— Ну, ребятишки! — умоляюще сказал могучий дядя из министерства лесного хозяйства. Добродушный, симпатичный, нелепый, с бурым толстым лицом, он был зачарован, как ребенок. От полноты чувств положил тяжелую руку мне на плечи и, обдавая теплым коровьим дыханием, загудел о том, что таким ребятам, как Курулин, Россия памятник должна ставить при жизни. Тысячи загубленных молевым сплавом рек можно теперь вернуть народу, очистив их от разлагающейся на дне и погубившей все живое древесины. Не знаю, много ли думал Курулин о народно-хозяйственном значении создаваемого им кораблика, но у бурого лесника, это было отчетливо видно, осуществлялась главная идея его жизни. Он выходил из затяжной болезненной беспомощности, и надо было видеть его младенческие глазки, его, я бы даже сказал, пугающее своей одухотворенностью грубое бурое бесформенное лицо.
После ленинградца, после Курулина и после Веревкина и он дорвался до манипулятора, попыхтел, наловчился, бросил десяток бревен.
— Нет, ребятишки! Мы еще годимся кое на что...
Выловив все топляки, пошли через плес к золотой песчаной тонкой косе. Поднятый манипулятор торчал над судном, как согнутая человечья рука. Курулин развернул «Мираж» тем, что условно можно было назвать кормой, к косе. Узколицый, молчаливый ленинградец опустил манипулятор в воду, воткнул в грунт так, что «Мираж» оперся на него, выпустил из водомета толстую белую бешеную струю, которая, раздвинув воду, вошла в песок косы и продавила его на наших глазах. Минут за двадцать струя продула неширокий канал, в который, подняв манипулятор, вошел «Мираж» и вышел из него по ту сторону косы.
Лесник только крякнул. А похожий на Черномора инженер из Звениги выключил секундомер и зафиксировал время преодоления косы в журнале...
— Такое судно принять — это, мне кажется, и для принимающего событие в жизни, — тихо сказал я Самсонову, который как-то брезгливо, мельком глянул на работающий манипулятор и теперь хмуро оглядывал засоренное островами мелководье, не участвуя в общем негромком торжестве.
— Меня никто не уполномочивал принимать это судно, — грубовато сказал Самсонов. — И для чего мне его принимать, если ни одного судостроительного завода в моем пароходстве нет?.. Как экспонат?.. Для смеха? — Он брезгливо поджал губы. — Это головное судно серии. А серию выпускать где?
Слова он ронял в никуда, перед собою, не поворачивая ко мне головы.
— А ну-ка вон там пройти попробуйте! — приказал он внезапно Курулину и показал рукой на мелководный проран между двух кос, в котором рябило поверх песка всего-то сантиметров десять прозрачной воды. А осадка «Миража» была около сорока сантиметров.
Курулин, оскалившись своей бешеной улыбкой, покосился на похожего на Черномора инженера, и тот тотчас же стал справа от директора, положив ладони на какие-то, вроде тракторных, рычаги. «Мираж» нацелился на проран и помчался как в атаку. Схватившись кто за что, мы все напряженно ждали. «Мираж» пролетел почти до середины прорана и сел на песок. Мы с трудом удержались на ногах. Грохот обрезало. Черномор обеими ладонями сдвинул рычаги вперед, и по бортам «Миража» со скрежетом разнялась так называемая «шагающая рама», которую я принял поначалу за обычный привальный брус. Судно ощутимо стало подниматься. Я вышел из рубки и посмотрел за борт. Привальный брус превратился в стальной ромб, нижняя сторона которого, упершись в песок, подняла «Мираж». Затем ромб перекосился, накренив судно вперед, и «Мираж» съехал по направляющим и сел на песок. Ромб подтянул себя, сунулся вперед, надел себя на «Мираж», снова опустился, приподнял судно. «Мираж» и мы с ним опять проехали немного вперед. Затем Черномор, видать, осмелел, ромбы с обоих бортов залязгали, задергались, бросаясь вперед, и «Мираж» безостановочно полез к глубокой воде. Сполз, взревел дизелями, отпихнулся от песка водометным столбом.
Лесник гулко захохотал.
— Ну, ребятушки!.. — Он мимолетно, сам не заметив того, всплакнул.
Я поймал себя на том, что неотрывно смотрю на Курулина, на его старушечье, как бы вогнутое внутрь лицо.
Курулин покосился на солидно посапывающего рядом с ним Федю.
— Что скажешь?.. Наука!
Федор поднял кулак.
— Слава флотским и нам, чертям пароходским! — сказал он вполне серьезно.
Мы выходили из мелководья. Впереди дымился шторм. Над белесым паром несущейся водяной пыли стояли блекло-голубые горы, то и дело затушевываясь смерчами пены и брызг.
