ее, я просто…
Она рвано вдохнула и закрыла лицо руками.
– Я просто не делала ничего. Я была бесполезной. Я не могла пострадать. Даже этого я не могла.
Стена между нами стала еще толще, и я решил, что либо пробью ее сейчас, либо пусть Фрея меня вышвырнет. И у меня был дурацкий план. Как всегда.
– Не думаю, что ты была бесполезной. – Я придвинулся ближе. Она могла отстраниться или оттолкнуть меня, но не стала. – Ты была рядом с Фриг.
– Этого слишком мало. Когда я только попала в замок, Фриг сделала все, чтобы я не чувствовала себя чужой. – Фрея закрыла лицо руками и тихим голосом продолжила: – Она стала мне настоящей сестрой, хотя имела право ненавидеть. Она всегда поддерживала нас всех.
Я вспомнил нашу первую встречу с Фриг. Она тогда сбежала из-под надзора слуг, чтобы встретить меня и поговорить перед приемом. Тогда я подумал, что ее слова поддержки – только способ прикрыть обычное любопытство. Но она искренне хотела меня приободрить и успокоить. Я подумал о том, что для Фреи, Аин и Анса она была такой поддержкой долгие годы. Была их точкой опоры.
– Я так не могу, – говорила Фрея. – В самый важный момент я всегда оказываюсь бесполезна. Я не смогла помочь ни тебе, ни Фриг. Когда я сталкиваюсь с чем-то, что не могу разрубить мечом, я просто… я.
– Разве этого недостаточно? Меня спасал так много раз вовсе не твой меч. – Я склонил голову, попытавшись заглянуть в закрытое руками лицо. – Когда моя магия выходила из-под контроля, ты всегда оказывалась рядом, чтобы затащить меня обратно в себя. Если бы не ты, я умер бы уже сотню раз.
– Я не делала ничего особенного, – голос ее дрожал.
– Ты была. Этого достаточно. Более чем достаточно.
Она всхлипнула, неловко вытерла глаз. Я перехватил ее ладонь. Зеленые глаза наконец посмотрели на меня с выражением странной неуверенности. Будто Фрея вот-вот собиралась шагнуть в бездну, замерла, задержав ногу над пустотой, и вдруг решила спросить меня, что я об этом думаю.
– Наверно, второй рыцарь Сторграда не может плакать вот так, – проговорила она, с явным трудом заставляя голос не дрожать.
– Ты куда больше, чем второй рыцарь Сторграда. А поэтому можешь все.
Фрея вдруг рассмеялась, и в ее смехе слышалась не истерика, а облегчение.
Она смеялась, а по щекам текли слезы, и она даже не пыталась остановить их или стереть. Вскоре смех потонул во всхлипах, глухих, захлебывающихся рыданиях. Я прижал Фрею к себе, и она вцепилась пальцами в мою рубашку, сквозь ткань царапнув кожу ногтями.
Хотелось сказать что-то еще, что-то сделать, только чтобы ей стало лучше. Но я мог лишь быть рядом и надеяться, что этого достаточно, чтобы Фрея пережила свою боль. Мне же самому становилось легче от одного ее присутствия, и это было не просто тревожным звоночком, а боем пожарного колокола. Я хотел быть с ней рядом, не только когда нам обоим плохо.
У меня все еще не было на это никакого морального права. Я все еще не чувствовал, что держусь за этот мир достаточно крепко, чтобы хоть что-то обещать. Но я смотрел на Фрею, ощущал ее тепло, и в голове громко и гулко повторялась одна-единственная фраза:
«Я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю».
Глава 11
От беды к беде
В Сторграде светило солнце.
Город купался в свете, как в теплом золоте. Так, будто в ночь Осеннего равноденствия не случилось ничего особенного. Все те же аккуратные улочки, яркая черепица крыш и холодный прозрачный воздух, полный аромата влажных трав. Столица, как и всегда, была сияющей, величественной и… неестественно пустой.
В первые дни после нападения всем жителям было настоятельно рекомендовано оставаться дома и выходить лишь в случае крайней необходимости. Люди только испуганно выглядывали из чуть приотворенных дверей, но тотчас захлопывали их, когда по улице проносилось эхо от шагов патрульных. Леди посчитала это излишним, но решила не спорить с Лордом. Он не так часто позволял жизни города отклоняться от нормы.
Через огромные панорамные окна проникало слишком много света, слишком много ощущения покоя, и Леди сидела в тени, чтобы не напрягать глаза и не обманываться. Однако Фэю яркие блики не мешали, наоборот, он лежал под самым солнцем, словно под золотой вуалью. Обманчиво теплый, как ясное утро в середине зимы.
Беззвучные водные часы, служившие больше для украшения, перевернулись уже в шестой раз, но Фэй все не просыпался. Леди сидела рядом, отложив бесполезную книгу, и даже не заметила, что миновало несколько часов. Если бы когда-нибудь ей было позволено пожелать, она бы хотела остаться так насовсем: в башне, полной света, и рядом с ним, чтобы отгонять любые тревоги, любые кошмары.
Жаль, что Леди и есть худший кошмар. Из тех, что не меркнут при свете дня.
Ночью и утром они провожали погибших в дальнейший путь с должными почестями, но без размаха. Город не мог остаться к смертям равнодушным, но не мог и погрязнуть в трауре. Горевание – удел тех, у кого есть время. У них же времени оставалось все меньше. Леди была отвратительно бессильна перед этим.
В памяти постоянно всплывал призрак боли, заставляя вздрагивать, но разломы больше не открывались. И все же Леди не могла не тревожиться за Фриг. Ей страшно было представить, через что прошла она, если даже Леди с трудом удерживала себя в сознании, сопротивляясь ярости Моркета. Но теперь боль оставила ее, и Леди казалось, что по отношению к другим это почти нечестно.
Не она ли должна избавлять всех от боли? Ее светлый лик должен даровать покой, и никому не следует видеть тень, что черным шлейфом тянется от ее ног и несет за собой лишь разруху и хаос. Эта двойственность пугала и саму Леди, поэтому она бежала и пряталась от обеих своих ролей. Запиралась в башне из чистого света, где можно быть ближе к небу. И Фэю.
В главном храме Эрны, в просторном круглом зале под стеклянным потолком, запели. Народ Бентской республики редко обращался к богам с просьбами, слишком ревностно ценя свою свободную волю и независимость. Но сейчас десятки голосов выводили слова на столь древнем языке, что мира, в котором на нем говорили, уже не осталось. И каждое из слов песни молило о защите и утешении.
Леди сжалась, борясь с желанием зажать уши. Каждое слово летело в нее, точно камень.
