очень-очень печальным. Видимо, он догадывался, о чем она собирается его просить. И одна только эта догадка причиняла ему боль.
– Мне нужно как-то добраться до своих покоев, но я не хочу, чтобы кто-то понял, что со мной случилось. Чтобы кто-то увидел… Сидеть здесь, пока все не разъедутся, я тоже не собираюсь. Кушетка неудобная, знаешь ли, – Фриг нервно усмехнулась, – поэтому я хочу, чтобы ты провел меня. Ну, знаешь, как марионетку.
– Ты не марионетка, Фриг, – голос Анса показался совсем чужим и далеким.
– С такими ногами почти то же самое, но ты точно справишься, ведь…
– Ты издеваешься! – Его голос сорвался на крик, отчего Фриг отдернулась так резко, что упала бы, не будь сбоку стены. Анс никогда на нее не кричал. Он вообще никогда ни на кого не кричал.
Взгляд Анса заставил ее замереть на месте и на мгновение перестать дышать. Темно-синие глаза смотрели с обжигающим убийственным холодом. Фриг почувствовала, как этот холод пробирается ей в грудь, в самое сердце.
– Прости, я не хотела обидеть тебя, я…
– Ты издеваешься над собой, – взгляд Анса смягчился. Но теперь в нем было нечто такое, совершенно ужасное, душераздирающее, что Фриг показалось, будто новый разлом раскрывается прямо у нее на сердце. – Над нами обоими.
Ей не стоило сравнивать себя с марионеткой, шутить над этим. Она ведь знала, как Анс ненавидит брать кого-то под контроль.
– Прости, но я не придумала способа лучше. Я не могу показать, что слаба. Речь ведь не только о моей гордости, а о Сторграде и о спокойствии людей. Если кто-то узнает, слухи расползутся очень быстро, начнется паника… – Она уговаривала его, как маленького ребенка, не желавшего делать укол.
Всего минутку потерпи. Будет совсем не больно.
– И что ты мне прикажешь? Заколдовать твои ноги, чтобы они могли ходить? Дергать тебя за ниточки, как одну из марионеток? Чтобы ты дальше танцевала на балах и приемах? Чтобы показывала, как прекрасна и непоколебима столица? Я не собираюсь играть в этот кукольный театр.
– Я не прошу тебя делать это всегда! – Оцепенение спало, и Фриг недовольно скрестила руки на груди. – Всего один раз.
– Я просил тебя остановиться и не приносить себя в жертву. Но ты сделала выбор, и я уважаю твой поступок. А вот попытки играть на публику – нет. Вы не спрячете от всех проклятый конец света!
Фриг вспыхнула. Она же вовсе не этого хотела.
– Я не хочу, чтобы меня видели слабой. А тебе несложно будет выполнить мою просьбу. Или я должна приказать?
Она всплеснула руками, но вдруг они замерли в воздухе на середине движения. Странное чувство невесомости, легкости окутало тело, а уже в следующее мгновение ее вздернуло в воздух. Фриг повисла на невидимых нитях в нескольких сантиметрах над кушеткой, а потом ее поставили на пол.
– Это правда несложно, – сказал Анс, снова будто издалека. Фриг опять захотелось протянуть руку и коснуться его, но она не смогла. Анс не позволил ей этого. – Несложно смотреть, как ты ломаешь себя из-за собственной гордости, из-за амбиций твоего отца. Несложно сшивать тебе кожу, зная, как это больно. Несложно даже сделать из тебя куклу и заставить танцевать. Все, что захочешь. Все, что прикажешь.
Ноги Фриг двинулись, и она пошла, легко и естественно, без неровных рывков и неверных движений. Так она бы пошла сама, по своей воле. С той лишь разницей, что она чувствовала, как нити обвивают ее. Холодные и жесткие, похожие на тонкую проволоку. Казалось, что они вот-вот разрежут кожу, но они не резали.
Она коротко обернулась и заглянула Ансу в глаза. Они были темнее и холоднее самой длинной ночи.
– Спасибо, – выдохнула она.
– Не смей благодарить меня за это.
Нити заставили ее отвернуться и смотреть прямо. Будто если Фриг оглянется, то точно увидит рану, оставленную после того, как она собственными руками вскрыла Ансу грудь.
* * *
Через какое-то время, через час, два или три, Аин зашла ко мне второй раз. Чтобы напомнить, что мне нужно перестать лежать и смотреть в потолок. И что у меня есть целых два варианта: признать, что мне нехорошо, либо стереть с лица это отсутствующее выражение.
– Я поработаю над этим, – сказал я, поднимаясь и даже попробовав пригладить волосы. – Видишь, уже работаю.
Она попыталась улыбнуться. Аин тоже стоило признать, что ей нехорошо. Но она явно старалась держаться, потому что ну кто-то же должен. А потом она рассказала мне про Фриг, про ее травму и про то, что она все еще не хочет никого видеть. И не то чтобы я не мог понять ее состояния, даже наоборот. Но я подумал о Фрее, о том, каково ей сейчас.
– Она у себя, – ответила Аин, когда я спросил. – Сказала, что с ней все хорошо, и выставила меня.
Я вздохнул. Может, от этого где-то лечат? От того, когда с тобой все «хорошо» и «в порядке»? Нам бы коллективную терапию.
– Знаешь, тебе ведь тоже не обязательно всегда быть такой бодрой и активной, – сказал я, когда мы уже стояли в коридоре и собирались разойтись. Аин посмотрела на меня удивленно, и я продолжил: – Когда мы все в тоске и депрессии, ты одна пытаешься вытащить нас из этой ямы, но… но, в общем, если хочешь, то можешь к нам присоединиться. В нашей тоске полно места, для тебя точно найдется. А потом мы все как-нибудь вместе из нее вылезем. Умные люди в моем мире говорят, что надо переживать свою боль открыто. Так больше шансов ее в итоге пережить.
– Непривычно слышать такое от тебя, – Аин вдруг улыбнулась, искренне и очень-очень печально. – Но, может, ты и прав. Может, мне тоже нужно пойти и порыдать в подушку.
Не знаю, куда действительно пошла Аин после нашего разговора, но, когда я смотрел ей вслед, заметил, что походка ее стала не столь уверенной, а плечи опустились. Мне было больно смотреть на это, но одновременно крылось здесь и что-то очень правильное. Нормальное.
Нормально быть подавленным и грустным, когда твой друг ранен, а ты не можешь ничего с этим сделать. Когда мир умирает на твоих глазах. Когда твой враг сильнее и опытнее. Нормально впасть в уныние хотя бы ненадолго, даже если вроде как смог отразить атаку.
Так ведь?
* * *
– Что ты здесь делаешь? – спросила Аин прямо с порога.
– Это все еще мой кабинет, верно? – Райн оторвал взгляд от рабочего стола и посмотрел на нее.
Аин вошла, захлопнув за собой дверь. При
