- сам… Ты спросил, верю ли я в Бога? Не знаю, не задумывался, но тогда, – он опять кивнул на газетный листок, – я был готов поверить в дьявола.
– Интересно, – пробормотал Хруст, – почему же я ничего не слыхал… Это было… – он глянул на дату, выведенную в уголке листка мелким шрифтом, – почти два года назад. Почему же я ничего… Ни на Петровке, ни в Главке никто об этом…
– Через день это дело с Петровки забрали. Железные. Ну, в смысле, гэбуха… Они же заткнули рты журналюгам.
– Знакомая картина, – кивнул Иван. – Но даже за один день что-то должно было просочиться. Ну, хотя бы слушок…
– Они всем заткнули пасть. Как следует. Что тебе рассказывать, ты же знаешь, они – могут.
– Но почему? Хотя… Подожди, – Хруст собрался с мыслями, – Ты сказал, кого они охраняли… А что, если с этого места поподробнее? Тут сказано, крупный предприниматель, один из авторитетов… Это что, законник был, вор в законе? – он посмотрел Соленому прямо в глаза и с удивлением увидел, как тот как-то тоскливо отвел взгляд в сторону. – Не можешь сказать? Или не хочешь? Тогда зачем звал? Зачем весь этот базар, для галочки?
– Да сказать-то… – опять как-то тоскливо буркнул Соленый. – Не поймешь ты, если скажу.
– Потому что глупый? – осведомился Хруст.
– Стал бы я с глупым балакать, – отмахнулся Соленый. – Не поймешь, потому что тут объяснять надо, а вот объяснять-то, – он каким-то воровато-хищным взглядом вдруг окинул весь зал кафешки, всех своих шестерок и уставился на свой фужер. – Может выпьешь немного? Хотя… Знаю, со мной не станешь
– Выпью, – неожиданно для самого себя сказал Хруст. – Закажи того же, что сам потребляешь.
Соленый слегка повернул голову к стойке. Облокотившийся на стойку парень тут же оказался рядом, а его ухо оказалось в непосредственной близости ко рту Соленого. Соленый шевельнул губами, парень кивнул, вновь оказался у стойки, потом за стойкой, потом исчез за дверью за стойкой, потом появился с фужером на тонкой ножке – точно таким же, какой стоял перед Соленым, – потом фужер оказался на столике перед Иваном, а парень оказался в прежней скучающей позе у стойки бара. Все это заняло секунд сорок. Иван взял почти доверху налитый фужер, кивнул Соленому и сделал хороший глоток – так примерно на треть фужера. Там оказался чистый джин.
– Так вот, – продолжил Соленый. – Объяснить-то я как раз ничего и не могу. Я… – он вздохнул, отпил из своего фужера и как-то уныло сгорбился. – Я могу тебе байку рассказать, но ты эту байку никому не повторяй, если… Если жить хочешь. Ни корешкам своим, ни блядям каким. Ну, разве что, Рубца можешь спросить, но он тебе то же самое скажет. А другим – ни-ни. Ты мне веришь?
Хруст пожал плечами и сделал еще один глоток из фужера. Примерно такой же, как первый.
– Ну, ладно, – помолчав, сказал Соленый. – Молчание знак согласия. Я хоть и без короны пока что, но кое-какое положение имею… И ты знаешь, зря пиздеть не буду. Вот ты спросил, в законе тот был, и вроде как обиделся, когда я сказал, что не поймешь. Ладно, отвечу на вопрос. Он был вне закона. Ну, или… как бы за законом. Понял?
– Нет, – подумав секунду, честно ответил Хруст.
– Вот видишь. А ты ведь не глупый, просто… Просто послушай одну байку. Ну, из жизни каких-нибудь… Голубей, что ли. Значит, так, – Соленый задумался на секунду, – бывает, что на зоне, ну, на ихней, голубиной, зоне…
– Кончай тюлю гнать, – поморщился Иван, – говори нормально, или… вообще не говори.
– Ладно, – с заметным облегчением сказал Соленый. – В общем, на зоне бывает так, что кто-то должен помереть. Кто-то очень серьезный. Так надо, понимаешь? Но с другой стороны, он помереть не должен. Так тоже надо, вернее… Не надо. Чтобы он помер. Никому не надо. Ни вашим, ни нашим, ни железным, ни деревянным – никому. И тогда…
– Ну, что тогда? – спросил Иван.
– Тогда… – Соленый вздохнул, – тогда он помирает. Его – помирают. Знаешь, так чисто реально… Как эти сейчас говорят, – он усмехнулся, – чисто конкретно. Но потом… Потом на воле появляется другой. И этот другой – он…
– Это он же?
