавшему над пропастью кусту терновника.
— Козёл, козёл! — крикнул он.
Павлик подошёл к нему, и Белобрысик указал ему на застывшую на высокой скале по ту сторону пропасти фигуру козла. Животное стояло с гордо поднятой настороженной головой.
— Здесь должен быть брод, — заметил Павлик. Белобрысик ничего ему не ответил. Продолжая идти по следу, он вдруг скатился по оползню и торжествующе крикнул:
— Смотри, смотри, вон мост!
Перекрывая шум бурлящей воды, эхо громко повторило его слова.
Они побежали вперёд и остановились перед каменным мостиком, соединяющим обе стороны провалившегося горного массива.