ГЛАВА 7
1
— Завидую я Курулину, — с выражением своей обычной внутренней сосредоточенности сказал Федор.
Я развеселился.
— Объект зависти ты выбрал исключительно точно! И главное — удивительно своевременно!
У Федора была поразительная способность все несущественное как бы выносить за скобки. Всю, как бы это сказать, демагогическую сторону нашей жизни он игнорировал, пренебрегал ею. Так он не заметил мою статью, громогласного Самсонова, нервозность обстановки, пароксизмы Курулина. Он смотрел только в суть. А сутью было: Курулин взялся делать «Мираж» и сделал! А то, что теперь Курулина, возможно, будут снимать, — это демагогические финтифлюшки, которые серьезный человек просто не должен принимать во внимание.
— И тебе тоже завидую, — сказал Федор. — Решил и сделал. Только так и можно!
Явно он полагал, что я выносил замысел какого-то грандиозного, необходимого человечеству произведения и ради его осуществления развалил свою накатанную, но засоренную несущественными делами жизнь. Я почувствовал острый приступ тоски.
— И мне тоже ты завидуешь очень правильно! — сказал я язвительно.
Федор на мою веселость не реагировал. Не то чтобы у него не было чувства юмора. Но наш юмор как бы не удовлетворял его. И это, я чувствовал, он тоже выносит за скобки.
— Ты что, совсем ослеп, не видишь, как люди реагируют на так называемую победу Курулина?! — не сдержался я.
— Люди, они и есть люди, — помедлив, уронил Федор.
— Подходец, а?! Так ведь, милый! — взорвался я. — Как раз эти самые люди и определяют...
— Определить должен сам! —сказал Федор. — То, к чему ты прилагаешь усилия, на пользу оно этим же самым людям? Или во вред? Вот единственный критерий. — Вернувшись на «Мираже» в затон, мы шли с Федором к пристани. И он не то что делился со мной своими соображениями, он обосновывал принятое решение. Вот только, что он за решение принял, этого я не знал. Однако было очевидно, что поворотное решение им принято, и он, наконец, спокоен, отчетлив и тверд. — И что погнало меня в затон?! — с благоговейным удивлением вопросил себя Федор. — И место, видимо, необходимо, чтобы решиться. И чья-то решимость, чтобы внутренне на нее опереться.
Я покосился на него сбоку. Его фигура, похожая на застарелое, в узлах и наростах, корневище, пугающие своей правдивостью васильковые глазки подсказывали, что с этим субъектом опасно шутить.
— Чего надумал-то? — спросил я сердито.
— Закончить свою теорию, — сказал Федя. Он помедлил и улыбнулся мне своей застенчивой девичьей улыбкой.
Ну, Федя! Закончить свою теорию он решил еще лет двадцать назад! Чего это он задумал? На что его мог подвигнуть сам терпящий катастрофу Курулин? Что-то мне стало не по себе.
— Жизнь почти прошла, и все в ней было, кроме самой жизни, — сказал Федор и взглянул на меня вопросительно.
Я промолчал, и он внутренне раздражился.
— Нельзя просто делать и делать! Приходит время, и надо, даже жертвуя всем остальным, превратить то, что делаешь, в окончательное. И отбросить!.. Отдать!.. Освободиться!
Таким взъерошенным Федора я еще не видел.
Мы вышли на бугор, под которым скрипела пристань. Берегом, пригнувшись от ветра, спешила к пристани Ольга. Ветер распустил ее волосы, как черное знамя.
— Как с ней?
— Хорошо, — сказал Федор. — Она меня не любит.
Он с портфелем шагнул ей навстречу. Ольга болезненно улыбнулась, обошла его и остановилась передо мной. Тонкие. ноздри ее вздулись, а глаза смотрели в упор, расширившись.
— А хроники у вас получались лучше, — сказала она, стараясь быть насмешливой. Но губы ее тряслись. — От них исходило ощущение высоты. А тут — стыда!
«Тут» — очевидно, она имела в виду мою статью.
— Взяли и все растоптали! — сказала она жалобно. Взяла меня за пуговицу и потянула к себе.
— Похолодало-то, а? — вскричал я, потирая руки и весело взглядывая то на Ольгу, то на посапывающего в заинтересованной близости от нас Федора.
С болью и облегчением я почувствовал, что тоненькая живая нить, связывающая нас с Ольгой, оборвалась. И что передо мной стоит чужой, холодный и враждебный мне человек.
— Чудовищно! — Она с некоторой растерянностью окинула меня взглядом, складывая губы в презрительную улыбку.
Со стороны «Миража» прибежал возбужденный Курулин. Не останавливаясь, хлопнул Федора по плечу, крикнул, что надо спешить, и побежал по широкой сходне вниз, на пристань.
