— Ну? — задрав бороду, Богачев требовательно смотрел на него. — Дальше что было с тем мужиком?
— Пришел к кузнецу: «Деготь есть? Наливай!»- «С ума сошел!»- «Наливай!» Выпил, поморщился: «Дрянь. Но втянуться можно».
Шум поезда растаял вдали. Стало слышно, как бьются о стекла залетевшие в комнату мухи.
— Втянуться можно! — Богачев давился хохотом. — Я для пользы. На пару со свояком. Хочешь? В любой момент подтвердит.
«Подтвердит, — подумал Шорохов. — Такая же разудалая пьянь».
Небрежным жестом он отбросил полу клетчатого щегольского своего пиджака. Открылась золотая цепочка, пересекающая черную ткань жилета. Рука привычно нащупала в кармашке головку часов, щелкнула крышка: состав проследовал в девять часов четыре минуты.
Богачев не унимался:
— Втянуться… Только дегтя мы вчера и не пили…
На канцелярском столе лежал номер новочеркасских «Донских областных ведомостей» — шершавый, розовато-серой оберточной бумаги газетный лист. Шорохов протянул его Богачеву:
— Читай.
Богачев отмахнулся:
— Еще чего!
— Тогда слушай… «Теперь мы переходим в наступление. Воронеж будет взят в самое ближайшее время. А докатимся до Москвы, и война будет к осени закончена», — Шорохов опустил руку с газетой. — К осени! Чьи слова? Тут указано: генерала Иванова. Командира Отдельного Донского корпуса!.. Смотри! И газета — с почты только сейчас принесли… А вот и еще напечатано… Это уже о Главнокомандующем…
Богачев многозначительно кивал. Шорохов знал, однако, что по его поведению никогда не разберешь, понимает он то, о чем идет речь, или нет. Купец потомственный. Привычку хитрить с любым собеседником унаследовал прочную.
— После парада генерал Деникин был приглашен на завтрак в гостиницу «Палас-отель». За завтраком Донской атаман генерал Богаевский предложил тост: «Я поднимаю бокал за Деникина, и как ни тяжело для нас было бы расставаться с генералом, но я пожелал бы видеть его скорее в Москве. Ура!»- Шорохов швырнул газету на стол. — И после всего, что здесь напечатано, много ли стоят слова твоего генерала? Тоже мне тайна! О ней во все трубы трубят.
— Не веришь? — Богачев побагровел. — Да если корпус в полном составе на Москву идет, знаешь сколько добра ему надо? Одной только кожи — вагонами. Наш товар! — вскинув голову, он бородой указал в сторону двери, которая вела из конторки в пакгауз. — А сукно? А войлок?.. В Совдепии голод. Значит, и провиантский обоз корпусу нужен. Это опять же — сбруя, телеги, брезент. Свояк говорит, пройди по всей их станице — и завалящего колеса в запасе ни у кого нет.
— Экая станица убогая, — машинально и с обычной своей в разговорах с пьяным Богачевым насмешливостью отозвался Шорохов, вновь думая о только что прошедшем поезде: откуда и куда мог он спешить?
— Убогая? — переспросил Богачев. — По-твоему, Урюпинская — станица убогая?.. Возле нее сам генерал Сидорин смотр проводил!
Шорохов застыл, скрестив на груди руки. Посверкивала гранями, слегка поворачиваясь при каждом вздохе, золотая булавка на его галстуке.
Как все менялось от слов Богачева!.. Близ Урюпинской стоят на отдыхе дивизии 4-го казачьего конного корпуса под командой генерал-лейтенанта Мамонтова. Это Шорохов знал. Известны были ему и фамилии командиров дивизий, а частично и номера полков, причем из источника очень надежного — реестра на смесь для дезинфекции лошадей. Под нее требовались дубовые бочки. По нынешним временам товар нечастый. Их фирма все же взялась за поставку. Интендантство мамонтовского корпуса, с которым контракт заключался, правда, его расторгло. Сообщение об этом урюпинского приказчика вчера пришло. Сумел протиснуться с ним по военному телеграфу. Дядька ловкий, хотя тут, по всему видать, паникует: «Расторгнуто без упущений с моей стороны». Богачев, конечно, повыматывает у него душу. И сам он, Шорохов, повозмущается. Для виду. Цель-то достигнута: на реестр взглянуть удалось. Уже три недели как сообщение о корпусе ушло за линию фронта. И теперь есть подтверждение. Все идет правильно. Он ни в чем не ошибся.
Стоп. Ну а то, что смотр проводил сам Сидорин? Разве это не могло означать: отдых корпуса завершается? Вполне. И значит, тогда его вот-вот двинут на фронт, скорей всего на юго-восток от Урюпинской, под Царицын, где он и прежде был. Знакомая местность, привычная.
