Фрекен все смотрит в окно. Конечно, она хорошо видит то, что шевелится там: она видит также, как дама оттуда маленькими шажками приближается к строениям, идет робко, немного покачиваясь: у нее перо на шляпе и на нее накинут широкий плащ, застегнутый до самого низу. Дама подходит очень близко, и фрекен не мешает ей, не без некоторого любопытства.
— Спасибо, — говорит Самоубийца, вставая. — Это самая лучшая еда, которую я когда-либо ел в горах. Подумайте, вафли!
Фрекен:
— Сядьте там, где вы сидели, и закурите трубку.
— У меня нет трубки, мне нечего курить. Как, собственно, вы чувствуете себя, фрекен д'Эспар? Бодры?
— Да, — ответила она, — бодра, не могу сказать ничего другого.
— Вы избрали благую участь, оставив санаторию.
— Не знаю, — и чтобы сказать что-нибудь и этим выиграть время, она продолжала: — Они все строятся в санатории.
— Да, а мы умираем там! Фрекен кивнула:
— Да, там было много смертных случаев.
— Один за другим, я прямо счет потерял. Ах, смерть чистит нас, мы непригодны к жизни: сапоги, которые мы носим, велики для нас, и мы спотыкаемся в них.
Вдруг Марта открыла дверь и вызвала фрекен; во время ее отсутствия Самоубийца снова занял свое место у окна. Теперь он стал спокойнее, еда на него хорошо подействовала, у него память прояснилась, и он помнит, что нужно положить на поднос деньги для Марты. Он снова стал оглядывать лес своими зоркими глазами.
Вернулась фрекен д'Эспар и сказала:
— Они здесь!
— Что!..
Самоубийца разом понял, кто пришел, и вскричал:
— Здесь вот, на дворе. Марта говорила с нею. Она, верно, пришла другою дорогою, тою, которая ведет в санаторию.
Самоубийца в восторге и говорит:
— Хорошо, пустите ее! Пусть она войдет, я, видит бог!..
Входит дама в белом плаще, с большим страусовым пером на шляпе Это молодая шатенка, у нее красивая походка и открытое лицо: только два передних зуба некрасиво поставлены у нее: один немного закрывает другой. В дверях она останавливается и ничего не говорит, но губы у нее ходуном ходят.
На стене висели маленькие часы с маятником и медной цепочкой. Самоубийца вдруг схватил их, желая вытянуть с хриплым звуком маятник… ну, да, среди бела дня и в чужом доме. Потом он наполовину обернулся и посмотрел на нее…
— Это ты? — сказал он, но затем снова повернулся к часам, словно он не сделал еще всего, что нужно было. Он сказал: — Как я вижу, часы эти неверно идут! — после чего оставил их и пошел к окну, теребя рукою подбородок, словно у него была борода. — Дома все в порядке? — спросил он, оставаясь все еще нервным и нерешительным. — Почему ты не снимешь плаща и не сядешь, вот ведь скамейка?
— Мне холодно, — ответила она и села, не раздеваясь. Он:
— Она жива, малютка, то есть, я спрашиваю, жива ли она?
— Да, она жива, она здорова и говорит уже по-своему. Да, она жива…
— Говорит… возможно ли это?
— Да, говорит, лепечет.
— Как ее имя?
— Леонора. Ее назвали так в честь тебя.
— Вздор! Ты могла бы выдумать что-нибудь другое, — сказал он, покраснев до макушки.
Она молчала.
— Я говорю, ты могла бы выдумать что-нибудь другое.
— Да, — только и отвечает она. О, она так смиренна, но может, тем не менее, обвести его вокруг пальца.
В своем большом замешательстве он продолжает болтать:
— Леонора, гм, загадочное имя. И ты хочешь убедить меня, что она говорит?
— Она так развита…
— Да, да, да. У меня есть о чем подумать, а это мне безразлично. Но — Леонора!.. Где ты здесь живешь? — неожиданно спросил он.
— Я живу на базарной площади, там я ночь провела.
— Ты провела там две ночи.
— Может быть, две… Я… да, теперь я вспомнила, две ночи.
— Почему ты не живешь в санатории? Она почти неслышно:
— Да… спасибо!
— Удивительная выдумка, заехать куда-то к лавочникам, в такую дыру. Ты, значит, спала на одной кровати с девушкой?
— Нет, на кушетке. Мне сделали постель на кушетке.
— Никогда не слыхал я такой глупости! А ведь ты всегда боялась за свое здоровье, — сказал он, думая, что он очень ядовит. — Может быть, ты и не ела?
— Сегодня не ела, но это неважно.
— Да, — разозлился он, — неважно. Да-а! Ну, а вечером, смею спросить, ты ела?
— Да.
