– Действительно, других графов Стоцких нет. И этот один…
– Куда же девался другой?
– Его нет в живых.
– Послушайте, это становится интересным…
– И, несмотря на это, я попрошу вас ограничиться только этими сведениями, – заметил Кирхоф.
– Вы смеетесь надо мной… Нет, я это дело разузнаю.
– Напрасно… вы мне нанесете этим большой ущерб, а себе не доставите никакой прибыли, кроме удовлетворения праздного любопытства.
– Какое тут праздное любопытство! – воскликнул Савин. – Товарищ и друг моей юности оказывается подмененным… Его нет в живых, а по Петербургу гуляет другой граф Стоцкий, быть может, самозванец, воспользовавшийся бумагами покойного… Хорошо праздное любопытство!
– Допустим даже, что вы были близки к истине. Что же из этого?
– Как что? Надо уличить негодяя, сорвать с него маску.
– Зачем?
– Зачем? Зачем?.. Да хотя бы в память покойного…
– Ведь этим вы его не воскресите.
– Понимаю, но…
– И нет тут никаких «но»… Если же вы будете молчать до поры до времени, я даже не прошу молчания навсегда, то… Вот что, я не так прост, как выгляжу. Я следил за выражением вашего лица, когда говорили о деле этого кассира Сиротинина, и понял, что, несмотря на то, что вы небрежно уронили: «Читал что-то в газетах», – вы интересуетесь этим делом. Отвечайте же прямо, правда?
– Положим, что правда.
– Тогда согласиться на мое предложение вам прямая выгода… Я буду весь к вашим услугам и сообщу вам поболее, чем этот болтун Гемпель, который в сущности ничего не знает… Слышал, что называется, звон, да не знает, где он…
– А вы?
– Я в курсе этого дела и могу помочь в нем, а главное, доставлю вам помощь и графа Стоцкого…
– Его помощь!
– Да…
– Каким же образом?
– Да все равно… Ведь вы неизбежно столкнетесь с ним в Петербурге, в нашем кружке, но мне хотелось бы, чтобы представил вам его я… Будете вы молчать или не будете, он все равно в ваших руках.
– Почему?
– Потому что он знает, что вы знали настоящего графа Сигизмунда Владиславовича Стоцкого.
– Откуда ему это известно?
– Это сказал ему я.
– Вы?
– Да, я… Я имею в силу этого над ним власть и вас я прошу только не разрушать ее, ничуть не посягая со своей стороны на вашу… Вертите им, как хотите…
– А если я не соглашусь?
– Тогда мы оба, и граф и я, погибнем, не принеся вам никакой пользы… Сиротинин будет обвинен и сослан.
– Хорошо, – после некоторой паузы сказал Николай Герасимович, – я согласен. Вот моя рука… Но одно условие…
– Хоть десять, – отвечал Кирхоф, крепко пожимая руку Савина.
– Расскажите мне всю суть этой истории с растратой и с Сиротининым…
– Извольте…
– Я вас слушаю…
– Молодой Алфимов находится всецело в руках графа Стоцкого… Он эксплуатирует его и вертит им, как хочет… Молодой человек ведет большую игру, принимает участие в кутежах, а между тем его средства очень ограничены.
– Как ограничены?.. Но он миллионер…
– Да, действительно, отец его очень богат, и у него самого отдельное громадное состояние.
– Как же так?
– Но его капитал находится в деле отца, который платит ему ограниченное жалованье и держит вообще в черном теле.
– Ага… – протянул Савин.
– Кроме того, в последнее время Иван Корнильевич без ума влюбился в компаньонку бежавшей Селезневой Елизавету Петровну Дубянскую… Это его отвлекало от кутежей, но играть он продолжал, надеясь отыграться… Долгов у него много, и понятно, что он, вероятно, по совету графа Стоцкого, повыудил из кассы конторы деньги, а для того, чтобы отвести от себя подозрение, поручал изредка ключ Сиротинину, его счастливому сопернику в любви к Дубянской…
– Хороша махинация…
– И, несомненно, придуманная графом Сигизмундом… Молодой Алфимов до этого не додумался бы вовек… Впрочем, это все только мое предположение. Так ли это было на самом деле, я не знаю, но думаю, что оно похоже на правду…
– Это сама правда…
– Имея в руках эти данные, вам надо будет действовать на графа Стоцкого и воспользоваться его влиянием на молодого Алфимова.
– В каком смысле?
– Чтобы тот сознался во всем отцу… Отец может и не начать против него дела, а Сиротинин будет свободен.
– Да, да, это так… – задумчиво согласился Николай Герасимович.
– Но, повторяю, во всем этом я буду вашим деятельным помощником только при одном условии, что сам представлю вас его сиятельству.
