поздно – женщина тяжело вздохнула, машинально разгладила рукой на столе складочки на скатерти:
– Народ наш на заграничное голодным был, жадным: мир-дружба-жвачка, фарца… На этом Мотя и сыграл. Итальянцем Елене представился, членом команды. Потом прощения просил. На коленях. Умолял простить его, каялся. Увы, есть вещи в жизни крайне неразумные…
Уловив, как напряглась Тамара, женщина добавила:
– Ты их, девонька, не осуждай – молодыми были, горячими, а ещё – гордыми, друг дружке не уступили – это их и погубило.
«Легко сказать – не осуждай», – подумала, чувствуя, как тело сотрясает мелкая дрожь. Слышать незваную гостью больше не было сил. Алессандра, будто догадавшись о её состоянии, бросила взгляд на часы и коротко закончила:
– Он так и не женился, остался бобылём. По миру колесил, вниманием не баловал – в основном фотографии присылал, да по праздникам звонил. Иногда. Сейчас осел – обстоятельства заставили. Думаю, ему приятно будет… Да ладно, не буду гадать, возможно, в жизни ещё встретитесь. Ну, мне пора, дорогая, время. А ты подумай, перевари, через себя пропусти, если сможешь – прости. Всех прости…
У двери она остановилась:
– Ты извини, на всякий случай взяла в больнице твой телефон, авось, пригодится: кто знает, что в жизни завтра может случиться…
После её ухода Тамара почувствовала себя обманутым, покинутым болванчиком с пустой и обезличенной душой. О том, что всю сознательную жизнь она жила во лжи, думать не хотелось, а другое просто не думалось – голову обручем сжала тупая разъедающая боль.
Достала из маминой шкатулки «итальянские» письма. Открыла наугад. «Дорогая Леночка! В который раз прошу – прости…» Дальше читать не стала – разорвала пополам, потом ещё раз, и ещё, после чего, захлебываясь слезами, неистово набросилась на письма: с остервенением рвала длинные, желтоватые от возраста конверты на мелкие клочки, будто расправлялась с заклятым врагом, пока не услышала, что проснулся Семён.
Сгребла в мусорное ведро кучу бесполезной бумажной трухи, по ходу умыла опухшее от слёз лицо. Немного полегчало. Остался только сквозняк в голове да заиндевевшие мозги, отчего казалось, что летом в доме холодно. Взяла лежащую рядом бабушкину шаль. Тонкая шерсть мягко обняла-обвила озябшие плечи, окутала сердце миром и покоем, казалось, и дышать стало легче. Вспомнилось бабушкино: «Спиночкой к стеночке, плечики расправила, локоточки прижала и… пошла!» Машинально выровняла спину, приподняла голову, успела даже в зеркало на себя взглянуть, с горечью отметив под глазами темные круги, и пошла – к сыну. Действительно, не время жалеть себя, когда не на кого больше положиться.
А с утра в дом зачастил народ. Первой пришла соседка. В расстроенных чувствах попросила:
– Томка, можно, я у тебя немного пересижу, с Сёмой поиграю? С братом поссорилась. Даже не спрашивай – видеть его не могу!
И только Настя это сказала, как в коридоре снова раздался звонок. Посмотрела в дверной глазок – на площадке топтался мелкого росточка мужичок с огромной охапкой роскошных белых роз. Завидев Тамару, он ткнул ей в руки квитанцию и ручку: «Распишитесь», затем цветы, и убежал, оставив её в неведении, кто такую красоту прислал.
Настя деловито обшарила букет, но, не найдя в нём никакой зацепки, подозрительно спросила:
– Ты точно на бумаге свою фамилию видела? Не-е? Совсем не смотрела? М-да… Как дитя. Могла бы просто крестик поставить, зачем расписываться, утруждать себя? Слушай, а, может, дверью ошиблись? В нашем доме нет, случайно, другой Степановой? Ну, да ладно, не пропадать же добру, – девочка по-взрослому отчитала Тамару, по ходу присматривая подходящую вазу и заталкивая в неё цветы.