— Слава богу! Но с того времени все-таки уже восемь часов. Да, часы слишком спешат, но чтобы не есть почти сутки… да, на это нужен разум! Вставай-ка поскорее, пойдем в санаторию и возьмем тебе поесть. Там сейчас обед.
Они вышли из каморки, и Самоубийца придал себе суровый и мужественный вид, но в действительности был слаб и труслив. Он сказал Марте:
— Жена моя боится быка; он на свободе?
— Да, — ответила Марта, — но сейчас он в горах, далеко отсюда.
— Фрекен д'Эспар дома?
— Она в пристройке.
— Передайте ей привет.
Они пошли в санаторию; дорогой они немного беседовали, но все-таки перемолвились о том, и о другом, были заданы вопросы, получены ответы. Она робко спросила его:
— Ты был в Христиании с неделю тому назад?
— Почем ты знаешь?
— Некоторым казалось, что они видели тебя; девушка наша…
— Я там был и купил вот это платье, если хочешь знать.
— Да.
— Ну, так что же? — раздражительно спросил он.
— Ничего.
— Ты, конечно, узнав, что я был в городе, выходила и разыскивала меня?
— Да, разыскивала.
— Ха-ха-ха! — расхохотался Самоубийца.
— Да, Леонард, разыскивала. В течение двух дней. И в гостиницах справлялась.
— О, да перестань вздор нести! Что я хотел сказать?… Самоубийца сделал вид, словно вспоминает что-то, но, конечно, он ничего не забыл, он просто хотел стать немного хладнокровнее.
Они пришли в санаторию, там они никого не встретили; Самоубийца знал все порядки там и понял, что те немногие живущие там в настоящее время пансионеры в столовой.
Он позвонил в коридоре и попросил девушку, чтобы она указала его жене комнату.
В эту минуту из столовой вышел адвокат; он всплеснул руками, приветствуя их:
— А я слышу, что звонят, и вышел, чтобы посмотреть, кто это. Добро пожаловать опять к нам, господин Магнус! Долго же вас не было! А это, конечно, ваша супруга? Добро пожаловать, фру! Приготовьте № 106 для фру Магнус, — сказал он девушке. И обратившись к Самоубийце, он объяснил: — Это этажом ниже вас, но вас сейчас же можно перевести в № 105, это совершенно одинаковые комнаты. А обедали вы, господа? Самоубийца:
— Нет. И жена моя очень голодна.
— Пойдемте же, дорогая, мы только что сели за стол. О, вы так хороши, сударыня; сейчас у нас немного публики, но скоро понаедут. Вы, может быть, хотите снять плащ и шляпу? Нет?
— Нет. Жена моя озябла, — сказал Самоубийца.
— Да, тут, на горе, уже становится свежо, осень наступает; здесь воздух лучше всякого лекарства, но мы и одеваться должны соответственно с этим. Сюда пожалуйте!
Адвокат ввел чету в столовую. У него был счастливый вид, он привел с собою гостей. Правда, их было только двое, но тем не менее они увеличили маленькое общество, сидевшее за столом.
После обеда Самоубийца послал на базарную площадь за чемоданом своей жены.
Адвокат опять очутился тут же и сказал:
— Я приказал девушке принести вам кофе в комнату вашей супруги. Надеюсь, я правильно поступил?
Самоубийца не ответил. Прежде всего он не желал чересчур тесного сближения; может быть, ему казалось, что он и так слишком много сделал в этом направлении. Когда адвокат спросил его, не принести ли сейчас же его вещи в № 105, он ответил коротким «нет».
Адвокат взглянул на него.
— Я останусь наверху, — сказал Самоубийца. — Жена моя должна вернуться домой, она скоро уедет.
Адвокат:
— Это меня очень разочаровывает. О, сударыня, в таком случае нам вдвойне важно, чтобы вы чувствовали себя приятно у нас в то короткое время, пока будете здесь. Сам я, к сожалению, должен уехать в город по своим делам, но я распоряжусь.
В комнате фру Магнус была спущена штора. Самоубийца быстрыми шагами подошел к окну и поднял штору.
— Они, вероятно, думают, что ты не переносишь солнца, — проворчал он. — Да что с тобою? Ты сказала, что озябла. Ты не больна ли?
— Нет, меня только знобит немного, это пустяки.
— Да, в горы не приезжают в шелковых чулках и тонких башмачках.
Он наскоро выпил кофе и сказал:
— Ты две ночи спала на кушетке, и поэтому тебе хорошо поспать немного после обеда. Как я подумаю, то мне кажется, что ты три ночи провела так, а не две.
— Не помню, может быть, три.
Он покачал головою и сказал на прощанье:
— А теперь разденься и ляг.
Она закашляла вслед ему, так что он вынужден был обернуться.
— Нет, ничего, — сказала она, — только не сердись на меня, в последний раз прости меня!
— Опять тот же вздор! — вскричал он. — Прости и прости!
