2
В тот день Дуся будто бы вдруг повзрослела, и перед самым окончанием смены у нее отпала последняя бородавка на пальце.
— А я опять сегодня норму не выполнила, -— сказала Дуся, придя с работы к себе в общежитие. — Опять чего заработаю? — смех! И мастер ругается. Разве я виновата?
— Я два года норму не вырабатывала, а потом только стала, — откликнулась Люба.
— Дуся, тебе от мамы посылка, — сказала Нина. — Смотри.
— Ну-ка, дай-ка, — сказала Дуся. — Ага. Это, наверно, яички. Куры как раз сейчас много несут.
Дуся, не откладывая, спустилась на улицу и сходила на почту.
В посылке, и верно, оказались внутри два с половиной десятка яиц.
«И друга своего угости, я не против, — писала Дусе мать в письме, положенном тоже в посылку, чтобы не платить отдельно. — Есть же у тебя какой наверно друг, хотя и не напишешь матери. А половодье в этот раз было сильное, вода дошла до сирени и по-за кустами протекла в задний подпол. В огороде остались три здоровые льдины и лежали все лето, особенно одна, пока не сделалась вся длинными иголками и не стаяла. Сараюшко наклонился, надо его починять, а берут нынче дорого, не знаю что делать. Приходил Илья Магьюнов, и говорит: ты, бабушка, никого не проси, я тебе, бабушка, сделаю разом. Это он все бабушка да бабушка, а сдерет за милую душу, ты Илью того знаешь.»
«Здравствуй, дорогая мама! — писала Дуся в ответ. — Спасибо за яички. Дошли они хорошо, только два по дороге треснули, но я их сразу же пустила на сковородку, они и вытечь совсем не успели, разве самую малость белок. Сараюшку ты починить позови, посылаю тебе переводом отдельно сколько могу. А Илье Магьюнову ты поставь четвертинку, больше сразу не ставь, а потом, скажи, еще обещаю поллитру. Он тогда не сдерет и быстрее починит, потому что сколько сдерет — все жене, он соврать ей не может, не сумеет, я знаю. Побоится, что люди соврать не дадут. Живая поллитра ему интересней. А друга у меня пока что нет и не надо, ни к чему он мне сейчас. Так что яички съем сама с девчатами. Они меня тоже всегда угощают, если есть. На этом целую тебя крепко-крепко. Твоя дочка Дуся.»
Дуся заклеила письмо языком и снесла его в ящик, напротив от дома.
Возле ящика, на скамейке, сидел мужчина в пиджаке, очень сильно раздутом на месте карманов. Он поманил к себе Дусю длинным пальцем.
— Простите на минуточку, — сказал без запятых человек.
Так он и сидел — раздут, плечо с зацепом, из которого виден лоскутик холста.
«И чего ему надо?» — подумала Дуся, но ей было любопытно, и она подошла.
— Гражданочка! — обратился он к ней, и это обращение было Дусе приятно.
— Мне очень и очень и очень и очень — СТЫДНО! — сказал он громко, но совсем не стыдливо. Дуся хотела засмеяться, но не стала.
— Если бы профсоюз оплатил бюллетень, я бы никогда не осмелился вам предложить... вот... он начал вытаскивать из карманов блестящие банки, — одна... три... четыре... если бы профсоюз оплатил бюллетень... вот, смотрите, гражданочка, свиная тушенка... я предлагаю вам дешево, запасы лучшей жизни, по полтиннику штука. Повторяю: мне очень и очень и очень и очень СТЫДНО!
Последним словом он грозно выстреливал, продолжая вытаскивать банку за банкой, и было неясно, как они там у него помещались.
«Мужчина! — подумала Дуся с участием к этому слову. — Не на что выпить. Да и мне пригодилось бы. Маме пошлю. Там у них с мясом теперь очень худо. Денег нет — ну, да ладно, займу. И себе оставлю две банки, да теперь яйца есть, картошки наварю, чай-заварка еще оставалась в коробке, — вот и завтрак и обед на три дня. А тушенка в магазине почти в два раза дороже. Сколько сразу выгоды! А потом видно будет.»
Ничего не будет видно, но это неважно.
— Погодите, дяденька, -— сказала Дуся. — Я схожу за деньгами. Но вы не уйдете?
— Я не могу долго ждать, — отвечал мужчина. — Но вас подожду. Идите, гражданка, за своими деньгами.
Он сел, растопырив колени, согнувшись спиною по спинке скамейки и раскинувшись руками в ширину, сколько мог — в этой неудобной позе он ощущал, видно, большую степень свободы.
Но скоро устал от своей свободы, от своей автономности, от своей независимости от изгибов скамейки. Сел нормально.
— Девочки, дайте мне пять рублей. У кого занять до аванса? — сказала Дуся, вбегая в комнату.
— У меня больше нет, — ответила Люба.
— А зачем тебе? — спросила Нина.
Тут бы ей рассказать, но она не рассказала.
— Нужно. Потом объясню. Неужели же нет ни у кого? Очень нужно!
