ВЛАДИМИР МАРАМЗИН
ИСТОРИЯ ЖЕНИТЬБЫ ИВАНА ПЕТРОВИЧА
Повесть
«Двое несчастных, находящихся в дружбе, подобны двум слабым деревцам, ко- торые, одно на другое опершись, легче могут противиться бурям и всяким неистовым ветрам».
Козьма Прутков
Часть I
ЧУЖИХ СУТЕЙ
— ...однако ты ее не круши, пусть она будет моих сутей, а об остальном уговоримся.
— Ладно... пусть она будет твоих сутей, а моих статей.
Саамские сказки
Глава первая
ИВАН ПЕТРОВИЧ
1
Иван Петрович смотрел на свои фотографии детства. В возрасте двенадцати лет он понравился сам себе больше всего. Это был мальчик с состриженными коротко волосами, не кидающийся чужому взгляду и без особого даже на это желания, с лицом, исходящим вовсю чистотой. Эта чистота >— как в чужом совершенно ему человеке — показалась Ивану Петровичу удивительной. Это была не вялая чистота мечтателя, не любителя жить, оттого, что это трудно; и не от желания казаться чище, чем он есть, — просто в этом возрасте представлялся ему натуральный человек, не умеющий жить по-другому, как в чистоте, а она за то и платила лицу тем, что ровно светилась в нем, привлекая других. Эту чистоту очень скоро разрушили — лет за десять, и всю основную вину полагал он на женщин, к которым вскоре он начал тянуться, думать о них, обжигаться на искренном к ним отношении, на своей горячности, получая взамен очень точное знание правил игры.
— Так никогда же им этого не прощу! — думал Иван Петрович в запальчивости, — но как-то всё забывал не прощать.
2
Вообще Иван Петрович был человеком на редкость правдивым, и это часто ему шло во вред. Сначала он учился на инженера-электрика, дошел до третьего курса, но никак не мог себе представить электрон. Понимание электрона все усложнялось, и немногие представляли его себе в полной мере, какой он такой? -— и волна и частица.
— Да вы бы поверили, и дело с концом, — говорили Ивану Петровичу все.
— Нет, — отвечал Иван Петрович печально.
— Как же поверить, если я не представляю? Я не могу, значит, быть инженером, если я не представляю себе электрона.
— Да примите же его как аксиому! — говорили ему и смеялись над ним.
— В это надо поверить однажды, и всё, — убеждал Ивана Петровича замдекана.
— Да чего там ломаться-то, надо поверить! — говорили ему ассистенты, студенты, профорг, комсорг, парторг, инженеры, гардеробщица, мать, лаборантки, буфетчица тетя Наташа, вахтер в проходной и кондуктор в трамвае.
— Нет, не могу, — отвечал виновато Иван Петрович. — Я уж должен представить. Ведь электрон же, — на нем все основано, все электричество!
Так он и ушел с инженерного факультета. Стал экономистом.
Глава вторая
ССОРА
Иван Петрович поссорился со своей знакомой женщиной, про которую все порывался сказать сам себе: моя любимая женщина, да все не выговаривалось почему-то никак.
Чего-то она от него каждый раз добивалась >— непонятно чего, и была недовольна. Отчего недовольна? «— Иван Петрович не знал, а разбираться подробно ему не хотелось.
В ссоре он взял и ушел от нее. Возмущения он не испытывал, просто надо было уйти в тот момент и легче всего это сделать, вызвав в себе возмущение -— он и вызвал. Стукнув дверь, он пустил свои ноги по лестнице, перешел быстро двор и остановился перед улицей.
Ах, глубоко построенная ссора >— это счастье! Это такая на полном дыхании жизнь, только трудно, должно быть, всем в этом признаться, и такое признание несет в себе практически не пользу, ибо могут быть люди, которые, в это поверив, начнут еще ссориться слишком уж часто — но пусть они помнят, что ничего не следует делать себе специально, к тому же подобное мелкое опасение не должно быть помехой (к сожалению, все-таки часто бывает) искренним признаниям о себе человека.
Вот и опять он был на улице, вернее, ощущал, что он на улице, было у него такое острое понятие об этом.
Прощальное солнце уходило на закат. Все кругом потянулось к легкому, синему цвету.
Иван Петрович почувствовал в теле какую-то грусть, постоял немного и сел на скамейку.
В это время на улице с ее освещением и теплым воздухом легко получить настроение на грустной основе.
Но он удержался, он встал и пошел своими томными ногами по асфальту. Рядом такими же томными ногами шли другие, переходили улицу не по углам, а вольно; свободный автобус, натыкаясь на них, тормозил, шел толчками, и от этих толчков два стоявших пассажира гуляли по автобусу вдоль и поперек.
