class="p1">На исходе ночи, когда Великий Гончар только думает, не встать ли ему с постели, они спустились к озеру — Нуру первой, а Поно чуть позади. Сойдя с тропы, пробрались меж зарослей, ёжась от касания мокрых ветвей, и нашли место, чтобы видеть берег. Далеко бродили ночные стражи, медленно плыли огни через мост и обратно, слышались оклики. Двоих, чей путь начался у пролома в заборе и вёл по заросшему склону, никто не заметил.
Они сидели в молчании, укрывшись под листьями. Поно порой вздыхал, будто хотел что-то сказать, и всё срывал травинки, одну за другой. Нуру ему улыбалась, неслышно и медленно разрывая лист, найденный на земле. Скоро от листа остались лишь мелкие клочки, и она взялась их перебирать, разрывая те, что крупнее.
Великий Гончар поднялся и сел у печи. В этот час небо казалось зеркалом, к поверхности которого прилипли узкие тёмные полосы засохшей глины, и озеро, ровное и гладкое, тоже казалось зеркалом. Всю свою глину, какая осталась, чёрную, напитанную водой, Великий Гончар положил с другой стороны, свалил за городом, и Фаникия будто бы стала ещё белее.
— Как мне тебя отпустить? — сказал Поно, глядя с мольбой. — Мне стыдно! Не хочу отсиживаться за твоей юбкой, не хочу за тебя бояться, а если что не так, не хочу бежать!
— И что тут бояться! — ответила Нуру, незаметно стряхивая с коленей то, что осталось от листа. — Знаешь, что говорил Мараму, братец? Он говорил, иногда мы выбираем нелёгкий путь, и, кажется, вовек его не одолеем, но нужно идти — шаг, другой. На третьем шаге найдётся тот, кто поможет. Но иногда мы сами должны быть теми, кто помогает.
Поно примолк, слушая, и Нуру продолжила, глядя в его глаза:
— Я думаю, что Мараму сделал свои два шага. И Сафир тоже, и я должна им помочь, как сумею — не кто-то ещё, а я. Довольно я ждала, что за меня всё сделают другие! А ты, братец, ты поможешь с другим делом. Слушай: если я не вернусь, возьми у пастуха чёрного быка с рогами, что тянутся вверх…
— Ты говорила, каков он, и я помню.
— Так возьми, и отвези Светлоликого на Ломаный берег. Там, за холмистой грядой, ищи поселение…
— Там же никто не живёт!
— Там живут женщины и дети кочевников.
— Разве у них есть женщины и дети? А если есть, небось такие же недобрые и не друзья нам. Зачем к ним ехать?
— Затем, что… Смотри, смотри!
От города, покачиваясь, спускалась по холму телега, запряжённая сонным быком, который шёл едва, а такой же сонный погонщик его не торопил. Он вёз корзины с бельём — придёт на берег и станет бить, полоскать и выкручивать, утирая пот со лба, — и, видно, хотел оттянуть работу.
— Затем, — зашептала Нуру, хотя здесь никто не мог подслушать, — что женщины не злы. Они с кочевниками не по доброй воле. Многих увезли из разорённых поселений, убили мужей, отцов, старших сыновей — много ли в них теперь любви? Женщины прятали Мараму и не выдали его. Теперь у кочевников новые боги, и с этими богами они хотят стать выше всех — но их боги страшны и злы. Мараму шёл предостеречь Светлоликого, но опоздал. Если я не вернусь, поезжайте на Ломаный берег, найдите Марифу, её слушают остальные…
— Марифу, — повторил Поно. — Я запомню. И всё же…
Он уже понял, что не изменит решения сестры, но всё же смотрел, умоляя о чём-то без слов, и тогда она нежно взяла его лицо в ладони и сказала печально:
— Твои глаза стали теперь другими, о брат мой. Всё, что ты пережил, оставило след. Как бы я хотела, чтобы этого не случалось!
— Ты тоже не та, что прежде. Но одно неизменно и всегда останется так: я твой брат, и я должен тебя беречь. Лучше ты поезжай на Ломаный берег!
Нуру покачала головой.
— Путь долог, — сказала она, — и опасен. Я женщина, от меня в пути ни защиты, ни помощи. Боюсь, если мне придётся ехать с наместником, я не справлюсь. А ты — ты мужчина, ты ловок и умён, ты сумеешь защитить и его, и себя. Может быть, Марифа придумает, как вам помочь. Как помочь всем нам, если я не справлюсь. Может, у Светлоликого найдутся союзники…
— Что ж, ты права. Фарух так слаб — хуже женщины! Вы и впрямь попадёте в беду. Я останусь с ним, а ты непременно вернись, слышишь? С этим твоим музыкантом или одна, но вернись, потому что…
Поно отвёл взгляд, пряча глаза. Нуру крепко его обняла.
— Я знаю, — сказала она. — Я так по тебе скучала! Вчера я лишилась всего и не знала, как жить дальше. Мне даже казалось, что смерть не так страшна. Но Великий Гончар сотворил чудо, позволив нам встретиться, и я опять вижу свой путь. Я не умру, это я знаю точно!
— Ладно, — сказал Поно, высвобождаясь. — Давай смотреть, чтобы не пропустить, когда он поедет назад.
Работник возился у берега в неглубокой яме, топтал одежду, светло-серую, как небо, и тёмно-серую, как мокрая глина. То были простые наряды. Дорогие цветные одежды, расшитые золотом, стирали не тут — и, верно, не так. Лениво потянув из ямы вещь, работник добрёл до озера и взялся полоскать.
Вдалеке загрохотало. Казалось, Великий Гончар опять сердится, но рокот не затихал, а становился всё громче. Работник выпрямился, утирая лоб, и посмотрел на дорогу — и Нуру и Поно, невольно взявшись за руки, посмотрели тоже.
То ехали кочевники, и было их не меньше сотни. Они подстёгивали чёрных быков, покрикивая на них, и брызгала грязь из-под копыт — и стражи, приставленные следить за дорогой, двинулись навстречу. Не подняли тревогу, не заступили путь, а воскликнули приветственно и повели за собой.
Работник выронил вещь, уже отжатую, и она упала с плеском и заколыхалась в серой воде, медленно отплывая прочь.
— Сестрица, теперь идти опасно! — зашептал Поно, крепко сжимая пальцы Нуру.
— Наоборот, теперь лучше всего! Бахари отвлечётся на гостей, станет их кормить, даст отдохнуть с дороги. Может, поведёт в дом забав… Он будет занят, и в суматохе никто не заметит, как я войду и выйду. Это удача! Идём, братец, идём, — время пришло!
Кочевники спешились. Кто-то взялся отгонять быков на пастбище, остальные пошли в город. Работник следил за ними, забыв о стирке, и вскрикнул, когда его тронули за плечо.
— Послушай, — обратился к нему Поно, — да не кричи! Мы не злые люди, и не нужно,