Он подчеркнул умышленно титул.
– Когда же это представление состоится?
– На днях в одном злачном месте Петербурга будет вечер по случаю совершеннолетия будущей жрицы любви…
– Вот как, в каком же это месте?
– У полковницы Усовой. Ее дочери исполнилось недавно шестнадцать лет. Мать хочет показать этот свежий товар своим знакомым. Вы не знаете Капитолину Андреевну?
– Не имею понятия… В мое время такой не было.
– Любопытная дама, и не менее любопытный дом… Я поведу вас на этот вечер, и там вы встретите и графа Стоцкого, и других действующих лиц интересующей вас истории.
– Будет и молодой Алфимов?
– Нет, едва ли… Будет старик, претендент на распускающийся цветок… Граф Сигизмунд ревниво охраняет от встречи отца и сына на одной дорожке.
– Ну, делишки же у вас, занятные… Хорошо, я согласен… Когда вечер?
– Через два дня.
– Это не долго.
Они перешли к воспоминаниям о парижской жизни, и затем Николай Герасимович простился и уехал.
«Ура! Победа!» – чуть не вскрикнул он, сходя с лестницы дома, в котором занимал квартиру Кирхоф.
В тот же вечер Николай Герасимович успел побывать у Долинского и у Дубянской, сообщив им о счастливом начале дела.
Елизавета Петровна вдвойне порадовалась этому, так как день этот принес ей именно двойную радость.
Утром она имела первое свидание с Дмитрием Павловичем Сиротининым, любезно разрешенное ей, в качестве невесты обвиняемого, судебным следователем, которому она, хотя и не официально, не в форме показания, успела высказать все, что у нее было на душе по поводу дела Сиротинина.
Судебный следователь выслушал ее сочувственно, но воздержался выразить свое мнение.
Свидание состоялось в конторе дома предварительного заключения.
Дмитрий Павлович уже от матери знал о неизменившихся к нему отношениях любимой девушки, и это известие действительно утешило его в его невольном одиночестве.
Он и так, надо сказать, безропотно переносил заключение, тем более, что по распоряжению прокурорского надзора, вследствие ходатайства судебного следователя, ему было разрешено чтение и письмо; теперь же убеждение, что самые дорогие для него лица не считают его виновным, еще более успокоительно подействовало на его нервы.
Он вышел к Дубянской спокойный, почти веселый.
Помощник смотрителя, зная из предъявленного Елизаветой Петровной разрешения следователя, что свидание происходит между женихом и невестой, галантно уселся за стол в другом конце комнаты и углубился в книгу, делая вид, что совершенно не интересуется их беседой.
Да и интересоваться было нечем.
Как это ни странно, но в то время, когда общественное мнение было всецело за виновность Дмитрия Павловича Сиротинина в растрате конторских сумм, в доме предварительного заключения, начиная с самого смотрителя и кончая последним сторожем – все были убеждены, что он невиновен.
Таким образом, ничего обличающего обвиняемого, как это было в других делах, из беседы заключенного с посетителями начальство ожидать не могло.
– Лиза, ты… – протянул молодой девушке обе руки Сиротинин.
– Я, милый, я, дорогой…
– Я не знаю, как благодарить тебя…
Он нагнулся и приник к ее рукам, покрывая их горячими поцелуями.
Она почувствовала, что на ее руки капнуло несколько горячих слезинок.
– Ты плачешь… – вздрогнула она. – О чем?.. Видишь, я не плачу, а надеюсь и жду… Я – женщина…
– Ничего, ничего, Лиза, – тряхнул он головой, – это не беда, это слезы радости… В общем, я спокоен.
– И должен быть спокоен, так как, во-первых, ты прав, а, во-вторых, все скоро выяснится…
– Что выяснится?
– Твоя невиновность.
– Это невозможно… Я сам знаю, что не виноват, но если бы был своим собственным судьею, то обвинил бы себя… Более обвинить некого…
– Как знать…
– Лиза, – вдруг сделавшись необычайно серьезным, сказал Дмитрий Павлович, – если у тебя такая мысль, на которую намекнул мне следователь, то оставь эту мысль… Это невозможно даже допустить…
– Значит, следователь намекнул тебе на возможность виновности молодого Алфимова?
– Да… – скорее движением губ, нежели языком, сказал Сиротинин. – Но почему ты знаешь?
– Очень просто, потому что это и моя мысль. Что я говорю, мысль! Мое твердое, непоколебимое убеждение.
– Лиза!.. – тоном упрека остановил ее Дмитрий Павлович.
– Что тут Лиза… Я давно Лиза… Не одна я в этом убеждена…