Солнца не было больше, но было тепло, он пошел очень быстро, чтобы воздухом сбить с себя это тепло, почему-то быстрее пошли и другие, но воздух легко нагревался об них и ничуть никого не холодил, а даже хуже.
На углу, где Иван Петрович всегда поворачивал, он заметил окно. Он и раньше всегда обращал на него внимание, потому что оно было очень большое и закрытое всегда заметно плотно.
Первая рама была теперь раскрыта на три створки, и вторая рама тоже, и в каждой раме отворены форточки, которые входили одна в другую. Столько створок обнаружилось вдруг у окна, и вот их все распахнули для воздуха, который нисколько не отличался по теплоте от домашнего, от родного, и все же был чем-то лучше его, может, шире.
А за окном, в освещенной только с улицы комнате, жила на виду, не скрываясь, не ссорясь, небольшая оживленная семья молодых людей. Муж за столом занимался, листал что-то толстое, но не слишком педантично. Женщина вела себя живо, развязанно. Он понял, что, видно, ей было веселее, когда рядом с ней находился такой мужчина — этот муж — которого она могла с полным правом хлопать по спине, хватать за плечи, в шутку бить по шее, не зная, что дальше еще бы такое с ним сделать, — а он бы снисходительно все это сносил.
Женщины (думал Иван Петрович) имеют дело с самыми мягкими существами — малыми детьми, но в то же время они должны быть на уровне понимания своих мужей, которые в большинстве огрубели от возраста, от работы или от неправильных представлений о жизни — ив этом двойственность женщин, в них всегда существуют и те и другие качества рядом, то есть мягкость и грубость, переходя одно в другое и сливаясь, и часто проглядывают в ненужное время, пугая Ивана Петровича.
«Когда они говорят что-то нежными голосами, откликаясь ребенку, даже, бывает, слегка и сентиментально, я жду, — думал он, — что сейчас же они обернутся и ответят, если сзади сказать им какую-то грубость, как муж. Должны же они понимать очень многое в жизни (и иметь удовольствие от своего понимания), а ведь в жизни мы очень должны по природе быть не брезгливы».
«Вот они ходят кругом, все куда-то имеют в ходьбе направление, по двое ходят, с мужчинами и одни. Сколько было когда-то у меня их в знакомых! Не то что теперь. И всегда они очень меня привлекали. Так мне многие ласково улыбались, так приветливо разговаривали, что я всякий раз тут же весь разгорался и только всё думал: вот я выберу время и займусь, эта будет моей, а потом и другая. Но ведь времени все не случалось, время быстро катилось: «сегодня» — и вот уже стало «вчера», эти девушки всё степенели по одной и устраивали себе свою жизнь и уже не нуждались улыбаться мне при встрече — и так это было жалко, навсегда оставалась досада на себя и жадность до этих, недополученных мною женщин — никогда себе этого мне не простить!»
И как они ходят! Шаг натягивает узкую юбку на длинном бедре, слегка отпускает, перебросив морщины, и опять натягивает ее на другом. Нога, поставленная плоской ступней на асфальт, долго волнуется вся, от конца до колена; колени, шурша, задевают друг друга, ни один из шагов не похож на другой, то короче, то шире, то вбок — не по нитке. Это живая ходьба, живого человека, и смотреть на нее волнительно.
— А я на каждую взгляну, — думает Иван Петрович, расстроясь от ссоры, — мне это вроде как потрогал, даже лучше, больше можно представить, и кто может что мне на это сказать? — ничего; ни один из мужчин, что ведет свою девушку, даже если догадался (зная это за собой) — да он ничего мне не сделает, нё за что, нет ему на это причины.
Он никогда б не открыл себе это, если не был бы в ссоре, потому что это стыдно, потому что такое скрывается глубоко и подавленно. Так нельзя даже думать, уж он это знает. Но если в ссоре, и сам на себе ставишь крест, и идешь по улице, и руки болтаются, ноги идут хорошо и томно по синему асфальту — тогда всё же можно.
Глава третья
ЗНАКОМСТВО
Возле Ивана Петровича, перед красным огнем светофора, встал троллейбус, и он по привычке его оглядел. В троллейбусе никто не стоял, так как было свободно, и троллейбус был словно населен головами. Головы смотрели все в окна, а рядом, близко к Ивану Петровичу, сидела девушка и глазела на него сквозь стекло. Он недолго подержал ее в глазу, потом отпустил и стал глядеть на других. Но другие были люди как люди, девушкино же лицо враз запомнилось Ивану Петровичу, какое-то просторное это было лицо, и линии у него такие, что по каждой хочется пройтись до конца. Он вернулся к девушке и долго гулял у нее по лицу глазами. Девушке это не было неприятно.