«Ага, конечно, дверью ошиблись, – обиделась на соседку Тамара, – будто я и впрямь недостойна подарков», но тут же себя одернула, вспомнив, что курьер даже паспорта у неё не спросил: «А ведь, действительно, кто же всё-таки их прислал?»
Вопросов добавилось, когда ещё через час в дверь квартиры снова позвонили. На лестничной площадке стоял всё тот же мужичок с бумагой, ручкой и, на этот раз, с не менее изысканными чайными розами.
– Правду говорила – дверью ошиблись, – проворчала Настя, приготовившись возвращать полученный ранее букет, но посыльный в очередной раз подал Тамаре квитанцию: «Распишитесь. Получите». Соседка пристально посмотрела на Тамару, взяла вместо неё квитанцию и дважды вслух прочитала в ней адрес и фамилию.
– Странно. Вроде правильно, – не понимая, в чем подвох, она рассеянно черкнула свою подпись на листе, и с ещё большим подозрением уставилась на Тамару. – Ану-ка, подруга, колись! Откуда цветочки? Рассказывай.
Рассказывать было нечего. Даже приблизительно. Разгадка цветочного бума появилась со знакомым уже водителем, который не так давно советовал «с такими людями не шутить». В полном молчании он важно прошествовал мимо них на кухню с целой корзиной отборных фруктов, объяснив свои действия почти тостом:
– За моральный, так сказать, ущерб.
Потом степенно, со стариковским достоинством, обращаясь к Тамаре, произнёс:
– Отныне вы будете самым ярким украшением моего ближайшего окружения!
У Насти, которая пропустила телефонно-сумочный обмен, от неожиданности челюсть отвисла, да и сама Тамара была не менее шокирована, недоумевая, шутит пожилой человек, или, что тоже может статься, решил за ней приударить?
– Надеюсь, цветы вам понравились? – спросил водитель, оценивая розы в вазах, и с гордостью добавил:
– Сам выбирал! Лично!
И только Тамара хотела спросить, кто именно «сам выбирал», и к чему такая любезность, как снова раздался звонок. На сей раз звонил телефон.
– Да? – осторожно выдохнула в трубку, теряясь в догадках, чего ожидать и на что рассчитывать.
– Тамара? – не менее осторожно переспросили на том конце провода, и, услышав утвердительный ответ, уже более уверенно продолжили:
– Здравствуйте! Я – Маттео. Можно просто Матвей.
Перед её глазами пронеслись мамины «итальянские» воспоминания, опостылевшая в детстве безотцовщина, письма с иноземными штемпелями, «лучшие семьи Ломбардии», «мир-дружба-жвачка»… Только после смерти мамы и бабушки ей было так больно и обидно, как сейчас. Не отвечая, молча нажала красную кнопку. Потом растерянно оглянулась по сторонам, увидела такую же расстроенную Настю, широко открытые глазки-бусинки маленького Семёна, вспомнила бабушкино: «Ему новую линию рода зачинать…», тряхнула головой, прогоняя тоску-печаль, широко улыбнулась и… набрала последний номер, будто сызнова открывая только-что наглухо запертую дверь.
Пока звучали гудки вызова, собралась с духом, чтобы спокойно произнести:
– Здравствуйте. Я очень рада вас слышать. Действительно, очень рада, – сама себе удивляясь, произнесла абсолютно искренне.
Разговор, начиная с первого слова, напоминал тщательно взвешенный дипломатический обмен. Воодушевился Матвей лишь однажды, когда речь зашла о Семёне. Тему мамы заведомо не трогали, с сожалением упомянув только её безвременную кончину.
Попрощавшись со своим собеседником, Тамара поймала себя на мысли, что глупо улыбается, и снова вспомнила бабушку: «Давайте не будем так долго стараться понравиться друг другу», так как оба они прилагали большие усилия, чтобы не разрушить незримую нить, соединившую их во время разговора. Оценив деликатность Матвея, она почувствовала,
