«Рихтер своими глазами видел эту таинственную Россию.
— Ты думаешь, русские будут защищаться?
— Этого я не знаю. Чем дольше их наблюдаешь, тем труднее их понять. Это люди без душевной организации. — Так иностранные герои Эренбурга представляли себе Россию. — Когда они пьют водку, они морщатся, кряхтят, ругаются, можно подумать, что их заставляют глотать хинин. А я видел, как русские девушки клали кирпичи, дикое зрелище, у них были пальцы в крови, содраны ногти, и эти девчонки улыбались, как на свадьбе. Можешь ломать голову, в русских ты все равно ничего не поймешь. Но у них нет нашей организации, и мы их расколотим, это ясно каждому. Зачем гадать — будут они защищаться или нет, это их дело, в обоих случаях мы будем в Москве, и я тебе даю слово, что я с большим удовольствием скушаю целый фунт икры.
— А какие там женщины? Хуже полек?
— Разные. Ассортимент неплохой».
Наглость требуется — писать такое.
А вот химия войны — тут все иначе. Автор — академик, он знает, о чем писать.
Пишет, например, о том, как побеждать врага. Новые времена пришли. Теперь для победы одних только людей мало. Нужны сталь, уголь, нефтепродукты, марганец, никель, вольфрам, золото. Мы вот фашистов раздолбали, пусть не в два года, как хотелось, зато вчистую. Не зря теперь гоняют Полярника по лесам и горам, чтобы впредь не считать каждую тонну меди и кобальта. Вот идет, скажем, бой между танковыми частями и бронированными машинами. Хром и никель, марганец и молибден придают устойчивость танковой броне, ванадий и вольфрам, молибден и ниобий входят в состав самых прочных осей, передач, гусениц. Хромовые краски со свинцом окрашивают боевые машины в защитный цвет; свечи в моторах — из керамики с чистым бериллом; особое стекло с добавками бора позволяет водителю хорошо видеть своего противника, несмотря на дикую пляску встречных прожекторов…
Но почему это Слепухин назначил встречу в гостинице?
Вдруг пришло в голову: а если кто-то нашел мою тетрадь?
На улице или на почте, уж не знаю где. Нашел и заинтересовался. Вот, скажем, написано в тетради: «видел НТ», а кто такой (такая) этот НТ? Почему не назван человек по-человечески. И почему так много записей о Сталинских лауреатах?
Пытался переключиться на химию войны.
«На тонких стальных тросах, мешая пикирующим самолетам, упруго колеблются защитные воздушные шары, наполненные водородом. Улавливая звуки далеких моторов, особые слухачи при помощи селеновых и цезиевых мембран даже сквозь низкие тучи определяют положение налетающих коршунов и автоматически выбрасывают в их сторону ярко мигающие желтовато-красные звездочки, то вспыхивающие, то потухающие, начиненные рядом ослепительных составов, в которых соли кальция играют особую роль. Десятки ярчайших лучей вонзаются во тьму неба. Золото и палладий, серебро и индий — вот металлы, отблеск которых играет на отблескивающих в прожекторных лучах длинных дюралюминиевых птицах…»
Золото и палладий, серебро и индий.
Как тут писать книжки, если знаешь мало?
Вот написал одну, считал — хорошую, а Полина вскользь отозвалась: «Говна-то!» Вот только-только начались у них отношения, а Полина и тут: «Ребенка хочу. От Полярника хочу». У кого же учиться? Может, у селькора Ептышева.
Саранкин с третьей улицы говорит тянет на юг да кто ж его пустит?
Ни правительство ни жена всю жизнь только и дрался с другими скотниками.
А у Федора да Степана да у того который Ты в карманах всегда брага в бутылке готовься к бою против крепких кулаков Саранкина.
Мало ли куда хочешь юг большой куда б ни хотел ехать думай про дом.
Обустраивай огород участок палисадник двор а то все кинутся на далекий юг.
Вот стоял храм посереди села раньше на него крест животворящий клали а теперь колокол с конюшни зовет и Машка Малинкина под тот звон картошку посадила и мужа посадила беспокойная женщина все ей хочется нового.
А чего людям надо стою дивлюсь у нас одних одуванчиков сколько.
На юге столько пальм не найдешь они волосатые как звери а одуванчик любовь держит мы на одуванчиках в любой войне выстоим у нас три-четыре урожая одуванчиков в лето зачем нюхать одеколон когда одуванчики вокруг.
А скотники Федор да Степан да этот который Ты сами как скот.
Коровы в круг встали хвостами друг к другу приткнулись смотрят на них кто кого.
Вчера больше всех скотнику Ты досталось.
11
Утро началось со снегопада, по стенам играли отсветы.
Потом заорал инвалид. Думали, припадок у человека, а он выскочил в коридор в кальсонах, рубаха расстегнута до самого пупа, да и пуговицы не все. В одной руке ножницы, в другой — газета. Заорал: «Ну, все, Аза! Отговорила ты свое! Все теперь впоперек тебе. Жить вековечно в одной своей комнате, хоть еще семерых роди!»
