в угол комнаты. Она несколько раз быстро моргнула, будто пытаясь сдержать слезы.
– Да, – выдохнула Аин, – да, наверно, случилось.
* * *
Темные туннели тянутся под пустыней, пронизывая ее насквозь, свиваются как шипящий клубок ядовитых кобр. Он знает эти туннели. Каждый поворот, каждый изгиб. Он сам часть этого подземелья.
Он ходит здесь легко и беззвучно, почти так же, как скользит вслед за ним тень. Не его, но приставленная к нему. Вокруг почти нет света, но он все равно видит ее, чувствует, потому что она чернее тьмы, плотнее мрака. У нее нет ног, но она идет за ним. У нее нет глаз, но она тоже видит его.
Они вместе минуют поворот за поворотом. Там, где совсем нет света, он дотрагивается руками до стен, чтобы не сбиться. Тогда кажется, что сам лабиринт ведет его сквозь себя, что он и тень – тоже часть лабиринта.
Лабиринт всегда приводит его туда, куда он хочет. У них всегда одно желание на двоих. Сейчас они хотят видеть ее.
Широкий подземный зал с высоким сводчатым потолком. Он прислоняется к одной из серых колонн, почти под самым висящим на ней светильником. Белое пламя в черной парящей на цепях чаше. Но его тень становится еще четче.
Она стоит спиной. Темно-серые одежды струятся по полу, сливаясь со стелющимся туманом. Перед ней стоят ее слуги, ее почитатели, ее обожатели. Лица их скрыты тьмой, но он знает – они ловят каждое ее слово, смотрят на нее так, как пристало смотреть на божество. Каждый из них ждет, что она наградит его своим взглядом. Но он знает – глаза ее закрыты.
И будут закрыты до того, как слуги ее не уйдут. Тогда она обернется, обернется и посмотрит только на него, потому что она знает, она чувствует его. Он смотрит на нее с жадностью, с кипучей ревностью, он ненавидит ее слуг, всех и каждого.
Потому что она – только его божество.
Но вдруг она становится ближе. Руки ее тени ложатся ему на плечи. Ее собственные руки накрывают ему лицо, закрывают веки. Боль нарастает под ними, словно пустынное солнце раскрылось бутоном цветка между ее ладоней. Он что-то кричит бессвязно, путано, так что не может разобрать собственных слов. Он не понимает, за что заслужил это. В чем виноват перед ней.
Вокруг становится слишком много света. Знакомый лабиринт оборачивается чуждым городом, болезненно-белым, обжигающим. Каждый камень его пылает и жжет кожу. Она стоит среди белого огня, темная. Она все еще не отнимает рук. Ее собственная боль течет по ним, впивается в его кожу и глубже, глубже, туда, где срастется с его собственной болью. Туда, где она змеей вопьется в его разум и вырвет все, что связано с ней, оставив вместо памяти только след от укуса.
Он уже не кричит, лишь молит, захлебываясь слезами. Молит не о пощаде и не о смерти. Он раз за разом повторяет одни и те же слова:
– Не оставляй меня.
– Знаешь, о таком обычно не просят, приставляя клинок к шее.
Голос Сивиза был, как всегда, спокоен, будто ничего не происходило. А что-то происходило, хотя сам Нарро еще не понял, что. Не понял, но уже успел рефлекторно схватиться за нож и приставить его к чужой шее.
Нарро сидел на диване, облокотившись на мягкую спинку. Вторая рука застыла в выпаде, сжимая рукоять ножа. Сивиз был рядом, на том же диване, и тоже замер, чуть наклонившись к Нарро.
Сердце колотилось так сильно, что было трудно дышать. Голова была тяжелой и раскалывалась от боли. Но рука с ножом не дрожала. Одно движение, и на горле Сивиза Стормланна появилась бы смертельная рана.
– У тебя ужасающие рефлексы.
Впрочем, причина появления таких рефлексов была ужаснее.
– Нарро? – В голосе Сивиза послышалась тревога.
Кромка лезвия едва заметно окрасилась алым. Тонкая полоса скользнула по коже.
– Для того, кто собрался меня убить, ты слишком долго думаешь.
Нарро отдернул руку, будто обжегся. Нож беззвучно упал на ковер. Руки свело так сильно, что он не мог ни полностью согнуть, ни разогнуть пальцы.
– Я снял печать Сейлан, пока ты был без сознания, но последняя часть формулы была слишком плотно вплетена в ауру. И все же я надеялся, что не разбужу тебя, – будничным тоном продолжил Сивиз, стирая с шеи кровь. Вслед за движением его пальцев рана тут же затягивалась, хотя он был не лучшим целителем. Хорошо. Значит, едва кожу прорезал.
– Я правда мог тебя убить. – Голос Нарро был глухой, совершенно ничего не выражающий.
Он бессмысленно уставился на свои полусогнутые пальцы. Руки Сивиза накрыли их, заставляя распрямиться. Его кожа казалась просто ледяной, но это было приятно, как прикосновение ветра.
– У тебя жар, – сказал Сивиз так, будто его ничуть не заботило случившееся.
Нарро правда мог перерезать нападавшему горло, даже не успев проснуться. Потому что там, где он рос, либо ты можешь провернуть подобное, либо не доживаешь до тех лет, до которых дожил Нарро. Пустые земли никогда не славились милосердием.
Но дело было даже не в этом. Сивиз мог перехватить его руку. Отстраниться. Выбить нож. Да хоть расплавить сталь, обратить в цепь и ею приковать Нарро к полу, переломав ему все кости. Но он не сделал ничего из этого. Он просто надеялся на то, что Нарро сам успеет остановиться вовремя.
Нет, не надеялся, он знал. И это раздражало еще больше. Сивиз Стормланн знал о Нарро больше, чем он сам.
– Жар тоже из-за магии Сейлан? – спросил Нарро, постаравшись сделать вид, что его это действительно волнует.
Рейнгардская погода ему совсем не подходила, так что он смирился с постоянной вялотекущей простудой как с неизбежным злом.
– Скорее, из-за общей ослабленности организма. Отдохни хотя бы пару дней, и станет лучше.
Нарро высвободил ладонь из рук Сивиза. Теперь она тоже казалась прохладной. Он повернул ее тыльной стороной и обратно, будто что-то в ней могло измениться, но все осталось по-прежнему, только пальцы больше не сводило. Приложить руку ко лбу оказалось очень приятно, потому что он пылал. Это объясняло, почему Нарро так отвратно себя чувствовал.
Он обхватил себя руками и снова лег на диван боком, подтянув колени так близко к груди, что уткнулся в них лбом. Подушку Нарро уронил, когда вскочил, поднимать ее не хотелось. Ничего не хотелось. Только лежать тут без движения, может, лет сто, и чтобы его никто не трогал. Особенно Сивиз Стормланн.
Его пальцы убрали прядь вьющихся от влажности
