— Полагаете, мои рассуждения не по существу? Но за линией фронта нас ожидают как избавителей. Даже если Советской властью там недовольна лишь пятая часть населения, то и это миллионы наших союзников. Вот почему все то, что мы сейчас отошлем, в красном тылу нам с радостью предоставят местные жители. И конечно, мы что-то еще захватим в государственных складах, хотя, убежден, там — шаром покати. Однако почему я заговорил о Тамбове, а не о тылах Лискинской группы красных, как определено штабом Донской армии, и тем более не о Козлове — первоначальной цели нашего рейда? Очень просто. Ликвидация Лискинской группы — мелочь. Расходоваться на такое дело расчета нет. А что нам даст Козлов? Город всего лишь уездный, и вместе с тем в нем почти год стоит штаб Южного фронта красных, и потому Козлов — город штабной, комиссарский. В смысле покорности большевикам уже развращенный. Оказаться запалом ко всенародному бунту он не сможет. А Тамбов сможет наверняка. Риск? Но в чем? Нарушить предначертания? Победителя, как известно, не судят. Вы, надеюсь, тоже не откажетесь быть победителем?
— Я все понимаю и вполне могу разделить вашу точку зрения, — сдержанно ответил Калиновский.
— Но почему вы хотите отправить назад и взвод радиосвязи? Это что же? Чтобы не сноситься со штабом армии по оперативным вопросам?
Мамонтов усмехнулся презрительно:
— Ну не будем отправлять, ну оставим этот взвод при корпусе… Будем, как мальчишки, ежечасно радировать Новочеркасску, отчитываться за каждый свой шаг… Вдумайтесь! Какой хотя бы один полезный совет штаб Донской армии мог дать нам за все те пять суток, что мы уже находимся в красном тылу? Попробуйте представить это себе. Пока еще мы такого обмена суждениями не начинали, а начни — и сколько раз пришлось бы давать объяснения! И думаете, хоть одно из них было бы в штабе армии как надо принято, понято, принесло бы нам пользу?
— Д-да, — с трудом выдавил из себя Калиновский…
• •Резко против были также в интендантском отделе штаба корпуса. Его начальник Сергей Илиодорович Сизов, по чину всего лишь подполковник, чернобородый дебелый усач, потребовал у Мамонтова личной беседы и, когда они остались одни, начал так:
— Вы, Константин Константинович, как считаете, много ли у вас недругов в штабе нашего Всевеликого войска Донского? Я имею в виду Управление военных снабжений, самую могущественную его часть.
— Позвольте! — начальственно осек его Мамонтов.
На Сизова окрик командира корпуса никакого впечатления не произвел.
— Ну так у вас теперь станет их там во сто крат больше. Хотите знать почему? У этих господ трудно что-либо выпросить, но потом всучить им назад еще труднее. Там цепочка: поставщики, посредники. И все это придется крутить назад. Наше добро вернулось — значит, другое не нужно. И на каждом деле были комиссионные. И что же? Все их теперь возвращать? Вы представляете себе, какой пластище народа будет задет? И какого!.. И чтобы другим впредь не стало повадно, знаете сколь круто он на это ответит?
Для Мамонтова слова Сизова не были новостью. Он и сам всегда предпочитал жить в мире с Управлением военных снабжений, но тут его терпение исчерпалось.
— Так что по-вашему? — загремел он. — Мне остается только бросить обоз в красном тылу?
Но и Сизов повысил голос:
— И во всяком случае не ставить в неудобное положение тех, с кем вам и в дальнейшем еще не раз предстоит иметь дело.
Хлопнув дверью, Мамонтов вышел из комнаты. Остановился за порогом. Негодяй! Так разговаривать! И где! В пятидесяти верстах за линией фронта! Его бы под те пулеметы, что били по переправе!..
Больше ни с кем он это решение не обсуждал.
В шестом часу вечера следующего дня две белоказачьи колонны двинулись на юго-восток, назад, за линию фронта, откуда и начали свой путь утром 4 августа. Там, уже за передовыми заставами красных, одна из них — обоз — повернула еще круче на юг, к Дону, другая, снова пошла на север, в направлении деревни Елань-Колено.
Ушедший к югу обоз сыграл и некоторую маскирующую роль. В штабах красных частей посчитали, что это вообще подобру-поздорову убрались почти все войска, пытавшиеся взломать оборону 40-й дивизии. Те же, что остались, — совсем небольшой отряд. Справиться с ним будет нетрудно.
• • •
А небо обрушило на весь этот край дожди. Сплошные, ливневые. И вовсе-то неприметные прежде ручьи, речки вспучились, превратились в бурые от смытого с полей чернозема стремительные потоки. Что ни овраг, то теперь — бурлящее озеро. Не подступись: рухнет подмытый берег, вода подхватит, закрутит.