«От тебя, что ли?»
«Захочу, и от меня родишь!»
Похоже, инвалид Пасюк сдернулся с ума.
«Смотрите! — тыкал ножницами в газету. — Страхов! Вот! Товарищ Страхов! Геолог, не просто так. Видите? — Отмахивался от выглянувшей в коридор Француженки: — Написано, что ученый. Он искал руду и нашел. И дали ему за это Сталинскую премию! А вот Ренгартен, откуда знаю, кто он такой, советский, наверно, как наша Фрида. И Чернов, у того про кислотность почв…»
«Ну и что? — не понимала татарка. — С чего мне рожать-то?»
«Да смотрите, смотрите! — не мог остановиться инвалид. — Вот здесь смотрите. — Клацал ножницами. — Вот же портрет! Дроздовский Николай Михайлович. Сталинская премия первой степени, двести тысяч рублей, а? — Голос инвалида сорвался. — За исследования в области…»
«В какой области-то?» — не поняла татарка.
«Да не Кемеровской, конечно! И не в Томской. А там, за Полярным кругом. Ты, Аза, теперь хоть каждый день рожай, не видать тебе комнаты Полярника. Он у нас теперь лауреат!»
«Плохая примета», — покачала головой Француженка.
«Зато Полинка теперь точно родит», — огорченно поддернула военные штаны татарка.
«А ну, заткнитесь», — строго сказал майор, тоже появившийся в коридоре. Он был уже одет, торопился. Топал по коридору, как каменный. Но инвалид никак не мог остановиться. Захлебываясь от счастливых предчувствий, все выкрикивал, выкрикивал счастливо, как Полярник, дружок его, значит, не разлей вода, кореш по жизни, с ним, с инвалидом Пасюком, всегда всякими историями делится. Вот было раз, счастливо выкрикивал инвалид, на Севере наш Полярник, понятно, близкий друг, кореш, все письма мысленно пишет корешу, Дроздовский, понятно, который Николай Михайлович, жил с рабочими в балке целых три месяца. А балок стоял на тракторных санях, ночью подморозило, трактор ревет, а сдернуть сани с места не может. Ну, взрывник говорит Полярнику: «Мы сейчас детонирующим шнуром полозья обвернем, хлопнем — и можно ехать!» Кто спит на верхних нарах, кто кашу ест из кастрюли. Взрывник вернулся, дверь заботливо прикрыл, чтобы холод не нанесло. «Сейчас бахнет». И бахнуло. Так бахнуло, что окна-двери повылетали. «Ну, надо же, — это взрывник-то нашему-то Полярнику, корешу, другу вечному. — Бухту забыл отрезать…»
Сталинская премия!
Иванов сразу вспомнил пикетажные книжки.
Они, эти книжки, серые, аккуратные, ровной стопой лежали на столе Полярника.
У каждой петелька сбоку — для карандаша, странички в клетку, но есть и странички с калькой, перфорированные по краю, чтобы легче было отрывать. Иванов всю жизнь обожал блокноты, тетради, записные книжки. В школе сам сшивал тетрадки из старых газет, искал такие газеты, у которых поля пошире, а то писать все время между строк — трудно.
А пикетажки Полярника — чудо какие удобные и красивые.
Там и записи, и схемы, и зарисовки. Вот, скажем, «обнажение Ханты-Су». Можно подумать, что это девушка такая северная, а на самом деле каменистый обвалившийся берег, где в слоях прослеживаются горные породы. «Бабе за обнажение — 5 руб.» Ну, это небольшой отчет как бы. А дальше описание. «Плато Лодочникова — каледонский гранитоидный батолит». Так и представляешь мертвое северное плато — безнадежно каменную пустыню. Или вот. «Палеозойская сланцево-карбонатная толща». Иванов, как стихи, помнил целые абзацы. «Синклинальная складка с ядром из песчано-глинистых сланцев». Или такое. «Крылья складки осложнены поперечными антиклинальными перегибами, вдоль шарнира основной синклинали протягиваются зоны разломов и дробления, черные сланцы и алевролиты равномерно радиоактивны».
Может, какие-то слова не совсем точно запомнил, но в целом любое мог повторить.
«Черные дробленые породы переполнены поблескивающими минеральными сростками. Переплетающиеся прожилки минералов различных оттенков желтого, зеленого, белого, красно-бурого и голубого цветов в сочетании с их крупными гнездами образуют сложный узор, напоминающий ковровую ткань. Краски эти будто живут на глазах. Через несколько часов внешность обнаженной плоскости преображается, зеленые оттенки сменяются розово-бурыми, те, в свою очередь, белыми, яркие краски блекнут. Минералы жадно поглощают из воздуха влагу, стенки выработки оплывают и обволакиваются».
