стороны. На руках ожоги от кипящего масла. Взгляд у Тома был открытый и наивный, и весь он напоминал огромную дворнягу, что готова вилять хвостом от одного лишь ласкового слова.
— Спасибо, — улыбнулась я. Том широко улыбнулся в ответ и почесал огромной ладонью у себя в затылке. Хвост от этого совсем растрепался. — Но не нужно. Я всегда сама справлялась. Ни к чему тебя утруждать.
И рядом с моим домом с его временным обитателем тоже якшаться не стоит. Кто знает, когда Джон в себя придет. Том мне был безразличен, ну может жалела его иногда, из-за побоев отца да недалекого ума, но про Джона-то я ничего толком не знаю.
— Но отец сказал — носить. Постоянно.
Ох. Святые, и не отвертишься ведь. Том в своей жизни только трактирщика Тука и слушает.
— Тогда у ворот оставляй. Негоже тебе ко мне во двор заходить, да еще и до рассвета, народ дурное начнет говорить.
— Так я их поколочу, чтоб молчали, — предложил Том и меня проняла невольная дрожь. Меня ты тоже потом будешь бить, чтоб тихо сидела, если отец прикажет? Правду говорят, даже добрая собака может больно укусить.
— Сделай, как я прошу. Тебя ведь отец попросил мне помочь? Оставленные у ворот ведра мне очень помогут.
— А, вона оно как. Ну тогда ладно. Свидимся еще.
— Свидимся.
И скорее, чем я надеялась. Следуя наставлениям отца, Том назойливо вертелся радом. Ходил по пятам, помогал с работой в поле. Хотелось бы сказать, что он лишь мешался — но здоровый мужчина справлялся с вспахиванием земли куда быстрее меня самой. Вместе с ним работа спорилась, и я уставала меньше. Я благодарила Тома, а он лишь широко улыбался в ответ:
— Я и не устал совсем. Столько же могу сейчас проработать.
Я протянула Тому кусок хлеба. Выглядел он не особо аппетитно, я его из остатков отсыревшей муки пекла, да травы лечебные добавила, а они горчинку давали. Но Том взял, и с благодарностью съел, хотя жил у отцовского трактира и наверняка через день ел свежую выпечку. Обрадовать его было так же легко, как малого ребенка. Представляя его в доме жесткого к людям Тука, я невольно начинала беспокоиться о таком наивном Томе.
— Чего бы ты хотел? — спросила я. Полуденное солнце, уже почти жаркое в эту пору, разморило меня. В такие моменты, наполненные запахом свежей земли и молодой травы, которая вот-вот должна была вылезти из земли, жизнь будто замирала.
— Мне и хлеб нравится, больше не надо ничего.
— Я не про еду, — ответила я, улыбнувшись. — Если бы ты мог получить все, что угодно в этом мире, чтобы ты хотел?
— Прям все, что угодно могу сказать? — я кивнула, и Том задумался. Интересно, о чем он мечтал? Стать рыцарем? Отправиться в приключения и увидеть дальние страны? Я ведь никогда с Томом не разговаривала, все пыталась сторониться его.
— Я бы хотел котелок, — мечтательно произнес Том.
— Котелок? — озадаченно переспросила я. Может, ослышалась?
— Ага. Глупо, наверное. Правильно все говорят, что я глупый, — Том понурился и стал ковыряться пальцем в земле.
— Не глупо, — исправила я его. — Просто непонятно. Почему котелок? Разве у вас в таверне их не предостаточно?
— Так-то особый. Мамкин. Она его берегла — говорила, что ей от ее матери достался, а той — от своей. Он тяжелый, несуразный, но какая в нем еда получается! — Том даже причмокнул от воспоминаний. — Она все детство мне в нем готовила, говорила — что его давным-давно волшебник заколдовал, что вся еда в том котелке получается самой вкусной. Даже специально там клеймо волшебное поставил — с кругляшом и веткой внутри. И правда ведь волшебство — я вкуснее ничего не ел.
— А где сейчас этот котелок? — совсем растерялась я. Разве так уж трудно среди утвари в таверне нужный найти?
— Отец забрал, да не дает. Держит среди старой утвари. Говорит, что слишком я в бабьи сказки верю. И что в старье таком готовить — только гостей травить. Я ему обещал, что только себе готовить буду, да он сразу злится, да бабой меня называет.
Не сдержавшись, я погладила Тому волосы. Он прикрыл глаза и улыбнулся — ну точно домашний пес. Зачем Туку его постоянно обижать, коли не из собственно прихоти?
— Ты хороший человек, Том.
— Ты тоже хорошая, Мария.
Я закрыла глаза и подставила лицо весеннему солнцу. Как жаль, что ни мне, ни Тому, эта хорошесть ничем помочь не могла.
Горячка Джона не отступала. Я влила в него настой из малины и ивовой коры, обложила мокрыми тряпками. Сбегала в лес, собрала осиновые почки и отварила их вместе с клюквой.
Опять ничего не помогало.
Я стерла злые слезы. Знала же, что нужно его к настоящему лекарю тащить! Нет, поверила в себя, правильно всю Тук говорит — напридумывала себе в голове разного. Теперь смотри, как на твоем попечении второй человек умирает!
Когда прибежал парнишка из трактира Тука, тарабаря, что его невестка поранилась на кухне и ей срочно нужна помощь, я его едва не расцеловала. Мне и впрямь нужно было выйти в люди, пока я не сошла с ума, сидя в разваливающемся доме с умирающим человеком.
«Смогу ли я его незаметно закопать?» — думала я, меняя нагревшиеся тряпки на только что смоченные в ледяной воде. «Есть ли вообще способ незаметно похоронить человека? И как быть с его душой?»
— Пришла? — обрадовался Тук, завидев меня. — Давай быстрее ей помоги. Вечер сегодня занятой, а эта девчонка совсем неуклюжая!
На кухне творился бардак. Сам Тук и несколько его мальчишек возились с котлами. Кто-то чистил картошку, кто-то резал и тушил мясо, девчонка-служанка едва поспевала наполнять вином кружки. В зале громко говорили и смеялись. Вино у Тука было больше похоже на ослиную мочу, и деревенские, за исключением пары пьяниц, им брезговали. Оно расходилось на ура лишь в лютые морозы. Сегодня же кувшины едва успевали пополнять. Видно, Тук не соврал: вечер и впрямь был занятой.
Ивет сидела у печи. Ее левая рука была сильно обожжена.
— Масло или вода?
— Масло со свиным жиром, — поморщившись, ответила Ивет. С ожогами она была хорошо знакома, как и любой, работающий в трактире. Но этот был слишком большой, чтоб обработать самой, а остальные были заняты, носясь сломя голову с кухни в зал и обратно. — Водой я уже промыла.
— Чистой?
— Конечно. Как ты и учила, — словно чистота воды была моей прихотью, а не необходимостью в этом деле.
— Молодец. Где у вас зола?