– Я тебе этого не говорил, – твердо, без всяких колебаний, сказал Соленый. – Я тебе только одно могу сказать: этот другой, он… Он – неприкасаемый. Он, ну как бы – бессмертный. Его убить нельзя, потому что он – уже мертвяк. А как можно замочить мертвяка? Никак. Это – то, чего не может быть. Никогда не может быть, но… Это было. Я тебе про охрану говорил, но такому охрана нужна только от случайностей. От отморозков, там, каких-нибудь, шпаны беспредельной … Но не от наезда. А на него наехали и… Замочили. Вот и получается, что случилось то, чего не может быть. Теперь понял?
– Понял, – кивнул Хруст, медленно переваривая и быстро в уме обрабатывая полученную информацию. – Понял, что это только одна половина того, что ты хотел мне… Давай вторую.
– Ты ушлый парень, Хруст, – помолчав, уважительно сказал Соленый. – Вот тебе вторая. Годика полтора назад имел я толковище с одним… серьезным мужиком. Серьезный-то он был серьезный, но, как говорится, подставился, и… Получилось так, что не только сам подставился, но и других подставил, куда более серьезных. Так что нашему серьезному по всему кранты выходили, и он это понимал. И знал, но… думал, что я еще за него могу словечко замолвить, понимаешь?
– Понимаю, – кивнул Хруст.
– Ну вот… – Соленый собрался с мыслями. – Он, конечно, понимал, что за соломинку хватается, но других соломинок у него просто не было. А когда смерти в глаза смотришь, за что угодно ухватишься, вот он и… – Соленый замолчал, углубившись в какие-то свои раздумья, а может, подбирая какие-то с его точки зрения правильные слова, словно боясь сказать лишнее.
– Ну, так что? – не выдержал Иван.
– Не нукай, не запряг, – огрызнулся Соленый, но огрызнулся не злобно, а чисто рефлекторно. – Значит, он мне так говорит: "Знаю, Витек, – а мы с ним не то, чтоб корешами были, но друг друга прилично знали, так вот, – Знаю, Витек, что если сможешь, ты за меня голос подашь, а не сможешь, так, значит, тому и быть… Но как бы там ни было, хочу тебе один подарок сделать…" – Ну, я говорю, делай, коли желание такое имеешь. Он тогда мне про это вот напомнил, а это тогда ведь свежачком было, и говорит: "Знаю я кое-что, чего окромя меня никто не знает". Ну, мандраж, не мандраж, но честно скажу, мне как-то неуютно стало. Зачем, говорю, нам с тобой в такое лезть, это не твой и не мой уровень… А он: "Я ж тебе не лезть предлагаю, а просто информашку скину, а уж как ты с ней… Мало ли, когда пригодиться". Ну, скидывай, говорю – тут он прав был, мало ли что когда пригодится, хотя… Бывает, лучше не знать, чем знать… В общем, я говорю, давай, мол, скидывай свою информашку, а он достает фотку и говорит: "Не спрашивай, как она ко мне попала, но… тот, кто дал, шепнул, что этот… Ну, который главного стерег, вот этим вот фраерком в последнее время интересовался. Ты, Витек, не сомневайся, про то ни ментура, ни гэбуха, ни братва – никто не знает, потому как все, кто знал, уже на том свете парятся". А тот, кто шепнул тебе, спрашиваю. "И тот – тоже", – говорит.
– Который главного стерег… – задумчиво сказал Иван, глядя в газетный листок. – Тут его называют шефом службы безопасности того… Ну, отставник, значит, гэбэшник бывший…
– Отставни-и-к, – с какой участливой жалостью глядя на Ивана, протянул Соленый и покачал головой. – Ты, видать, не понял ничего, или вид делаешь. Он такой же отставник… был… как ты, Хруст – участковый. Там, – он указал глазами на газетку в руках Ивана, – еще неизвестно, кто кого стерег и кто главный… был.
– Ну, ладно, – пожал Иван плечами, – фотку-то дашь?
Соленый отпил из своего фужера, пожевал губами, полез в карман пиджака, и вытащив слегка помятый прямоугольник черно-белой фотографии, поднес его лицевой стороной к прищуренным глазам Хруста – не очень близко, но так, чтобы Иван мог разглядеть как следует. Хруст потянулся было рукой к фотке, но Соленый, не дергаясь, просто отрицательно покачал головой и спросил:
– Посмотрел?
– Посмотрел, – как следует вглядевшись и запечатлев в памяти лицо мужика, – кивнул Хруст.
(… Мужик, как мужик, ничего примечательного… Лет сорока пяти, может, ближе к полтиннику… прикид приличный, но не более того… Не лох, но и не деловой… фотка была – 10х15, но теперь отрезанная, значит, кто-то рядом был, в паре…)
– С собой не дашь?
