— Боги, попросту говоря, — я стянул со лба повязку, волосы рассыпались по плечам. Подошел к нему и ухватил за руки повыше запястий.
— Шейн, — сказал я тихо и твердо. — Кто же в таком случае я сам?
— Ты учитель. Ты сказочник, — ответил он в былинном стиле и почти шепотом. — Ты движешься во всех мирах и создаешь свои и чужие сны. Все сбывается по твоему мимоходом брошенному слову, но сам ты об этом не подозреваешь, как не видишь итого, что многие наши умения сильны твоим духом. Ты нечаянный чудотворец.
— Докатились. Надо же, какой павлиний хвост привесили мне, бедной вороне, — я отпустил его и зашагал по комнате. — А я-то в простоте не метил выше плода тайной связи между суперкобылой и человеком.
— Мы не знаем, кто твои отец и мать, — продолжал он, — и были ли они у тебя вообще. Но ты, конечно, иного происхождения, чем Ио.
Меня вдруг осенило.
— Это уж точно. Моя матушка меня девять месяцев вынашивала, причем обыкновенных, солнечных. Но вы, расисты недоученные! Ведь если от смешения пород получаются существа, лишенные самого важного на этом свете свойства… Но во всем прочем совершенные создания… Не следует ли подумать: может быть, им попросту надо иметь детей между собой?
— Перевертыши. А! — Он хлопнул себя ладонью по лбу. — Зачем же было их так называть, если б они в самом деле не оборачивались иным существом. Но дети у них рождаются крайне редко, потому что трансфертинам гораздо больше, чем нам, важно сойтись по любви — не по приязни, не по дружбе душ, а благодаря тому, что у живущих считается грозной и непостижимой тайной.
— Может быть, перейдем на прозу, Шейн? Уж от тебя я ожидал большей трезвости выражений.
— Ну, говорят, что соединение двух людей-«дюжинников» если и дает дитя, то такого же человека. Конь ведь не может родиться из узкого лона. У двух сверхконей получается жеребенок, но изредка и людское дитя. Они, кстати, всегда слабее и нежизнеспособней своих родителей. Но вот если потомки обоих родов снова начнут менять облики и мешать кровь, выйдет…
— Антихрист во плоти.
— Не понимаю, Джошуа.
— Конец света.
— Ну, разве что нашего представления о нем. Из племени Циан и из семени Эйр-Кьяя возникнет общий род, который превзойдет нас — и Странников, и Старших.
— Снова легенда?
— Миф. А ведь в мифах зашифрована самая глубокая правда.
— Очень редко, реже, чем синеглазое дитя у кареглазых родителей, у двух коней родится человеческое дитя. Дитя, спеленутое Странниками. Странники-то во все времена бывали и во всех временах тоже, — сказал я. — А если оно еще и царского семени и ждать от него неизвестно чего… Святой Кентавр! То-то я в первый день удивлялся, что вас эта тема больно серьезно достала.
Шейн кивнул с готовностью, неожиданной для меня самого:
— Да, ты снова угадал. Мы хотели, чтобы ты был счастлив в любви, но и боялись тебя и Иолы, за тебя и за Иолу. Слушай, Джошуа, ты ведь хочешь найти ее? Мы не можем никто. Я тебе помогу, и будь что будет!
Еще раньше я объяснял Шейну, что ни вино, ни «дымок», ни, тем более, чай из гриба и кактусная вытяжка не действуют на меня, так сказать, тривиально и не в силах причинить вреда. Они как бы провоцируют ситуацию, указывают направление, в котором будет двигаться мое «я» — вехи на неизвестной дороге. Теперь, когда я понял, что не они, а сам я превращаю реальность вокруг меня в иную, они бесполезны.
— Можно выбрать что угодно — как своего рода игру, — объяснил я ему. — Запах цветущей липы, аромат табака, трепет пламени, звон ковыля в широкой степи, мелодию и слово. Или просто отпустить себя на волю перед слушателем.
Шейн был рядом. Мы сделали на стеклянной крыше солярия, пустой и переметенной снегом, в плащах и сапогах, наудачу вынутых из шкафа. Нетерпение гнало меня, нетерпение и предчувствие, и времени выбрать лучшую одежду не оставалось. Внизу сквозь синеватую хрустальную толщу просвечивал огонек: на первом этаже остался ночник, чтобы Дюранда во сне не скучала. Вверху по иссиня-черному небу тянулась полупрозрачная пелена. Луны не было. Звезды еле слышно звенели, раскачиваясь на ветвях ясеня Иггдразиль, облака то разъединялись, то сливались в фигуры: пряничный лев, кот с улыбкой Джоконды, рыба или русалка с изогнутым наподобие кольца хвостом, геральдический конь, что встал на дыбы.
— Девочка, — начал я, и Шейн согласно кивнул. — девушка: она же выросла и попирает змеиную кожу своими светлыми ножками… — поднимается кверху, точно парит, и воздушные течения несут ее на седьмое небо. Оно синей, чем вода озера Цианор, и в нем играют зеленоватые блики, как в драгоценном камне. На верхних полях пасутся звездные кобылицы, белые и прозрачные, будто силуэт их обведен серебряным карандашом. Из-под копыт сыплются искры, когда табун с громом несется по небу, и оседают на небесном своде звездами. Рог у каждой кобылицы во лбу, и рог у их жеребца. Глаза у него не серебряные, как у всех, не светлой воды, а из огня и сверкают, будто черный алмаз.
И сама девушка — тоже кобылица небесного табуна, только темнее, плотнее их всех, дитя Солнца, не Луны, и рога нет у нее. Она стоит в стороне ото всех и смущается.
Вот-вот проскачут мимо кобылицы, ведомые красавцем жеребцом. И тогда царь их и повелитель останавливает косяк, подходит к ней и, смеясь черным своим, огневым глазом, преклоняет перед нею колено.
— Привет тебе, о дева, что укрощает единорогов одним взглядом, одним касанием белой руки своей.
— И тебе привет, о царь.
— Есть у тебя лента — повязать мне на шею и вести?
А у нее ничего и нет — ни ленты в косе, ни опояски на бедрах, ни удил во рту, ни повода, ни стремян.
— Не беда, моя светлая, я и так пойду за тобой. Глазами твоими ты меня привязала, голосом твоим приручила.
— Там, где живу я, не надивятся коню с мечом посреди лба. Знаешь, они уверены — такого не бывает.
— Я оборочусь рыжим конем, лада моя, и клинок мой витой вложу в ножны, всадница моя: пусть дивятся.
— И травы нет у нас для коней — жестка и колоса не выметает.
— Сладок дикий овес на потаенной луговине, — щекочет он ее ухо своим дыханием. — А нет его — так дыханием твоим напьюсь, красота твоя насыщает меня.
— Как приму я любовь твою? На земле я женщина.
Он кладет голову ей на плечо, грива его сплетается с ее волосами.
— Как? На то я отвечу тебе сказкой. Знаешь, как родился богатырь Сосруко, сын дряхлого нарта Сослана? От одного желания его матери Сатаней — Гуаша. Она увидела на другом берегу реки могучего пастуха: бурка его тяготила землю, косматые брови мели луговину, посох был — девятерым не поднять. Когда позвала она его, три раза бросался пастух в реку, чтобы приплыть к ней, и три раза бурливое течение его не пускало. Значит, не судьба была!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
