— Ну, вчера — другое дело, — отвечала Дуся твердо. — А если так, то нельзя. В общежитие приглашать не положено. Лучше мы пойдем в кино. Только я сама заплачу за билет.
— Почему же вы? Всегда за билет платит кавалер, — сказал Иван Петрович.
— У меня же теперь деньги есть, — возразила Дуся. — Я пойду, только буду сама покупать.
— Ну ладно, — согласился Иван Петрович. — Пусть будет по-вашему.
И они пошли в кино.
Но в кино они сегодня уже не попали.
И опять на мгновение Ивану Петровичу пришли обидные мысли по этому поводу.
«Город, он все время тебя соблазняет, — в момент распаляясь, подумал Иван Петрович, — и все время обманывает! Вот ровная зеленая трава в саду и в сквере, — а на ней полежать, поваляться, как тянет, нельзя; вот женщины, приодетые, никуда не спешат, — а обладать ими нельзя, в крайнем случае только одной, не всегда самой лучшей, и то с громадными трудами, с ближним боем; вот кино, реклама так и светится из конца в конец улицы, — а билеты все проданы еще в два часа!»
Уже он в полсилы распалил в себе обычную обиду, но Дуся спокойно сказала на это:
— Ну и хорошо. Я на этот фильм все равно бы не пошла.
— Почему? — спросил Иван Петрович и в момент успокоился, от чего — непонятно. — Вы его видали?
— Нет, я сама не смотрела, мне его передавали. Там все время говорят о справедливости, а я не люблю.
— Что же, вы не верите, что есть справедливость? — спросил Иван Петрович.
— Нет, справедливость, конечно, имеется, — отвечала Дуся спокойно. — Только не для всех одинаковая. Мне не нравится, когда меня упрашивают быть всегда справедливой, а со мной не обещают справедливо обращаться.
— Для кого же справедливость не такая, как для нас? — спросил Иван Петрович с интересом.
— Для нахальных более простая справедливость, — ответила Дуся. — Они ее себе выбивают, как могут.
«А они, в общем, могут», — пронеслось у Ивана Петровича со стыдом на прежнее его поведение и тут же исчезло.
— Вот что, — сказала Дуся решительно. — Ну его, кино, поехали в парк, погуляем? Я знаю парк один хороший.
И они поехали в парк.
Ехать надо было метро. В метро шла бойкая покупка лотерейных билетов.
— Сумма маленькая, а счастье больше! — кричал продавец, крутя за ручку лотерейное счастье с крупной надписью: «Завтра тираж!»
Иван Петрович замедлил ходьбу, выпустил Дусю и пошел немного боком, оглядываясь на вертушку с билетами и уже представляя, как он очумеет от этого дешевого лотерейного счастья.
Он уже потянулся в карман, уже собрался купить себе с Дусей билетов, но тут вдруг исполнилось шесть часов вечера. Продавцы враз окончили свою дневную работу. Подхватив в одну руку стул и вертушку, они побежали куда-то туда, где, видимо, оставляли их на ночь. Один из них, толстый и в каракулевом картузе, два раза бегал через толпу со столом под мышкой, возвращаясь за оставленными калошами.
Иван Петрович слегка огорчился, но тут же заметил, что Дуся за все это время не взглянула в сторону лотереи, не соблазнилась этим заманчивым счастьем. Он посмотрел на нее очень долго и с интересом.
Они с Дусей сели на поезд и скоро приехали.
У парка, у входа, стоял инвалид. От него шел крепкий, лошадиный запах.
— Будьте любезны! — говорил инвалид, приглашая помочь на его угощение, и протягивал руку.
— Здоровья и счастья! — благодарил он потом и немного кренился вперед в знак поклона.
Немолодой человек шел из парка с женой и все время интересно говорил с ней о погоде, то и дело называя жену Ирусей.
— А я, — говорила Ируся радостно, -— сегодня перед работой прошла пешком до самого завода!
— А я сегодня прогулялся во время обеда!
— Итак, сколько мы были сегодня на воздухе?
На кустах вдоль дорожки были понавязаны банты из розовой мягкой бумаги, отмечая пути для каких-то маршрутов. Банты были расположены по двое рядом: вот два, а через тридцать шагов снова два. Один из них был всегда на большой высоте, а второй, рядом с ним, был, напротив, повязан на нижние ветки. Видно, это ходили какие-то двое — и уже представлялось, что парень и женщина, и как им было хорошо тут ходить: нацепят по банту на куст, поцелуются, пройдут недолго и вяжут опять.
— А я устраиваю вас? — спросил неожиданно Иван Петрович, только и спросил он всего на эту тему и смолк.
— Да, — отвечала Дуся охотно. — Только вы очень взрослый, а так устраиваете.