— Погоди, — сказала Нина. — Я сейчас соображу.
Она посмотрела в кошельке, сперва только сверху, а потом глубоко; посидела, держа его распахнутым в руках перед собой, пошептала; вынула пятерку, опять запихала; что-то прикинула и вдруг сообразила.
— Ладно, бери, я уж как-нибудь выживу.
— Вот спасибо! — обрадовалась Дуся и схватила пятерку.
— Я отдам! Может, даже и раньше! — крикнула она из дверей и умчалась.
Мужчина, действительно, все еще ждал. Банки он составил на скамейку и прикрыл полой пиджака — как наседка.
— Вот видите, из-под полы, — сказал он, встрепенувшись. — Все как полагается.
— Мне очень и очень и очень... — начал он опять, но задумался и кончить забыл.
Дуся вежливо согнула вдоль пятерку и тактично подала ее щепотью. Собрав в сетку банки, она убежала домой.
Никому не сказав, она вскрыла одну из банок на кухне. Из дырки брызнул обильный жидкий сок.
«Сочная, — подумала Дуся. — Это хорошо, что сочная».
В банке была не свинина, а зеленый горошек.
— Перепутал! — испугалась Дуся за того мужчину. — Вот ведь дурачок, перепутал же банку!
Она представила его >— чего ему делать когда обнаружит? — и даже захотела, пускай он этого никогда не заметит.
Но оказалось — нет, не перепутал, не ошибся. Все банки были с зеленым горошком.
— А ведь обманул, пожалуй! — догадалась вдруг Дуся с непонятной радостью. — И как хорошо обманул, культурно! Ну и я сама виновата.
— Ну и что, ну и ничего, — успокаивала Дуся себя, как чужую. — Горошек тоже есть можно, заместо завтрака. Я даже, честно, горошек люблю. Это ничего, а могло быть и хуже.
Хуже быть не могло, потому что денег теперь не достать ни за что, больше негде, а скоро надо уже отдавать. У каждой в комнате Дуся уже одолжила, у них у самих больше нет и не будет. «Всё, -— говорят, — есть, ну а денег, извините, нету. Где их взять? Не растут где попало. Оттого их и нет.»
— А ведь в общем-то мне их не надо, — подумала Дуся. — Только бы выкрутиться, а так-то зачем? Да ведь не выкрутишься же теперь. Ни за что!
Дуся посидела одна в темной кухне, а потом пришла к себе в комнату получить сочувствие. В комнате были только Катя и Нина.
— Дура! Ой, какая ты дура! — сказала Катя со всей сердитостью, какая в ней набралась.
— Ты бы хоть у нас-то спросила, хоть бы намекнула, — расстроилась Нина.
— Катя, Нина, — сказала вдруг Дуся отчетливо. — Я сегодня соль просыпала.
-— Ну, — сказала Катя, удивленная.
— Катя, не будем ссориться. Мы ссоримся и думаем, что это мы сами, — а это соль. Давайте не будем делать ей удовольствие.
Тут она села на кровать, отвернулась и недолго плакала, — мокро, но без голоса.
Вернулась Любаша и включила репродуктор.
— Сообщение о погоде, — сказало радио.
Только это оно и успело сказать. Дуся кинулась и выключила его и не стала слушать дальше. Ничего хорошего не ждала она от погоды.
— Что это ты? — удивилась Любаша. Ей рассказали.
— Нет, придется мне, видимо, сходить на проспект, — сказала с силой неожиданно Дуся, начисто утираясь от плача.
Эти слова не ушли, как обычно, куда-то, куда они уходят всегда. Они остались висеть в этой комнате, где-то под лампой с сиреневым абажуром.
— Да что ты, Дуся, да ты подумай, — сказала Катя, очень быстро сказала, как будто думала об этом сама.
— А чего и беречь-то? — сказала Любаша. — Вот бережем, бережем, а на что? Хорошему человеку на это плевать, а худому и беречь не хочу.
— Да тебе-то нечего уже беречь, — сказала Нина строго. — Утащили.
— Я сама отдала. Ни за так, — сказала Любаша громче, чем надо, и вышла на кухню.
Остальные затихли.
— Да, — сказала вдруг Нина серьезно. — Видно, надо разок тебе съездить на проспект. У меня если б были, я сразу тебе отдала, хоть десятку. А и у меня теперь долго не будет.
— Это надо выбиться разок из долгов, а потом оно само пойдет, — согласилась и Катя.
— Вот Маруся Лопухова. Знаешь ты Марусю Лопухову?
— Нет, — ответила Дуся.
— Да как же, да ты знаешь Марусю, у нас в цеху, такая еще... ну, ты знаешь.
Нина кругло почертила в воздухе двумя руками, разводя их все дальше.
— А, — сказала Дуся. — Ну, знаю.
— Вот она ходила однажды. Враз всё поправила и еще на пальто начала набирать. Год уже набирает, скоро, видимо, купит. Но она, правда, видная из себя, не как ты.
— А тебе не страшно? — спросила Катя с интересом.
