Чужим и холодным она привыкла видеть его, знавала, но такая подавленность и опустошенность во взгляде оказались непривычными и устрашающими.
Нет слов, испугалась; сильно дернулось сердце, так и оставшееся в неослабевающем напряжении, не исчезнувшем до конца.
Выведя Андриана Изотовича за больничный двор – теперь уже снова она вела, а не он ее, – рассудительно предложила:
– Походи осторожненько или посиди под березками, а я на перекресток: надо попутку перехватить.
– Не надо, – ровно, сильно сказал Андриан Изотович. – Вот пойдем и пойдем… Пока не подберут.
Он засмеялся по-юношески чисто.
Глава четвертая
1
Новость, что Андриан Изотович возвращается домой с «того света», обогнала, ее раньше времени сообщила беспокойная совхозная рация. Дальнейшее сделал громкоголосый Нюркин зык, согнавший на заснеженный конторский лужок все живое маевское население, включая любопытных мальцов. Машин прошло много, а на обычный лесовоз никто не обратил внимания: катит и катит, дорога на пилораму не закрыта. Но когда посредине пути в осинничек, ЗИСок кышкнул тормозами и с радостным криком, как оглашенная, из кабины вывалилась Таисия – мир встал на голову…
Набежали, как саранча, обступили машину плотно.
Андриан Изотович был бледный, худющий. Ступил несмело на снежок. Глубоко вздохнул родным привольем:
– Хо-ро-шо-о у нас, бабоньки! Та-а-ак!
– То-то, чудило маковое, болеть он придумал!
– Ага! По больницам, голова два уха!
– Ни чё, ни чё, еслив с баб начинает! Ишь, как пропел, холера возьми – ба-абоньки! Здоровый уже – первый признак.
– А Таисия?
– Какая тебе Таисия – баба!
– А хто, в юбке ить!
– Дед пихто и хрен с маком. Жена обнаковенная, за два сорок за штамп. Баба – она баба, с женой не путайте.
Добродушно улыбаясь, довольный местными балагурами, Андриан Изотович произнес:
– Не-ее, дело не в том, захвалили… Захвали-или, Таисия не доглядела, не вздрючила вовремя, я и достукался.
– Дак и похвала бывает не лишней, в ярме до помешательства? – соболезнующее упрекнула Хомутиха.
– Ярмо на мужицкой шее – наше все, – сказал Андриан просто, без всякой рисовки. – Как выпрягся, так пропал. По мне, старая, в ярме лучше.
– И-их, едрена мить, Андриянка-верховод! Я ить с чикушкой нацелился, как в воду глянул! Ить последню вытащил из загашника за-ради такой встречи, да Васька, супротивна башка, отобрал… А так бы, прям, к месту!
– Отобрал?
– Как есть на полном сурьезе, как я не изворачивался, штоб не отдать. Отобрал, паскудник, но если не против…
На деда зашикали, но нашлись и возрадовавшиеся его душевной щедрости, подтолкнули вперед:
– Соблазняй, дедка! Действуй, едрена мить! Надо, не только чикушку, ящик выставим, до Валькиной лавки – раз шибко плюнуть.
– Я вам подействую, – шумнула нарочито Таисия, пряча вновь увлажнившиеся глаза. – Совсем свихнулись без погоняльщика?
Паршук егозил перед ней, весело запрокидывал головенку, точь-в-точь, как радующаяся появлению хозяев непутевая шавка:
– Не придурки, поди, намагниченные, видим, жидковат он пока, твой Андриянка, для сурьезново разговору. Обождать маленько придется с чикушкой-загибушкой, а так быть в ноздрю, а, робятки? Прям, кажному нерву на пользу!
– Один выход, обождать, – не оставляли бабы запретную тему. – Но гляди, чтоб не скисла у Васьки, кислой потом угостишь.
И еще говорили много и дружно.
– Может, в контору зайдем? – предложил Данилка.
Таисия пихнула его плечом, сильно двинула кулаком под бок, отгородив от мужа, порядком утомившегося за трясучую дорогу. Но Андриан уже разгребал толпу. И люди шли с боков, выставляя руки, готовые подхватить при нужде, как мать подхватывает в неуловимый миг падения своего неумеху-ходуна.
На крыльцо забрались скопом. Кто не смог оказаться в первых рядах, сбились у крыльца и перил – внимание ему, Андриану, не скажет ли важное, требующее немедленного исполнения.
Входная дверь распахнулась с треском, едва не смела с крылечка толпу – Нюрка нарисовалась всей тучной персоной?
– Ну-ко! Ну-ко, с папиросами навострились! Не пущу с папиросками, не для вас кабинет проветривала!
– Ню-юра! Да ты, прям на выданье, так и цветешь! Где ж тебе женишка путного подобрать, крале такой?
– Скажете, Андриан Изотович! С выздоровлением! Входите, входите: рация дважды уже че-то бубнила, а я же не знаю, что делать.