Тут было «но». Двадцать дней назад — получалось, как раз перед смотром, о котором говорил Богачев, — штабной вагон Сидорина укатил из Новочеркасска в направлении станицы Великокняжеской, в Сальские степи. Такое известие пришло из депо, сомнений оно не вызывало, а вот компаньон его не раз уже в подобных случаях городил ерунду. И если Сидорина под Урюпинской не было, то как теперь его слова понимать?
— И молебен по такому поводу в станице служили?
— Ишь богомольный, — Богачев даже фыркнул. — Владыка Гермоген со всем причтом. Свояк в алтаре стоял… Сроду подобной чести урюпинцам не было.
Опять же! Гермоген — епископ Аксайский, но и военный епископ Донской армии. По пустяковому поводу он не поедет. А вот трясся дорогами. И легко проверить: вся станица свидетели! Приказчика урюпинского отделения фирмы с отчетом вызвать, будто ненароком про молебен упомянуть, расскажет взахлеб. Не только генералов — полковников, войсковых старшин назовет. Еще бы: «Сроду подобной чести не было!» Как тут не заметить всех подробностей? Но и как было всем этим чинам не прийти на молебен, коли должен служить Гермоген?
— Чего мы там выпили, — обидчиво протянул Богачев. — С Нечипоренко разве выпьешь? Если только сам будешь за всю гулянку платить.
Склонив голову набок, Шорохов прищурился:
— Погоди, ты же эту ночь со свояком гулял. Богачев залился смехом:
— Леонтий! Туда, где мы были, любого пускают. Хоть черта, хоть ангела. Были бы гроши!
— И кто еще?
— Скажу, скажу… Нечипоренко.
— Это я слышал.
— Варенцов.
— Фотий?
— Да-с… Они самые… Фотий-с Фомич Варенцов! Снизошли-с, — он сотрясался от хохота. — Хлюст еще один был. Ручку протянет, головку наклонит: «Мануков-с Николай Николаевич! Мы с вами где-то встречались..» Сроду я его рожи не видел… Фокусы на картах показывал.
— Та-ак… И сколько ты просадил?
— Только фокусы.
— Дурачили они тебя, Евграф. И фокусник, и свояк.
— Свояка не трожь. Почетный казак! Командир корпуса, его превосходительство генерал Мамонтов с ним за руку здоровался.
— Смотри ты как! Свояк твой прочим-то урюпинцам нос утер!
— Это не в Урюпинской было, в Филоново. После смотра генералы там собрались.
Шорохов отошел к окну. Не хотелось, чтобы Богачев сейчас видел выражение его лица. Казалось, оно может выдать. Филоново — железнодорожная станция уже далеко за Царицыном. Но важнее другое: до Урюпинской от нее всего полсотни верст. Туда, значит, окружным путем, через Великокняжескую, и ушел вагон Сидорина. В нем подводили итоги смотра. Выдумать, чтобы так все сплеталось, Богачев не мог. Не хватило б ума.
— Нечипоренко тебя в гости зовет, — раздалось за его спиной.
Он обернулся. Богачев сонно склонил на грудь голову.
— И когда?
— А?.. Днем сегодня, как базар начнет утихать.
— Зачем?
— Кто его знает.
Шорохов подошел к Богачеву, взял за плечи:
— Не спи! Он тебе что-нибудь намекал?
Богачев не отозвался. Вправду заснул? Притворялся ли? Впрочем, какое это имело значение!..
• • •
Леонтий Артамонович Шорохов с необыкновенной яркостью помнил тот осенний день минувшего года, когда после десяти лет отлучки он возвратился в этот родной и такой дорогой ему город с полынным запахом ветра на улицах, летним зноем, тенистыми акациями крошечного общедоступного сада.
Как он тогда всему радовался! И переулку, в котором стоял родительский дом, — узкому прогалу между стенками сложенных из желто-серого плитняка заборов, и беленым мазанкам, и деревцам в глубине крошечных двориков. Это здесь он когда-то бегал мальчишкой. Босота, бесштанник. И сюда теперь подкатил на фаэтоне с перепончатым верхом.
Пока извозчик выгружал чемоданы, Шорохов поигрывал лаковой тросточкой, из-под низко надвинутого на лоб котелка снисходительно посматривал по сторонам.
Мать, сестра, брат вышли на улицу. Прильнули к окошкам соседи. Подбежал отец. Седенький, согнутый, в кожаном фартуке. Хватался за полу сыновьего касторового пальто, за чемоданы, за трость. Шорохов понимал его состояние. Всю жизнь отец мечтал выбиться в люди. В церкви в первом ряду стоять! Выше этого да того, чтобы воздвигнуть над сараем, где он сапожничал чуть не с детских лет, самую большую в городе вывеску, мысль его не поднималась. А тут — на тебе! — сын приехал богатый. Дошла молитва до бога.
Брат и сестра, правда, поглядывали с вежливой подозрительностью. Их тоже он понимал. Все десять лет было известно, что жизнь бросает его по заводам больших и малых городов Приазовского края. Токарь, металлист и — хотя никогда особенно не распространялись об этом-забастовщик, бунтарь. И — барин!