— Что значит взрослый? — спросил Иван Петрович.
— А так, просто взрослый, и всё. Но это ничего. Это может пройти, если я постараюсь, — сказала Дуся, ничего не объясняя; только и сказала всего на эту тему и взяла его руку.
Волосы у нее разбрасывало ветром и под ними раздувалось нежное белое темечко, которое тихо гуляло вокруг головы.
— Думают, что я хуже других, а я и не хуже,
— сказала Дуся негромко. — Видишь ли, у меня лицо такое, не очень. А так я везде ничего и характер общительный.
Какая-то птица, ворочая головой, выкрикивала на дереве свое чириканье.
— Вот руки у меня плохие, — говорила Дуся. — Видишь ли, у меня такая работа...
Она подолгу рассматривала свои руки, круглый ноготь на мизинце и сустав большого пальца, переходящий в край ладони, как он ходит там внутри, в ладони, морщит кожу, -— начиная удивляться себе, словно в детстве.
Временами Дуся останавливалась, словно укушенная за ногу мошкой, и любовно и нежно, с задержкой на икрах, проводила подслюненным пальцем себе по ногам, поправляя чулок.
Навстречу попался одинокий бульдог без хозяина. Бульдог шел спокойно, виляя шелковым задом, как дама, и не удостоил посмотреть на проходящих.
Дорожка с бантами привела на аллею. Сразу стало понятно назначение розовых лент: на аллее в это время проводились бега; судя по оркестру в погонах и по сложенным в кустах гимнастеркам, бега проводились среди солдат или других каких военных, квартирующих в этом районе.
Много людей собралось возле финиша, зрителей. Все ждали убежавших.
Поперек аллеи висел транспарант: «Вперед, к победе коммунизма!»
Мальчишки стреляли из рогаток друг в друга устаревшими гривенниками, избежавшими обмена. Гривенники перелетывали через аллею, как птички.
А мы гаврики из Луги И танцуем буги-вуги, —
пели гаврики, пристукивая друг друга по спине, по лопаткам, но не танцевали ничего и никак.
Оркестранты соскучились сидеть в погонах без дела, они почесали за пазухой под зеленым мундиром и дружно взялись за свои духовые.
Оркестр заиграл сам собой, без команды. Вокруг оркестрантов стояли мальчишки и глядели, не мигая, им в трубы. Другие кривлялись, взявши палки в рот, будто трубы, надували щеки, тиская бока тонким палкам, кланяясь ими на две стороны, подгибая колени, выпирая вперед колесом животы; но без смеха.
Откуда-то из лесу пришел дирижер, дал оркестру две ноты чувствительным пальцем и опять отошел.
Один из мальчишек сейчас же изобразил из себя дирижера, а потом перестал, продолжая дуть в палку.
Дирижер походил, поиграл с ребятишками, посидел на корточках, погонялся за кем-то, сказал, не догнавши: «Сейчас же поймать!» — затем возвратился перед лицо оркестрантов и еще немного подирижировал ими, хоть они и совсем, видно, в том не нуждались.
— Бегут! — сказал кто-то рядом и оркестр задумчиво заиграл мазурку.На аллее появился усталый спортсмен, который небыстро бежал со всех ног.
Совсем нестрашный пьяный человек, прижавши висячий пиджак под рукой, стоял среди ожидавших у финиша: стоит, стоит и посунется на дорожку; после снова себя принимает назад. Вот и он заметил бегуна на аллее.
— Бегут! — закричал громким голосом пьяный человек.
Перед финишем бегущий слегка отклонился с пути, на ходу сплюнул в урну немного вкусной спортивной слюны, чтоб не пачкать дорожки и не заплевать целый парк, — а потом поднажал и финишировал первым.
Оркестр заиграл «На рыбалке у реки».
После первого потихоньку бежали другие. Рядом с ними, вдоль самой аллеи, по десятку раз финишировали все мальчишки.
Возле финиша со скрежетом затормозил мотоцикл. Из него вышли два генерала. Генералы были в лампасах и в пузе.
Уже одетого бегуна без веселья качали в стороне меж деревьев; он качался, не забыв придержать свой карман, потому что человек не рассчитан, чтобы его переворачивали вверх ногами — тогда у него из карманов начинают высыпаться различные вещи и часто пропадают безвозвратно.
Пробежали какие-то неспешные, штатские люди, одетые в тапки с шипами и в.безупречную новую форму, так красиво взяв финиш, словно были не последними, а самыми передовыми.
Двое медленно свернули финиш и унесли его на плече.
Свернули транспарант. Унесли вперед, вслед за финишем.
Уехали два генерала в машине, в которой уже находился полковник.
«И верно, — отметил Иван Петрович. — Генералы-то толще полковников. Почему?»
Мотоцикл заводил худощавый сержант.