Постреливая жаркими угольками, гудели сыто, урчали самодовольно массивные черные печи. В узеньком коридорчике и в кабинете теплынь, веничком березовым припахивает. Тоненько-тоненько, соблазнительно
– Так им, веником, – подтвердила Нюрка догадку Андриана Изотовича. – Как Савелий Игнатьевич рассказал про вашу банную скуку, что нельзя будет вам париться зиму, я обмахнула распаренным мокреньким. К приезду маленько, для запаха.
– Наверстаем! И с банькой, и с чикушками… Нас и на девок останется, Нюра.
– Не бери в голову, Изотыч! Хва-атит – еще на запас отложим до морковкиного заговенья! – опережая мужские медлительные голоса, едва набирающие веселый рокот, охотливо подхватили бабы.
– А то бы – не монах! – утвердительно загудели мужики, распаленные женской сговорчивостью.
Таисия была безмерно счастлива несерьезному течению беседы, взопрев в толстых дорожных одеждах, утиралась платком.
– Ну! Как зимуется? – Андриан Изотович опустился в свое самодельное руководящее креслице, откинулся на жесткую прямую спинку, но лицо оставалось вялым, бездушным, не было в нем былой горячности и нетерпения. Глаза полуприкрыты.
– Че нам, зимуем, – оскалился весело Данилка.
– Сколь вывез на седнешний день?
Данилка выпячивается самодовольно:
– Да не меньше, чем думаешь.
И другие, всяк по-своему, спешит обрадовать управляющего сделанным в его долгое отсутствие.
– А Настюха, Изотыч!! Не забыла, шалава, как хлеб варганят! Ух, до чего же хлебец у нас нонче в продаже!
В подтверждение сбегали на пекарню, принесли свежую буханку, втолкнули в кабинет растерянную Настю.
Буханка круглая, высокая, как шапка Мономаха, пышная, в отличие от прежних «кирпичей».
Развалили одну напополам и не то Андриану суют, не то сами налюбоваться не могут.
– Спасибо, Настя, что есть в тебе, то есть. Хорошо снабжала, уж чем-чем, а хлебом твоим я покозырял перед врачами… А формы откуда? Да круглые, язви ее, перечницу!
– Приходите, увидите, Хомутова работа.
В общем хоре не участвует лишь голос Ветлугина, появившегося с опозданием. Прижался Савелий Игнатьевич бочком к печи, словно руки согреть не может.
– У тебя какие новости, Савелий? Что уминаешься, как провинившийся?
– Дак бураны, манна каша, метёт и метёт без передышки, а бульдозера не допросишься. Кабы – шоссейка, бугорок бы повыше, дунет, и нету лишнево, а то проселок через леса, всяки увалы. Водители из тайги – наотрез.
Андриан Изотович подобрался, будто изготовился к прыжку, затяжелел взглядом, круто приподнялась седая лохматая бровь:
– Та-а-ак! И что выходит на твоем ударном фронте?
– Дупль-пусто выходит за месяц, Андриан, – хмурился пилорамщик. – Самый низкий приход за время работы.
– Та-а-ак! Строек напланировали, леса наобещали… Та-а-ак! – Новость была замораживающую паузу, скомандовал Кольке Евстафьеву:
– Ну-ка пощелкай кнопками, есть кто у них там, в совхозной конторе?
– Андриан! Андриан! – заволновалась Таисия. – Не сразу – на всю катушку! Ты можешь вечер хотя бы не думать, о чем не надо?
– О чем не надо! – передразнил ее муж и побагровел от напряжения. – А о чем надо? О другом я не думал пока.
Щелкнув главным тумблером, Колька повертел ручку настройки, покричал в микрофон и протянул его, взблеснув глазами:
– Сам! Николай Федорович!
Грызлов, кашлянул, настраивая голос, поздоровался, и все услышали, как в трубке обрадовались, заговорили поспешно.
– Дома, приехал вот… – заверил трубку Грызлов и продолжил: – Где отлеживаться, когда… Да я еще не доехал, если хотите знать, и седне уже не доехать, видно, я вот сразу в совхоз к вам полезу по тем сугробам… Зачем? Сойтись хочу в рукопашную, чтобы кое-кому тошно стало!.. И вам! Что тут скрывать, вам, Николай Федорович, в первую очередь… Ну, а как вы хотели, если кроме Грызлова ни у кого не болит за нее?.. Э-ээ! А вы и не знали из вчерашнего дня. Не знали, а я откуда… Именно дорога – а то Савелий не просиживал сутками в приемной у вас?.. Так видно было из больницы. Из больницы, прямо с кровати… Ничего не выдумываю, как есть, дорога держит в первую очередь.
Рация сердито буркнула, что дорогу к ним бьют, к вечеру, точно, прибудут два лесовоза, но тут же предупредила:
– Из фондов нашей лесопилки выделяю, имей ввиду… В честь твоего выздоровления.