На раскисших, затопленных дорогах повозки увязали по ось. Выбивались из сил и люди, и лошади. Брань, крики, удары нагаек, конское ржание многоголосым стоном сопровождали переход. И к тому же — глубокая ночь.
Все это мамонтовский корпус преодолел. Наконец позади осталась и бушующая, бешено мчащаяся, небывало полноводная для августа Елань. Вступили в деревню Елань-Колено. Красноармейцев в ней не было, но население затаилось. Не только приветствий, улыбок, даже простого слова не услышал от жителей никто из казаков.
Мамонтов особо интересовался этим. Когда докладывали, говорил себе: «Фронтовая полоса. Держат нейтралитет. Непоказательно. Подтянуть остальные полки и — рывок!»
Прискакали разведчики: севернее деревни — позиции двух красных полков.
Но что теперь были ему те полки! О предстоящем Мамонтов думал со сладострастием. Окружить плотным кольцом конных и пеших отрядов повозки с боеприпасами, навалиться на противника. Смять его, уничтожить…
• •В тот же день, 10 августа 1919 года, после еще одного боя близ деревни Макарове — красные бойцы, принявшие этот бой, погибли все — казачий корпус единым духом, налегке проделав более шестидесяти верст и спутав этим расчеты прифронтовых красных штабов, остановился у сел Костин-Отделец и Братки и четверо суток стоял там.
Не в селах — у сел! Чтобы тщательно сберечь тайну своего местонахождения, а главное — не выдать численности имеющихся сил.
Для того же безжалостно уничтожались пленные и вообще все посторонние, случайно оказавшиеся в расположении войск.
Но была еще одна тайна: колебания самого командира корпуса. Куда ударить?
По тылам Л пекинской группы красных — и этим выполнить оперативную задачу ставки Главнокомандующего вооруженными силами Юга России и штабом Донской армии?
На Тамбов — и шагнуть в историю возродителем вековечной российской государственности?
Как Минин и Пожарский. Как Константин Первый, может быть… А что? Государь Николай Второй отрекся в пользу Великого князя Михаила. Михаил престола не принял. Оставил этот вопрос на усмотрение Учредительного собрания. Оно, хоть и собралось, но заседало столь кратковременно, что вообще никаких решений не изъявило. Государя, сейчас нет на Руси! Трон свободен. А что?..
ГЛАВА ВТОРАЯ
Еще одно поле боя
— Орлы! Славные мои донцы! Приветствую и поздравляю с великим праздником: началом похода в-вашего корпуса на Москву…
Евграф Аникеевич Богачев, александровско-грушевский купец, наследник и продолжатель торгового дела «Богачев и Компания», тридцатилетний дородный бородач, бессильно распластался на стуле — этакая глыбища в измятом песочного цвета костюме и розовой крахмальной рубашке с кружевными манжетами, — говорил через силу. Временами собственная голова становилась ему тяжела. Утыкался бородой в грудь. Тогда доносилось глухо, все про то же:
— С-сорок сороков церквей… Белокаменная в-встретит в-вас колокольным звоном… Не в-веришь? Он т-так и с-сказал!
Его торговый компаньон Леонтий Артамонович Шорохов стоял спиной к окну, единственному в этой крохотной комнатушке, смотрел на Богачева с улыбкой, но в душе-то он оставался совершенно холоден от напряжения, с каким вслушивался в гул приближающегося поезда. Скорее всего состав набирал ход после стоянки на станции.
— Леонтий! Я для дела гуляю. Разве так бы я стал?
— Стал бы, — коротко вздохнул Шорохов. — Знаешь, одному мужику сказали, что за каждую рюмку водки, которую он выпьет на этом свете, черти в аду дадут ему рюмку дегтя…
Он замолчал. Состав вот-вот должен поравняться с окном. Тогда многое определится. Потому-то Шорохов и любил бывать здесь, в конторке при станционном пакгаузе фирмы. Случалось, коротал в ней ночи. Задрожал пол. Значит, мимо уже проходил паровоз. Рывки шатунов были резки. В такт с ними содрогалось все здание. Очень спешат покинуть станцию? Почему?.. Но вот начались вагоны. В конторке теперь становилось то светлей, то темней. Судя по стуку колес, по частому мельканию теней, по их однообразию, шел товарняк. Ни классных вагонов, ни платформ, впрочем… Лихое время! И пассажиры трясутся в чем придется. Колеса стучали все чаще. «Пятнадцать… шестнадцать», — про себя считал Шорохов, продолжая смотреть на Богачева с той же улыбкой. Все-таки что в них везут? Или — кого? Повернулся к окну, открыл форточку. Ворвалось пение. С гиканьем, свистом, притоптыванием десятков ног. Воинская часть. Поют лихо. Это не с фронта.
