Может быть, он проведёт, поможет…
Больше не мешкая, Нуру подтащила корзину к навесу и взялась развешивать бельё. Она старалась держаться ближе к кухне и ловила голоса, доносящиеся из-за раскрытой двери.
— Да если б мы знали, когда их ждать! — с досадой воскликнула женщина. — Упредил бы кто! Как всё успеем?
— Сказали, пришлют помощниц из города.
— Кто сказал, этот старый бездельник? Он пойдёт и забудет, за чем отправился! Лодырь, болтун, винопивец, станет время тянуть, разве о нас подумает? Тесто месить некому, за печами следить некому, в сад послать некого!..
Бросив корзину, Нуру оправила одежду, проверила, не выбиваются ли волосы из-под накидки, и встала на пороге, склонив голову.
— Да будет Великий Гончар к вам добр! Меня прислали помочь на кухне, — сказала она и подняла глаза.
— Ты ещё кто такова, откуда? — неласково спросила краснолицая дородная работница, месившая тесто, и наклонилась, упираясь крепкими руками в стол.
— Я недавно в городе, помогаю в пекарне, что близ моста…
— Вот, никого лучше не нашлось! И чего одна пришла?
— Никто не хотел идти, — сказала Нуру, пожимая плечами. — Никто не рад кочевникам и не хочет прислуживать им.
— Никто не рад! А мы рады?.. — начала работница и осеклась, оглядываясь. — А ну, не болтай да становись к столу. Давай, толки перец!
Нуру взялась за ступку. Перед ней лежала целая гора подсохших стручков, тёмно-алых и блестящих, как кровь. Она толкла, и женщины тут же сгребали готовое и бросали в кастрюли, где варился суп из чечевицы и подлива для мяса. Шкварчали в масле шарики из перемолотых бобов, дымилась на столе рыба с чесноком, мелькали и стучали ножи, нарезая вяленое мясо и зелёные кислые стебли.
Здесь правила Рахани, дородная, как поднявшаяся опара, и красная, будто только из печи. Не прекращая своей работы, она следила за каждым и раздавала указания. Никто не мешкал и не оставался без дела. Кухня вертелась, как тележное колесо.
Здесь было дымно и жарко — не помогали ни окна, ни раскрытые двери. То и дело кто-то приходил из сада, ставил корзины с травами и плодами и спешил обратно. Прибегали и из дома, оставляли пустые широкие блюда, брали взамен наполненные — с мясом, хлебами, рыбой, — и уходили степенно. Нуру всё двигалась со своей ступкой — на шаг, ещё на шаг, — пока не оказалась рядом с готовой едой.
Работник пришёл и унёс блюдо, и тогда она робко сказала:
— Не сердитесь, добрые женщины! Когда я толкла перец, он попал на сладкий пирог.
— Так смахни, — ответили ей не глядя.
— Я боялась коснуться рукой, ведь пирог украшен. А теперь его унесли…
— Да что ж ты раньше не сказала! — взвилась Рахани. — Видно, Великий Гончар лепил тебя на исходе дня, и глины не хватило ни на ум, ни на ловкие руки! Беги, беги скорее и верни блюдо!
Нуру того и было нужно. Она выскочила за дверь, осмотрелась и прислушалась.
Шумел пиршественный зал. Там звучали голоса и смех, стучали кружки и пела вайата. Пела плохо, дрожа и то умолкая, то крича, и в такт ей хлопали ладони и притопывали ноги. Сердце Нуру исполнилось надежды и тут же её утратило: нет, играл не Мараму. Его песни были как ценные камни, а это подделка.
В стороне, в высоком проёме виднелись колонны. Вдоль белых тел их шли желобки, когда-то расписанные золотом, а теперь поблекшие, и пол устилал песок. Нуру огляделась — нет, никто не видит! — и заспешила туда.
Она шла, озираясь, и держала руку у сердца. Бледно-жёлтый песок, ещё не просохший от дождя, сохранял её следы среди отпечатков других ног — все в сандалиях, только она босая. Здесь было тихо, лишь дыхание Великого Гончара, лёгкое и прохладное, овевало лицо.
Добравшись до зала Светлоликого, Нуру ахнула. На возвышении, к которому вели ступени с наброшенной на них шкурой раранги, стояло кресло, и его окружали колонны из чистого золота и камней, и весь проём за ним был заткан алыми перьями рауру. Плясало пламя в открытых светильниках на высоких ногах, курились благовония, и по стенам тянулись узоры, и пол устилали ковры. Она никогда не видела такой красоты и роскоши, даже не могла вообразить, и глаз её не мог найти того, что здесь несовершенно.
Откуда-то донеслись голоса — Нуру не поняла, откуда, но поспешила укрыться, сжалась в сумраке меж стеной и колонной. Вскоре люди показались, и она узнала Бахари. Он шёл, высокий и хмурый, и трое сопровождали его. Он торопился, и края алых одежд развевались и летели за ним, как дрожащее пламя.
— Время на исходе, — сказал он. — Сейчас всё решится. Если каменный человек не примет его кровь, что же, пусть за дело берутся боги кочевников.
Нуру подождала немного и, тая дыхание, последовала за ними в отдалении. В зале без потолков — только свет и колонны — она отстала, моля Великого Гончара, чтобы её не разглядели, серую, чуждую этой белизне и стёртому золоту. И хорошо, что отстала: другие пришли откуда-то со стороны. Они вели под руки пленника, окровавленного, избитого — даже не вели, а тащили, он едва шёл, — и грубо толкали в спину.
— Мараму! — ахнула Нуру, зажала рот рукой и села в песок у подножия белой колонны. Нащупала нож — но что она сумеет, одна против всех? Тронула дудочку. Пальцы дрожали.
Но дудочка не дала ей силы, не подсказала, что делать. Нуру поднялась, не чуя ног — она не могла идти, не могла! — и, ничего не понимая от страха, всё же сделала шаг.
— Прими его кровь, о Старший Брат, — говорил Бахари, склонив голову. — Прими его кровь! Проснись, откликнись на мой зов, и я расскажу, что было, пока ты спал!
Мараму держали рядом. Он тоже клонил голову, но не в знак почтения, а потому, что едва мог стоять.
— Сафир! — зашептала Нуру непослушными губами, прижавшись к колонне. — Молю тебя, встань, останови их… Молю тебя, встань! Молю!..
Бахари поглядел в сторону и кивнул.
Мараму ударили в грудь. Нуру услышала короткий стон, увидела, как подогнулись его колени. Он ещё пытался стоять, но ноги не держали.
Его опустили на камень, и он застыл. По белой опущенной руке стекала кровь, кровь текла по ногам Сафира, а Бахари замер, вглядываясь, и ждал. Он ждал напрасно, и Нуру ждала напрасно.
— Молю тебя, встань! — беззвучно шептала она неизвестно кому. — Молю тебя, встань, молю, встань…
Один из людей отряхнул нож.
— Я вернусь к гостям, — сказал Бахари. — Унесите тело.
— В зале
